Минувшие со смерти Игоря тридцать лет – срок в общем-то небольшой. Хотя в народе этот князь успел стать почти легендой, бояре и воеводы отнюдь не забыли событий его правления. Особенно часто киевская знать поминала шумные пиры князя Игоря и его дружины.
В правление Ольги большие застолья почти прекратились. Изредка княгиня дозволяла дружине гульнуть в княжьей гриднице16, но сама, будучи женщиной скромной, не участвовала в гулянках, а предпочитала отмечать праздники там же, где принимала по будням пищу – в малой трапезной, представляющей собой небольшой зал, где за столом помещались сама Ольга, ее близкие да приглашенные бояре и воеводы.
Зато Святослав любил покутить, не зная меры ни в вине, ни в веселье. Княгине это не нравилось, и ее сын, почитая матушку (во всем, что не касалось дружины, войны и вероисповедания он был послушным сыном), гулял не в княжьих хоромах, а в других местах. Пир мог состояться даже в поле.
Ярополка, в отличие от его отца, многолюдные кутежи утомляли. От вина и шума у него по несколько дней болела голова, а порой случались и другие неприятные последствия. В конце концов, Варяжко ему посоветовал:
– Зови к себе на пир бояр и воевод, а прочие пущай сами по себе бражничают.
– Не обиделась бы дружина, – забеспокоился князь.
– А ты давай дружинникам побольше вина, и они на тебя не обидятся.
Пестун оказался прав: когда во двор выкатывали множество бочек с вином, ратники не стремились попасть за один стол с князем.
В этот день все было, как обычно. Простые дружинники начали пьянствовать во дворе еще до того, как Ярополк направился вместе с боярами, воеводами и старшими дружинниками в палаты. Оттуда, где кучками собирались воины, слышались радостные возгласы и разноязычные песни.
– Токмо бы не подпалили чего-нибудь, как в прошлый раз, – проворчал боярин Явтяг.
Князь пировал, как полагается, в гриднице, хотя участвующих в застолье людей было явно маловато для такого огромного помещения. Трое музыкантов играли на крыловидных гуслях, а едва возникали перерывы в музыке, как Ногут сыпал прибаутками. Однако старания гусляров и шута успехом не увенчались: музыка была плохо слышна из-за того, что звук разлетался по огромному пустому пространству, шутки же Ногута порядком всем приелись. В конце концов, раздраженный князь прогнал и гусляров, и шута.
Когда незадачливые забавники покинули гридницу, боярин Мутур произнес здравицу во славу Дажьбога. Почти все сидящие за столом осушили свои чарки, лишь Блуд и молчаливый воевода Теодрик Дьярвов пригубили вино. Мужи, не пожелавшие восславлять Дажьбога, оба были христианами.
– С нашими богами все понятно, – заворчал, глядя на них Мутур. – Дажьбог – солнцем управляет, Перун – хозяин дождя и небесного огня, у прочих божеств тоже есть свое место. А кто такой Христос? Почто люди ему поклоняются?
– Христос – сын Бога Единого Творца всего земного, – пояснил Блуд. – Он был послан на землю Своим Отцом, дабы люди узнали истину.
– А почто у нас никто Христа не видал? – продолжал вопрошать Мутур.
– Он жил среди иудеев, – подал голос Ярополк.
Боярин презрительно хмыкнул:
– Иудеев? Торговцев рабами?
В X веке торговля рабами являлась одним из самых доходных предприятий, поэтому евреи ею и занимались, нанимая в надсмотрщики представителей иных народностей.
– Да, – ответил Блуд. – У них та же вера, что и у хазар, а вернее хазары переняли веру у иудеев.
– И чем же иудейская вера от прочих вер отличается? – поинтересовался Стегги.
Неожиданно проявил осведомленность сын Свенальда, Мстиша:
– Иудеи давно уверовали в Бога Единого и не признают иных божеств.
Свенельд бросил недовольный взгляд на младшего сына, и тот втянул голову в плечи.
– Но они не сочли Христа Сыном Божьим, – добавил князь.
– Ну, и ну! – подал голос боярин Явтяг. – Почто же иные народы должны уверовать во Христа, коли иудеи от него отреклись?
– Христос не перестал быть Единым Богом опосля того, как от него отреклись иудеи, – заметил Блуд.
– Погоди! – вмешался боярин Кары Тудков. – Ты же говорил, что Христос Сын Бога, а не Сам Бог.
– По христианской вере Бог един в трех ликах: он Бог Отец, Бог сын и Святой Дух, – объяснил Ярополк.
– Больно уж мудрено, – протянул Явтяг.
А Мутур добавил:
– Я же говорил, что христианство – непонятная вера.
– А по мне так христианские бредни не стоят того, чтобы их знать, – вмешался Свенельд. – У вас есть Перун и Дажьбог, у нас Один и Тор. Зачем же нам Христос?
Лют поддержал отца:
– Я слыхал, что Христос был сыном мастерового и сам мастерил, покуда не возомнил себя богом. Неужто простолюдин умел управлять высшими силами? Нипочем в сие не поверю!
– Ну, да! – согласился с ним Стегги. – Разве можно равнять жалкого Христа с нашими и вашими великими богами.
– Христос отнюдь не жалкий, – подал голос Варяжко. – Как-никак ему поклоняются целые народы.
– Пущай поклоняются, а мы не будем! – заявил Мутур.
– А вдруг Христос и впрямь всемогущ? – засомневался Кары. – Вдруг он сильнее наших богов? Будет нам тогда наказание за непослушание.
Лют ударил кулаком по столу.
– Я кладу требы нашим богам, и они меня защитят! А Христос не бог вовсе, и все его ревнители – дураки!
– Значит по-твоему я – дурак? – спросил Блуд, нахмурившись.
Лют сообразил, что сказал лишнее, и растерялся.
– Как ты посмел обидеть моего почетного гостя? – рассердился на него князь.
– Проси прощения, дубина! – велел сыну Свенельд.
Такому гордецу, как Лют было проще одному сразиться с сотней врагов, чем прилюдно попросить у кого-то прощения. Но воля отца – закон.
– Прости, князь, вину мою, – забормотал Лют, с трудом выдавливая из себя слова. – И ты, Блуд, прости… Я не желал тебя обидеть…
– Ладно, прощаю, – сразу подобрел Ярополк. – Блуд тоже не станет таить на тебя зла.
Блуд, считавший старшего сына Свенельда весьма недалеким малым, не собирался с ним враждовать.
«В камень стрелять – стрелы терять», – снисходительно подумал Блуд, а вслух сказал:
– Не стану. Мало ли что с языка срывается ненароком.
И все-таки у него на душе остался неприятный осадок.
«Коли вам моя вера не по нраву, так нечего о ней и толковать», – раздраженно подумал он.
Добродушный Явтяг попытался направить разговор в другое русло:
– Вы слыхали о двух пришлых кудесниках?
– Я слыхал, – откликнулся Кары.
– И я, – добавил Мутур.
– Что за кудесники? – заинтересовался князь. – Почто я о них ничего не знаю?
Варяжко пожал плечами.
– У нас много бродяг и половина из них – чудодеи, творящие всякие хитрости.
– Не все кудесники – обманщики, – возразил Стегги.
Кары поддержал его:
– Люди толкуют, что пришлые чудодеи пропадают невесть куда и возникают невесть отколь. А еще они по воздуху, как по земле, ходят.
– Ты сам-то видал их чудеса? – осведомился Свенельд.
– Нет, токмо слыхал о них, – ответил Кары.
– Я от баб в своем дворе тоже много чего слыхал.
Не найдя слов для возражения, Кары сердито закряхтел.
Чтобы наладить никак не клеившуюся беседу, Варяжко, выбрал самую безопасную тему – он заговорил о делах княжьей дружины; все с готовностью его поддержали, и больше недоразумений за столом не возникало.
Спустя час Ярополк простился с гостями. Уже направляясь к двери, он неожиданно обернулся и велел Блуду:
– Ступай за мной!
За порогом гридницы начинались длинные извилистые сени, двигаться по которым надо было с большим вниманием, потому что княжьи хоромы представляли собой довольно сложную постройку: княгиня Ольга добавила к существовавшим при князе Игоре покоям еще немало нужных ей помещений, располагающихся как попало, поэтому, чтобы попасть куда-то приходилось порой долго петлять.
На одном из поворотов князь споткнулся и едва не сбил с ног идущего впереди с факелом отрока17. Блуд подхватил под руки Ярополка, а тот, выпрямившись, проворчал:
– Не зря Варяжко уговаривает меня снести все, что настроили дед с бабкой и поставить новые хоромы. Здесь, покуда до нужной горницы доберешься, руки и ноги переломаешь.
«Кто же тебе мешает возвести хоромы получше?» – подумал Блуд, но вслух ничего не сказал.
В конце концов, они пришли к горнице, которую княгиня Ольга обычно использовала, когда ей требовалось что-либо обсудить в узком кругу. Поскольку вопросы там решались, как правило, тайные, все стали называть горницу Заветной. Ярополк использовал этот покой так же, как и его бабка, поэтому человек, которого приводили сюда, догадывался, что предстоит сокровенная беседа.
Горница представляла собой небольшое помещение с одним окном. Кроме высокого резного табурета и двух массивных дубовых лавок в ней ничего не было.
Отрок зажег свечи, поставил подсвечник на одну из лавок и вышел.
«Уже ночь наступила», – машинально подумал Блуд, глянув в темное окно.
Князь опустился на табурет.
– Садись, Блуд! Хочу с тобой потолковать.
Расположившись на одной из лавок, Блуд приготовился слушать князя, но тот почему-то безмолвствовал. Ярополка был смущен, как будто стыдился того, что хотел сообщить. Молчание затягивалось, и Блуд невольно принялся разглядывать деревянную резьбу на стене. В затейливых узорах при внимательном рассмотрении можно было увидеть кресты.
«Наверняка сия резьба осталась со времен княгини Ольги», – предположил Блуд.
– Трудно мне, – заговорил, наконец, Ярополк. – Прежде за меня решал Варяжко, а нынче самому надобно во все вникать.
Он опять замолчал и тяжело вздохнул. Молчал и Блуд, соображая, куда клонит князь.
– Ты ведь христианин? – задал Ярополк неожиданный вопрос.
– Христианин, – ответил Блуд с недоумением, поскольку никогда не скрывал своей принадлежности к христианам.
– Я тоже хочу принять христианство, – сообщил Ярополк, – но токмо не от греков, как моя бабка, а от Рима.
В то время христианская церковь еще не разделилась, хотя в ней уже существовали два соперничающих центра – Константинополь и Рим. Нередко случались споры священнослужителей, однако при этом отсутствовал тот антагонизм, который станет главной чертой в отношениях двух ветвей христианства, три-четыре века спустя. Люди не духовного звания вообще не видели разницы между греческим и римским пониманием веры в Спасителя. Блуд тоже отнесся спокойно к заявлению князя.
– Варяжко, хоть сам и не христианин, уговаривает меня принять новую веру, – продолжил князь. – Дескать, тогда нам станет проще и с греками, и с немцами, и с иными сильными народами дела иметь. А чернец18 немецкий Гервазий обещал сосватать за меня девицу из рода короля Оттона, коли я стану христианином. Мне и самому хочется поклоняться вашему Иисусу, ибо, признаться, от наших богов нет толка.
Блуд пожал плечами.
– Ну, так прими христианство. За чем же дело стало?
– За тем, что я княжу над русскими людьми, а многие из них не приемлют христианскую веру.
– Однако же бабка твоя, княгиня Ольга, окрестилась.
– Бабка правила не за себя. А отец мой, как ты помнишь, не желал отрекаться от наших старых богов в первый черед из-за дружины. Бояре тоже стоят за исконную веру. А князю нельзя с боярами и дружиной ссориться. Не забывай, что у меня есть братья, кои могут захотеть киевского княжения.
– Твои братья еще малы.
– Не так уж они и малы. Олег всего на год младше меня, а Владимир – на три года.
Блуд сообразил, что у него представление о братьях Ярополка почти семилетней давности. Когда он видел их в последний раз, Олегу исполнилось десять лет, а Владимиру – восемь, теперь соответственно первому было около семнадцати лет, а второму пятнадцать.
– Да, летит время. Кажись, совсем недавно вы были мальцами, а нынче уже того и гляди женитесь.
– Олег во Вручии19 уже женился и даже сына родил, – сообщил Ярополк. – Владимир тоже собирается взять себе жену.
– И на ком женился древлянский князь?
– На дочери одного из своих бояр. Олег с тестем ладит, но главные советчики у него – волхвы.
– А пестун древлянского князя куда делся?
– Его Олег, будучи в гневе, прибил насмерть. Больно уж вспыльчив мой братец.
– Да, он с малолетства был несдержан, – согласился Блуд.
– А вот Владимир другой, – продолжил князь. – Мой младший братец себе на уме, и я, по чести молвить, боюсь его даже больше, чем Олега.
– А Добрыня живой? – поинтересовался Блуд.
– Жив ловкач, – ответил со вздохом Ярополк. – Он и сватает Владимиру невесту. Мне о сватовстве ни слова, и я токмо случаем прознал про то, что младший брат собирается жениться на чешской княжне.
– Владимир берет себе жену из Чехии? – удивился Блуд.
– И кажись, не из добрых намерений. В то время, когда я ищу согласия с немецким королем, братец мой желает дружить с его врагом, князем Болеславом Чешским.
– Вот оно как!
– Оба моих брата точат на меня зубы, – с горечью продолжил Ярополк. – Страшусь я, ох, страшусь менять веру!
Блуд пожал плечами.
– Что тебе посоветовать? Я всего лишь воин и в княжьих делах не разбираюсь. Поступай, как знаешь. Коли решишься принять христианство, я, вестимо, поддержу тебя, а коли не решишься, не осужу. Верно служить тебе я буду в любом случае.
– И на том спасибо! – отозвался князь. – Ступай!
Блуд поклонился и вышел из горницы. А Ярополк не двигался с места, пока не услышал в сенях осторожный шорох.
– Кто там? – спросил князь.
– Я! – отозвался Варяжко.
– Заходи! Чего скребешься, как мышь?
Дверь отворилась, и пестун князя появился на пороге.
– Ты подслушивал нашу с Блудом беседу? – осведомился Ярополк без малейшего гнева.
Варяжко сделал вид, что оскорбился.
– Разве же я смею?..
– Подслушивал, – прервал его князь. – Я же тебя знаю.
– Подслушивал, – признался Варяжко и, разведя руками, добавил: – Коли я и поступаю зазорно, то лишь ради тебя.
– Знаю, потому и не сержусь.
– Зря ты откровенничаешь с Блудом, – сказал Варяжко после недолгой паузы.
– Чем он тебе не угодил? – удивился Ярополк. – Сам же слыхал, что Блуд обещал служить мне верно.
– Мало ли чего кто-то обещает! Обещания все горазды давать, токмо выполняют их немногие.
– Я к Блуду милостив. Неужто он заплатит мне злом?
– Людишки сплошь и рядом платят за добро злом.
Князь покачал головой.
– Что же, я никому не должен доверять?
– Да, почитай никому.
– Даже тебе? – с усмешкой осведомился Ярополк.
Варяжко ответил очень серьезно:
– Ты же знаешь, что у меня есть токмо ты.
– Блуд тоже одинокий.
– Он молод и не сегодня так завтра обзаведется семейством.
– Ну, и что?
– Предают обычно ради самых близких людей, – изрек Варяжко.
Зевнув, Ярополк проворчал:
– Кажись, ты просто ревнуешь меня к Блуду: привык, что я токмо у тебя прошу совета. Но ведь пора мне уже самому выбирать себе советчиков. Так что уйми свою ревность и ступай. Мне пора спать.
Варяжко молча отвесил поклон и покинул горницу.
«Обиделся мой пестун, – подумал князь. – Но ничего, он отходчивый. Пущай привыкает к тому, что теперь я не во всем буду его слушаться».