В декабре 1939 года «пламенный польский патриот… опытный лыжник и великий путешественник», согласно записям Британской секретной службы, предложил смелый план пройти на лыжах в оккупированную нацистами Польшу из Венгрии через Карпатские горы. Этим патриотом была Кристина, и ее целью было донести британскую пропаганду до Варшавы, чтобы поддержать польский дух сопротивления в тот момент, когда многим полякам казалось, что всем безразлична их судьба, а также провести разведывательную миссию в зоне оккупации. «Она абсолютно бесстрашна, – продолжает автор отчета секретной службы, прежде чем заключить: – она говорит, что дело неотложное» [1].
Первый отчет самой Кристины новым британским боссам гласит: «Впервые я встретила Т. в 1939 году в Лондоне, нас представили сэр Роберт Ванситтарт и Фредерик Войт из “Манчестер Гардиан”» [2]. Инициал «Т» означал Джорджа Тэйлора, который был призван в Секцию Д (от слова «деструкция/разрушение») внутри Британской секретной разведывательной службы (СИС) шестью месяцами ранее. Мандат Тэйлора позволял расследовать возможный саботаж и подрывную деятельность во время войны. Вскоре он создал балканскую сеть Секции Д. Поначалу почти все секретные агенты набирались в Секцию Д, в июне 1940 года возник орган-преемник – Управление специальных операций (УСО), во главе которого встал Тэйлор, и основой стала система старых личных связей через общее обучение в закрытых школах и ведущих университетах. В результате даже самая строгая система кодовых имен и фальшивых биографий зачастую была скомпрометирована из-за личного знакомства агентов, некогда сидевших в одном классе или игравших в регби на одном поле. Несмотря на все привычные пути поступления на службу, эти люди вежливо ждали, пока их рекрутируют; никто сам не просил принять его. Но Кристина была иностранкой и, что выглядело особенно шокирующим, женщиной, она только что сошла с корабля в Саутгемптоне, на следующий день прибыла в Лондон, а вскоре нашла правильного человека, к которому могла обратиться с подобной просьбой.
Еще до прибытия корабля из Южной Африки в Европу Кристина придумала план добровольно поступить в британскую разведку. В конце концов, они направлялись в Саутгемптон, и к тому времени никакого польского правительства в изгнании, которому она могла предложить свои услуги, еще не было[22]. Кроме того, «она не верила в политическое решение, – писал позднее ее близкий друг и агент той же службы, – но она с иронией относилась к британскому правительству… Для нее существовали только хорошие люди и плохие»; а британцы – это она твердо решила – были хорошими [3]. «Обсудив все с моей женой, мы пришли к соглашению, – покровительственным тоном писал позднее в мемуарах Ежи, – что она могла бы организовать отличную подпольную работу» [4]. Однако у Кристины был еще один поддерживающий ее мотив обратиться к британцам. Она была «сильно напугана обвинениями в трусости, – как писал один из польских друзей в Лондоне, – и потому требовала от себя больше, чем от кого бы то ни было вокруг» [5]. Кажется, Кристина была более уязвима к критике и сильнее зависела от мнения о ней других поляков, чем хотела показать.
Шпионаж не предполагает открытости, невозможно полностью проследить извилистый процесс, который так быстро привел Кристину к дверям Британской секретной службы. Ежи утверждал, что он познакомился с журналистом Фредди Войтом, «одним из самых интересных людей, которых я встречал», через Кристину [6]. Это вполне возможно. Она пробовала силы в журналистике и давно общалась с широким кругом писателей и иностранных корреспондентов, таких как Флориан Соколов, и, конечно, знала Войта. Но знакомство могло произойти и через Йозефа Радзиминского, балканского представителя телеграфного агентства «Экспресс», которое служило прикрытием для польской разведки. Радзиминский встретился с Кристиной в «Коричневом олене», международном пресс-клубе в Чешине, в Польше, за несколько лет до войны, они могли еще с тех пор обмениваться информацией. Другой журналист, знавший Кристину по «Коричневому оленю», заметил, что «в ней было нечто, из-за чего остальные женщины отступали в тень»; он попросил у нее номер телефона, но не использовал его, так как узнал, что Радзиминский «безумно влюблен» в нее, уже тогда ходили слухи, что она была британским агентом [7]. Еще 7 декабря 1939 года, в день, когда Кристину внесли в списки, в досье Секции Д было отмечено, что Радзиминский «сделает для нее и с ней все что угодно», так что британцы определенно знали что-то об их отношениях [8]. Другой вариант, что Кристину представил британцам Гарольд Перкинс, позднее она упоминала его как «Перкса»; он был жестким по характеру английским бизнесменом, способным выиграть в покер без козырей, и он имел давние связи с британской разведкой [9]. У Перкинса было имение и фабрика под Закопане, и он регулярно появлялся на склонах и на местных приемах, что давало массу возможностей свести знакомства и с Кристиной, и с Ежи[23].
Однако возможно, что Ежи скрывает правду и знакомство с Войтом произошло иначе. Ежи почти наверняка имел неофициальные связи с британской разведкой еще до войны. После вторжения Италии в Эфиопию он был в Риме одновременно с Клодом Дэнси, величайшим британским мастером шпионажа середины 1930-х годов, и они снова одновременно оказываются с Дэнси в Швейцарии, когда Ежи путешествует с Кристиной. В 1930 году эффектному, с ястребиным лицом Дэнси было поручено создать независимую разведывательную сеть вне рамок британской СПС. Среди его рекрутов были дипломаты, журналисты, бизнесмены, женщины по всей Европе, многие из них не англичане, но все они были непримиримыми противниками нацизма и желали внести свой вклад в борьбу с ним. Гарольд Перкинс определенно был одним из людей Дэнси, и Ежи отлично подходил по всем параметрам на ту же роль. Дэнси пользовался поддержкой Роберта Ванситтарта, постоянного заместителя министра иностранных дел и кузена Лоренса Аравийского, – их общим другом был премьер-министр Уинстон Черчилль, и оба они были решительно настроены против нацистской Германии. Немногие знакомые с сетью Дэнси называли ее «Частное детективное агентство Ванситтарта», другое ее название, еще более тайное, «Организация Зет» [10].
Но как бы ни состоялось знакомство, к 1939 году Фредди Войт уже несколько лет вращался в тех же кругах, что Ежи и Кристина. Кристина его обожала, но Ежи разрывался между восхищением перед журналистом за его «исключительный интеллект» и откровенной неприязнью к розовым щекам, постоянному отсутствию пальто и шляпы, а также к тому, что он носил волосы «длинные по сторонам и зачесанные на лысую макушку – при малейшем дуновении ветра… это придавало ему вид длинношерстной афганской борзой» [11]. Родители Войта были немцами, но сам он был натурализованным британским гражданином, бегло говорил по-английски, по-французски и по-немецки, работал европейским корреспондентом «Манчестер гардиан» с 1920 года. Хотя обосновался он в Берлине, но много путешествовал и проявлял особый интерес к Польше. В 1935 году, убежденный в неизбежности новой войны с Германией, он вернулся в Лондон и с тех пор каждые две недели делал международные обзоры для Би-би-си[24][12]. Неизвестно, знали Ежи и Кристина об участии Войта в «Организации Зет» или нет, но он был вероятной персоной, к кому Кристина могла направиться в Лондоне со своими планами[25]. Зная ее потенциальную полезность, Войт представил Кристину Ванситтарту, чье имя – и некоторые подробности – Кристина записала в карманном дневнике десять лет спустя [13]. Ванситтарт высоко ценил отвагу поляков и считал, что они с готовностью подчинятся союзникам; он провел собеседование с Кристиной, счел ее способной и направил к Джорджу Тэйлору[26].
Тэйлор был невысоким смуглым человеком «невероятных способностей» с «резкими чертами лица и методичностью привычек», его часто характеризовали как грубоватого или блестящего, или все вместе [14]. К тому времени, когда Кристина сформулировала свой план, включая предложенный ею маршрут и упоминание друзей-контрабандистов, которые, как она была уверена, снова ей помогут, она – как писал позднее один из ее товарищей по специальным операциям – «быстро устанавливала взаимопонимание с людьми редких и не всегда признаваемых обществом дарований» [15]. Тэйлор был впечатлен. «Она эффектно выглядит, хорошо одета и аристократична… Выяснилось, что она много лет посещала зимний польский курорт Закопане и всех там знает, – гласил его отчет. – Я действительно верю, что мы получили ПРИЗ» [16].
Кристина и вправду была для британцев настоящим подарком. Несмотря на невозможность перейти в контрнаступление, Великобритания имела множество причин поддерживать своих союзников. Всего за пять недель до начала войны, в июле 1939 года, польское шифровальное бюро в Варшаве передало описание принципов действия машины «Энигма» и соответствующее оборудование британской и французской разведкам – а это было жизненно важно для победы союзников на Западном фронте.
Но британская поддержка мотивировалась не благодарностью или необходимостью с честью сдержать обещания; должно быть, британцы надеялись подогреть подпольное сопротивление в Польше с целью организовать действия против Германии. Разведка в стране была разрозненной и ненадежной. Польские политические лидеры бежали за границу, но еще не сформировали правительство в изгнании. Отчеты Секции Д демонстрируют озабоченность тем, что поляки, отрезанные от Запада, могут прийти к заключению, что все их оставили, и потому надо сотрудничать с оккупантами. Кристина предлагала проект контрпропаганды на территории Польши; по ее словам, надо было «дать знать полякам, что Великобритания и союзники не забыли о них» [17]. Если у Кристины были сомнения насчет серьезности этой поддержки, она оставила их при себе. Однако, в отличие от британцев, она не боялась, что поляки смирятся с немецкой оккупацией; напротив, она опасалась, что жестокость нацистов обратит симпатии поляков к большевизму [18]. В любом случае, она считала, интересы Польши и Британии совпадают. «Мы приняли решение субсидировать некую мадам Гижицкую, – написано в документе Секции Д от 20 декабря 1939 года. – В дальнейшей корреспонденции эта дама будет упоминаться как мадам Маршан» [19]. Таким образом, Кристина Гижицкая, бывшая Геттлих, урожденная Скарбек, обрела первое из своих фальшивых имен.
На следующий день Кристина отправилась в Венгрию: перелетела из Лондона в Париж, затем поездом доехала до Будапешта. Ее перемещение было столь стремительным, что лицензию от МИ5 она смогла получить лишь в марте следующего года, то есть СИС позволил ей начать действовать, не подкрепив это официальными документами. Ее внесли в списки Департамента ЕН, теневой организации при Министерстве иностранных дел, размещавшейся в «Электра-Хаус» на набережной Темзы, одном из ключевых центров подрывной пропаганды. Был одобрен шестимесячный испытательный срок, «легенда», что Кристина – французская журналистка, а также контакты в Будапеште, базовые инструкции по использованию взрывчатки и стартовые двести пятьдесят фунтов, которые ей выплатили через банковский счет Войта (в пересчете на сегодняшний день это не менее двухсот тысяч фунтов), потратить которые она должна была «честно» [20]. Провожая жену на автобус, который вез ее в аэропорт, Ежи был растроган, заметив через окно, как «она пыталась скрыть слезы, текущие по щекам» [21]. Были слезы Кристины вызваны горем от разлуки с мужем или облегчением, что она, наконец, находилась на пути на родину, остается только гадать.
Кристина прибыла на холодный и мрачный вокзал Келети в Будапеште 21 декабря 1939 года, за четыре дня до Рождества и через три месяца после вторжения Гитлера в Польшу. Ее обрадовало то, что на улицах говорили и по-венгерски, и по-польски, но зима была одной из самых холодных за всю историю наблюдений; снег практически парализовал город, в некоторых местах достигая уровня крыш. Кристина поспешила по указанному ей адресу на Дерек Утца – крутой улице, которая вела вверх от реки в старую часть Буды, чуть не до вершины знаменитого холма Напеги, где некогда проводились казни. Квартира была крошечной, но с отдельной ванной комнатой, кухонькой, где можно было сварить кофе или чай – Кристина любила пить его с лимоном, но приходилось довольствоваться кислыми ломтиками зеленых плодов; комната была достаточного размера, с ситцевыми занавесками и большим диваном, который служил и кроватью. Утром горничная приносила ей завтрак, в остальное время Кристина ела в городе. Она повесила сменное платье и запасные туфли у двери – вот и все приготовления[27].
Несмотря на долгую историю венгерско-польской дружбы, накануне войны Венгрия превратилась в важный политико-экономический спутник Германии. Официально страна была независимой монархией, и Британская секретная служба докладывала, что регент адмирал Миклош Хорти «с отвращением относится ко всему, что напоминает о природе демократического прогресса» [22]. Конечно, венгерская тайная полиция действовала активно, и оппозиционная пресса находилась под давлением эффективной цензуры. Режим Хорти никогда не сомневался в победе Германии, но в любом случае маленькая страна с небольшой и не механизированной армией, граничившая с Австрией и Чехословакией, никак не могла противостоять Гитлеру. На первых порах Венгрия оставалась нейтральной, в надежде на компромиссный мир между Англией и Германией – в идеале за счет России. На этой основе и в доказательство, что это «дело венгерской чести», Хорти отказался пропустить войска вермахта в Польшу через «Карпатскую Русь», спорную территорию, образовывавшую горный барьер между Венгрией и Польшей [23].
В Секции Д полагали, что ситуация внутри Венгрии «весьма безнадежна», но считали необходимым создать там базу, даже если «это было бы лишь жестом» [24]. Первым контактом Кристины стал Губерт Гаррисон, корреспондент «Ньюз Кроникл», который с октября работал на Джорджа Тэйлора. Гаррисон был невысоким плотным человеком, на десять лет старше Кристины. Они сразу вступили в конфликт. Он намеревался обеспечить ее транспортом, контактами и секретными техническими средствами в обмен на то, что она установит связь с поляками. «В результате, – жаловалась она, – моя квартира в Будапеште превратилась в склад для всего, что собирались переслать в Польшу, в том числе взрывчатки» [25]. Тем временем польская разведка в Будапеште, которая уже присматривалась к Гаррисону, взяла под наблюдение Кристину.
Другим контактом был давний приятель и поклонник, журналист из Польши Йозеф Радзиминский, который теперь работал на Секцию Д. Благодаря его присутствию в городе Кристина быстро вошла в широкий круг журналистов и дипломатов, посетила ряд приемов и открытых дней в разных посольствах. Она никогда не любила наставников и покровителей, и постоянная компания Радзиминского ей докучала; она и сама могла поставить бутылку шампанского на подоконник, что означало прием у атташе, или принять сигнал через продавца цветов напротив кафе, означавший, что сюда идут немецкие офицеры. Но Радзиминский не понимал намеков, и она недружелюбно прозвала его pies kulawy, то есть «хромой пес»[28]. Он стал первым из таких ее обожателей. Присутствие Радзиминского в Будапеште не было совпадением. Ближайшие к Польше страны – Венгрия и Румыния – с конца 1939 года были переполнены иностранными журналистами. На удивление, среди них было много женщин, включая Клэр Холлингворт из «Дейли Телеграф», которая первой передала известие о германском вторжении в Польшу, так что прикрытие Кристины в качестве французской журналистки выглядело вполне убедительно. В то же время оно давало ей повод в любое время перемещаться по Будапешту в полупальто мужского кроя, с записной книжкой, папкой с бумагами и, разумеется, венгерскими шариковыми ручками в сумке[29], и у нее была возможность организовывать встречи, составлять планы и получать документы, необходимые для перехода в Польшу. Основной трафик через венгерско-польскую границу шел в одну сторону, так как Венгрия держала границу открытой для приема десятков тысяч беженцев – польских военных и мирных граждан.
Среди «медленно двигающихся масс прискорбного вида, спотыкающихся, напирающих… цепляющихся за своих детей и жалкие узлы» были и злополучные члены Британской военной миссии в Польшу 1939 года [26]. Когда началось вторжение, генерал сэр Эдриан Картон де Виар, легендарный одноглазый и однорукий, но практичный лидер миссии надеялся установить контакт с польским сопротивлением, чтобы обеспечить поставку тяжелого вооружения и радиопередатчиков. Его помощником был подполковник Колин Габбинс, жилистый шотландский горец, который «носил усы щеткой, ставшие непременной частью облика офицера Королевской артиллерии», но за формальной вежливостью он скрывал оригинальный ум и отвагу, которые впоследствии обеспечили ему пост главы Управления специальных операций (УСО) – организации, созданной Черчиллем путем преобразования Секции Д [27]. Габбинса поддерживали Питер Уилкинсон, который уже был свидетелем входа немецких войск в Прагу, и Гарольд Перкинс, владелец фабрики в Закопане, теперь официально работавшие на СИС. Все трое искренне сочувствовали полякам, и всем им предстояло стать ключевыми контактами Кристины. Но на данный момент они просто пытались выбраться из Польши, влившись в то, что Уилкинсон описывал как «процессию пыльных машин, за рулем которых были в основном женщины, весь транспорт был забит вещами и бледными детьми с широко раскрытыми глазами, следившими из окон за происходящим вокруг» [28].
Никто из Британской миссии не забыл сцен, которым они стали свидетелями. «Немногочисленные машины были усеяны следами пуль, во многих крыши были закрыты матрасами в тщетной попытке защититься от немецких пикирующих бомбардировщиков», – писал Уилкинсон; а в противоположном направлении двигалась колонна лошадей, которых гнали на запад, в бой», там же были «жеребята, семенящие рядом с матерями» [29]. Габбинс чувствовал ожесточенную решимость стариков, женщин и детей, выламывающих камни из мостовой, чтобы строить баррикады, – типичный польский дух сопротивления. Уилкинсон видел крестьянку в платке, которая шла по полю с ведром, направляясь к кобыле с жеребенком, и это напомнило ему «картину Брейгеля, сцену давно забытого времени». А несколько минут спустя фермерский дом вспыхнул, и лошадь, и женщина лежали мертвые, «юбки ее взлетели и накрыли голову, бесстыдно обнажив ноги. Только жеребенок уцелел и спокойно щипал траву» [30]. Бегство продолжалось, британские офицеры избавлялись от формы, разрывали паспорта, Уилкинсон задавался вопросом о том, в чем состоит британское моральное превосходство. А затем они с Габбинсом использовали так называемые методы убеждения, чтобы договориться с ответственными за армейские грузовики, блокировавшие дорогу. В какой-то момент польский офицер прицелился в Уилкинсона из пистолета [31]. «Кто вы такие, чтобы отдавать приказы полякам? – кричал офицер. – Что вы делаете в Польше?» Прежде чем Уилкинсон успел ответить, машины снова пришли в движение, и офицер ушел вслед за ними, но его вопрос так и остался висеть в воздухе. Возвращаясь к своему автомобилю, Габбинс с горечью спросил: «И в самом деле – что мы здесь делаем? Какую помощь можем мы предоставить полякам?» [32].
Среди польских беженцев, пересекавших границу, были в то время и юные кузены Кристины – Ян и Анджей Скарбеки, они передвигались в опломбированном вагоне венгерского армейского эшелона, с ними была мать, а некоторое время и отец, хотя он вскоре настоял на том, чтобы присоединиться к польской армии во Франции. Лишь через несколько месяцев Кристина узнала, что они спаслись из оккупированной Польши[30]. Однако она встретила в Будапеште другого человека из детства – Анджея Коверского, теперь удалого лейтенанта.
Впервые Кристина познакомилась с Анджеем в Тшебнице, когда они оба были маленькими, затем возобновила знакомство в Закопане, там он купил у Ежи пару лыж. Холостяк и дамский угодник, Анджей стал высоким и крепким, с русыми волосами и ярко-голубыми глазами, он был улыбчив и очень обаятелен. Он любил хорошую еду, выпивку, разговоры допоздна, танцы и, конечно же, флирт. Его круглое румяное лицо сохраняло невинный вид, и Анджей обнаружил, что это отличное свойство, которым можно пользоваться. Невероятно активный, он жил на полную катушку, проводил массу времени, занимаясь верховой ездой и лыжами, пока его мать полагала, что сын ведет монашеский образ жизни и учится в Кракове – а он три студенческих года налегал на «водку и мясо» [33]. Все это не могло пройти без последствий. Когда Анджей в прошлый раз видел Кристину, он только что уцелел при сходе лавины, несмотря на то что шансов почти не было, но затем ему ампутировали ногу до колена – приятель случайно попал в него из ружья на охоте. Деревянный протез с металлическими креплениями был изготовлен для него в Великобритании, он был тяжелым, но Анджей не сдавался. Он больше не мог ездить верхом, но перенес страсть к лошадям на пожизненную любовь к автомобилям[31].
После вторжения нацистов Анджей вступил в «Черную бригаду», единственное моторизованное подразделение Польши. После очередной самоубийственной атаки на войска вермахта Анджея нашли живым, но преисполненным ярости – его протез застрял под гусеницей взорванного танка. «Мне не нужен доктор, проклятый идиот, – кричал он на офицера, который его обнаружил, – мне нужен кузнец» [34]. Помимо раздробленного протеза, он был невредим. Анджей получил чин лейтенанта и орден «Виртути милитари», высшую польскую воинскую награду, а потом его подразделение попало в плен. Пока Кристина в Лондоне добивалась поступления на службу в британскую разведку, Анджей каким-то образом раздобыл «опель» – машину того типа, что пользовался спросом у офицеров вермахта, и возглавил операцию по освобождению своей бригады. Они снова вступили в бой и, наконец, ушли в Венгрию, где, в соответствии с положениями Женевской конвенции, были посажены за колючую проволоку, в лагерь, уже забитый грузовиками, легковыми автомобилями и людьми.
Согласно международному законодательству, интернирование должно было длиться до конца войны, но, как позднее написал один польский офицер, «авторы Конвенции не… принимали во внимание польский темперамент, непокорный и неспособный выносить утрату свободы, а также массовое расположение к полякам со стороны их [венгерских] тюремщиков» [35]. Через два дня Анджей выехал из лагеря на том же самом «опеле», снял форму, спрятал ее в машине и превратился в обычного пешехода на улицах Будапешта [36]. Свыше тридцати пяти тысяч поляков «сбежали» из лагерей для интернированных в Венгрии, но лишь немногие задержались в столице. В то время мужчины призывного возраста без формы должны были иметь при себе медицинский сертификат об их негодности к военной службе, однако Анджею достаточно было приподнять брючину и показать деревянный протез, а потом поинтересоваться: какой же он с этим вот офицер?
Кристина совсем недолго пробыла в Будапеште, когда ее пригласили в кафе «Флорис», где собирались журналисты и шпионы. Анджей рассказывал военные истории в курительной комнате, в окружении целой компании. «Открылась дверь, и вошла девушка, – вспоминал он. – Я замер и уставился на нее. Она была стройной, загорелой, с темными волосами и глазами. От нее исходило ощущение жизненной силы» [37]. Их представили, и Кристина напомнила Анджею, что он не закончил рассказывать историю. «Не часто предоставляется шанс поговорить с человеком, который сражался в “Черной бригаде”», – льстиво заметила она, не упоминая, что несколько дней назад прибыла из Лондона [38]. Тем вечером было рассказано немало отличных историй, и Анджею было приятно смотреть в темные глаза Кристины, в которых «блестели слезы» [39]. Потом они поговорили наедине, и она объяснила ему ситуацию. Анджей спросил, почему Великобритания оставила Польшу, несмотря на прежние гарантии. Кристина заявила, что все сложно, и предложила обсудить это в частной обстановке на следующий вечер. «Приглашаю тебя на ужин», – улыбнулась она [40].
В 1940 году в Будапеште редкостью для женщины, даже прекрасной патриотичной польки, готовой рисковать жизнью ради отечества, было пригласить мужчину для встречи наедине. Храбрая и хрупкая, полная очарования и решительности, Кристина казалась Анджею идеальной женщиной, если не считать того, что она была замужем. Тем не менее он вынужден был пропустить назначенную дату.
Покинув лагерь для интернированных, Анджей за несколько дней устроил бегство остальных боевых товарищей из своей бригады. Он планировал вместе
с ними пробираться через Ближний Восток во Францию, чтобы там вступить в польскую армию. Однако командир «Черной бригады» генерал Мачек приказал Анджею остаться в Будапеште и организовать «извлечение» как можно большего количества польских солдат и офицеров. Ему потребовалось не много времени, чтобы приобрести славу «Алого Первоцвета» Польши[32].
Вскоре Анджей подготовил успешный побег, воспользовавшись различными связями по обе стороны границы. Дальний родственник взял на себя львиную долю бумажной работы, без которой невозможно осуществить бегство[33]. Анджей и его друзья – князь Марцин Любомирский и его жена, руководившие Кавалерийским офицерским училищем в Груджеже, установили контакты в лагерях для интернированных, построили маршруты через горы – через Чехословакию и Венгрию на юго-восток, в Югославию. Вчетвером они вели машины, которые перевозили людей на сотни миль через границы. Это была выматывающая работа. Большой «спасательный автомобиль» Анджея, старый «шевроле», не имел внутреннего обогрева, его часто приходилось выкапывать из-под снега при морозе ниже двадцати градусов, подкладывать одеяла под колеса для сцепления. Не раз он обращался за помощью к местным крестьянам, которые лошадьми вытаскивали машину из снежных заносов.
Даже в погожий день, при малой загруженности дороги и отсутствии снега, требовалось не менее четырех часов, чтобы проехать от Белграда до Будапешта, зимой путь туда и обратно занимал целый день или ночь.
Сначала Анджей и его кузина руководили операциями из отеля «Метрополь», где порой на полу номера спало не менее десяти человек. Как-то раз, после возвращения из рейса через границу, Анджей застал в отеле венгерских полицейских, которые пришли арестовать его. Хотя венгры сочувствовали полякам и старались не замечать их деятельности, они обязаны были задержать человека, освобождающего офицеров из лагерей для интернированных. На допросе Анджей продемонстрировал свою деревянную ногу, положив ее на стол. Его отпустили, но деревянное алиби постепенно становилось малоубедительным; становилось ясно, что команде нужен более безопасный адрес. Ором Утца – улица Радости – отлично подходила. Днем тихая, ночью она служила центром квартала красных фонарей Будапешта, и ночные перемещения, появление и исчезновение покрытой грязью машины не привлекало внимания. Отсюда Анджей организовал транзит сотен интернированных из лагерей, беженцев и уцелевших военных.
В тот день, когда Кристина пригласила его на ужин, Анджей должен был незаметно перевезти группу через границу. Его друг по телефону передал ей извинения кузена, и когда Анджей вернулся на следующий день, усталый и замерзший, она сама позвонила ему. Они договорились встретиться у Дуная, возле изящного Ланц-Хид, или Цепного моста [41]. Было ветрено и холодно, Кристина куталась в свое полупальто с капюшоном, защищавшим волосы от снега. В серебристо-синем вечернем сумраке Анджей смотрел, как она идет по мощеной набережной вдоль реки, «как она ходила в хорошем настроении… словно пританцовывая, полная грации» [42]. Когда Кристина забралась в его машину, ни один из них еще не знал, что это начало долгих отношений, однако Анджей почувствовал «яркую искру», пролетевшую между ними [43].
Тем вечером они ужинали в кафе «Ханльи», романтическом прибежище художников и писателей, расположенном в центре парка на берегу Дуная, неподалеку от квартиры Кристины[34]. Было слишком холодно есть под деревьями, и они сидели у окна, занавешенного тяжелыми шторами; Анджей пил местное вино и рассуждал о войне, политике и предательстве британцев. Кристина пила воду и слушала. Анджей был словно воплощение самого духа польского Сопротивления, каким она его себе представляла: отважный, дерзкий, но плохо информированный. Города и деревни по всей Польше были заклеены нацистскими плакатами с изображением матери с мертвым ребенком на руках на фоне горящего города. Ниже было написано: «Англия, это твоя работа!» Кристина объясняла, что такая пропаганда – первый шаг к согласию с оккупацией. Затем она нарушила все правила и рассказала Анджею о своей миссии. Он пришел в ужас, но это произвело на него сильное впечатление[35].
После ужина Кристина и Анджей отправились в ее крошечную квартирку и расстались лишь на следующее утро. «Все было волшебно, прекрасно и забавно», – вспоминал Анджей [44]. Желтый ситец в цветочек на окнах, кофе, который приготовила Кристина и который они оставили остывать, удивительная прямота, которую он нашел обезоруживающей, даже диван, не слишком большой для двоих. Учитывая характер их работы, они договорились все держать в тайне, так что когда пришла горничная с завтраком на подносе,
Анджей спрятался в шкафу. Это походило на водевильную сцену, но и в этом была привлекательность.
Если Кристина когда-то испытывала католические угрызения совести, она научилась эффективно справляться с чувством вины, изменяя мужу. Хотя Ежи оставался во Франции, пытаясь найти способ послужить своей стране, она и Анджей ежедневно рисковали попасть в гестапо и быть казненными. Как никогда раньше, Кристина ощущала драгоценность жизни, и она не желала тратить отпущенное ей время попусту. В течение следующих недель, когда Анджей не был занят делами, они использовали любой момент для свиданий. Если было морозно, они укрывались в ее квартире, выходя только в кафе или прогуляться под стеклянным сводом центрального рынка, полного зимних товаров. Когда время пошло к весне и появились первые сезонные цветы, они ставили их в больших ведрах на галерее. Но если зимнее солнце было достаточно ярким, они отправлялись на прогулку по узким улицам и дворам Старого города, прислушиваясь к голосам иволги в ветвях дерева над Рыбацким бастионом или разглядывая объявления о сдаче в аренду недорогих комнат, заведений портного или скорняка, висевшие на балконах. Если был бензин, они пересекали один из семи мостов через Дунай и ехали дальше, к Хармаш-атареги, большому, поросшему кустарником холму на том берегу, где находится Буда. На вершине они останавливались в загородной гостинице и смотрели на панораму города. Они наблюдали за тем, как угасали огни, Анджей заказывал кофе и ледяной «барак», венгерский абрикосовый бренди. Потом они обнимались, согревая друг друга, и она называла его своим котом, а он ее котенком. Оба кота были бродячими, но яростно патриотичными, и их взаимная страсть как будто отражала пламенную любовь к стране, тайный источник их силы и гордости.
К концу февраля 1940 года, к своему нарастающему раздражению, Кристина так и не смогла пересечь границу и отправиться в Польшу. Проблема возникла с самой неожиданной стороны. Британский отчет деликатно описывает ситуацию: «поляки были довольно трудными» [45]. Польское подполье начало самоорганизацию, но появилось несметное количество ключевых групп, каждая со своей политической ориентацией, со своими связями, соперничающих друг с другом, а разведка базировалась не только в Варшаве, Будапеште, Бухаресте и Белграде, но и в Афинах, Стамбуле, Каире и Стокгольме. В основной группе сопротивления, представлявшей польское правительство в изгнании, испытывали по поводу Кристины понятные опасения: любительница, «на оплате у англичан», как она с горечью писала, будет зависима от чужой власти [46]. Если Кристина считала, что, поставив свою жизнь в опасное положение, она, наконец, будет принята и оценена соотечественниками, то она ошибалась. Вместо этого она очутилась в знакомом положении между польским патриотом и чужаком, только на этот раз «чужая» означало «британский агент». Трения между разными группами усиливались, тайная польская сеть в Будапеште предупреждала ее, что «любое действие в Польше, не согласованное с нами, будет считаться вражеским» [47]. Хотя Кристина пыталась смягчить картину этого напряжения в отчетах в Секцию Д, оценки ее перспектив в офисе становились все более прохладными.
Однако Кристина не сидела без дела. Иногда она присоединялась к Анджею в его рейдах, но в основном она занималась своими планами по распространению антигерманской пропаганды в Польше. В январе 1940 года Секция Д прислала Бэзила Дэвидсона, молодого журналиста от «Экономиста» и лондонской «Ивнинг Стандарт»; он приехал в Будапешт поездом через Югославию с большим запасом взрывчатки в синей пластиковой сумке. Его работа заключалась в том, чтобы создать официальное новостное агентство, способное поставлять сообщения Министерства информации местным газетам, а также чтобы запустить подпольную печать. К сожалению, как он сам позднее прямо признавался: «Я понятия не имел, как все это делать» [48]. Почувствовав нужный момент, Кристина не только забрала взрывчатку для хранения в своей квартире, но и начала осуществлять план по формированию радио «Станция Свобода», вещавшей новости союзников и их пропаганду на Польшу из Венгрии. «Я буквально увлекся “Мадам Маршан” и хотел увидеть, как она будет действовать дальше», – написано в одном из отчетов в Секцию Д, хотя потом следует более практическое соображение, что если бы дела пошли скверно, это могло «добавить некоторую незаслуженную репутацию нашей собственной деятельности» [49].
В феврале Питер Уилкинсон, бывший член Британской военной миссии в Польше, прибыл в Будапешт с партией револьверов, которые, по словам Дэвидсона, были слишком тяжелые и массивные, чтобы ими пользоваться, и в любом случае требовались боеприпасы, достать которые на месте было совершенно невозможно. Дэвидсон предложил бросить оружие в Дунай. Уилкинсон переключил внимание на перспективы пропагандистской работы и потому захотел встретиться с Кристиной, но даже его присутствие не могло преодолеть возражения поляков против ее схемы работы радио. Первая встреча Уилкинсона и Кристины задала тон их будущим отношениям: коротким, отстраненным и профессионально разочаровывающим. Он был одним из немногих мужчин, на которых она не смогла произвести впечатление.
Уилкинсон был человеком проницательным и хотя признал потенциал Кристины в качестве агента, счел ее очарование помехой в этой работе, а также не одобрял то, что назвал отсутствием личной морали. Не добившись ничего существенного и сославшись на «холод центрально-европейского ветра и снегопад хлопьями», который делал Будапешт «совершенно невыносимым», Уилкинсон уехал [50].
В середине марта новые неожиданные обстоятельства оказали влияние на Кристину: «ее привлекательность стала причиной некоторых осложнений в Будапеште» – отмечено в отчете Секции Д [51]. Проблемы начались, когда польский журналист и разведчик Йозеф Радзиминский, все еще влюбленный, но получивший очередной отказ, угрожал застрелиться в ее квартире – причем выстрелить «в свои гениталии»; Уилкинсон докладывал об этом с откровенным отвращением [52]. В последний момент Радзиминскому не хватило нервов, он слегка задел выстрелом ногу, но, согласно Уилкинсону, «эта неудача сделала его еще более настойчивым» [53]. Вернув возможность ходить, Радзиминский бросился с моста Элизабеты – выяснилось, что Дунай к тому времени был наполовину замерзшим. В результате он не утонул, а сломал вторую, на тот момент целую ногу. «Он преуспел лишь в том, что ранил себя и не был арестован», – коротко доложили в британскую разведку, откуда пришел ответ телеграммой, что этот инцидент является серьезной угрозой безопасности [54]. Суждение самой Кристины о Радзиминском было еще суровее: «он доказал свою несостоятельность и был уволен», больше она ничего о нем не сказала[36] [55]. Такого рода публичность могла привести к сокращению британского разведывательного присутствия в Будапеште, а кроме того, это привлекало внимание к тому, чем занимаются в городе многочисленные «иностранные корреспонденты». В сочетании с враждебностью поляков к британским агентам в Венгрии этого хватало Секции Д, чтобы наконец одобрить очевидно самоубийственную миссию Кристины в оккупированной Польше [56].
«Ну! Ваши поляки не слишком много сделали!» – так генерал Айронсайд, тогда начальник Генерального штаба, упрекнул Эдриана Картона де Виара, когда тот наконец вернулся в Лондон после нацистской оккупации Варшавы. Картон де Виар, ставший свидетелем решимости и отваги польских военных и гражданских лиц во время сентябрьской кампании, счел замечание генерала преждевременным. Отчасти потому, что поляки так никогда и не сдались. Зная это, он спокойно ответил: «Давайте посмотрим, что сделают другие, сэр».