Когда Фред уходит, я снова иду вниз – все еще голодный, в поисках еды. Я знаю, это из-за того, что я быстро расту, но я бы охотно слопал пару бургеров или пирожков с мясом, будь такая возможность.
– Есть нечего!
– Есть хлеб. И фрукты.
– Фрукты плохие. Этим яблокам место в компосте. – На почве голода я превращаюсь в брюзгу. – Ни шоколадного печенья, ни маффинов, ни картофельных чипсов, ни крекеров.
– Боюсь, сейчас они нам не по карману.
– В холодильнике шаром покати! – Я громко хлопаю дверцей.
– Потому что сейчас мы съедаем то, что покупаем, и наш бюджет не позволяет выбрасывать еду в компостную яму.
Она сердится или расстроена, поэтому я ретируюсь, пока не стало жарко.
Теперь мы так живем, сидя на айсберге базовых нужд и наблюдая за тем, как товары не первой необходимости проплывают мимо на айсберге роскоши. Когда-то эти два айсберга были одним целым.
Когда мама предлагает сделать батончики мюсли, я соглашаюсь с напускным энтузиазмом и непритворным голодом. Это не слишком сложно. Надо смешать овсяные хлопья, сахар, муку и кокосовый орех с растопленным маслом и медом – мы используем патоку, потому что это дешевле, – переложить массу в форму и запечь.
– Папа звонил.
Я не отвечаю.
– Я понимаю твои чувства, но он, по крайней мере, старается быть на связи. Другие отцы давным-давно наплевали бы, столкнувшись со стеной молчания.
Откуда ей знать про мои чувства? Я и сам себя не понимаю. Но мне не хочется ничего выяснять – это означает ввязаться в лишние разговоры. Взаимная неприязнь – тоже в своем роде совместное переживание, но нам это не поможет.
– Если он так хотел меня видеть, мог бы переехать с нами в этот свинарник.
Она обнимает меня за плечи и прижимает к себе. Я поднимаю локоть, желая отстраниться.
– Он старается.
– Это из-за него ты вынуждена заниматься всем этим, – говорю я, обводя взглядом кухню: ведерные емкости с мукой и сухофруктами, широченную печь и набор форм для изготовления многоярусных свадебных тортов.
– Меня не напрягает. Я отлично готовлю. Я нашла себе очень прибыльную нишу с высокой ценовой категорией. У меня есть опыт в маркетинге. Банк мне достаточно доверяет, чтобы я могла рассчитывать на стартовую ссуду. Все под контролем.
Она произносит это так расслабленно – надо слышать.
Мама еще не отошла от адреналинового всплеска после расставания. Реальность еще не накрыла ее. Когда это случится, рядом буду только я, увы. Я погуглил. Ей нужно выплеснуть гнев, иначе случится посттравматическое стрессовое расстройство, которое проявляется в беспокойстве, депрессии, а в конечном счете ведет к алкоголизму и наркомании.
Она наблюдает за тем, как я уминаю батончики один за другим.
– Тебе нужно выплеснуть гнев, – говорю я.
– И что мы с этого будем иметь? – спрашивает она, почему-то улыбаясь.
Мне не хочется распространяться на тему алкоголизма и наркомании, чтобы не сделать хуже, поэтому я перевожу тему.
– Что на ужин?
– Карри с нутом, рисом и овощами.
Я издаю стон – про себя. Она готовит его бадьями. Это полезно, сытно и дешево. Согласно официальной версии. Но меня тошнит от его вида, запаха и вкуса. Еще в нашем меню паста без ничего и суп с хлебом. Сочные стейки и ростбиф, остатки которого можно пустить на сэндвичи, а также доставка раз в неделю остались в далеком прошлом.
Она сверлит меня взглядом и готовится перейти в атаку, а я ностальгирую о моих любимых заказах на дом:
1. Пицца «Маргарита».
2. Сэндвич «Субмарина».
3. Начос. Сметану не надо.
4. Гамбургер со всеми прибамбасами. Свеклу не надо.
5. Пад Тай с курицей и соусом «Сатай».
6. Фиш-энд-чипс.
– Так что школа?
Вопрос застигает меня врасплох. При воспоминании о рыбе с картошкой фри к горлу подкатывает комок – запах уксуса, обжигающий бумажный сверток, кипарисы, обрамляющие парк, пристань, папа… сколько раз это было?
– Отлично.
– Разговаривал с кем-нибудь?
– Нет.
– Еще подружишься, Дэн.
– Это приказ?
Она предпочитает не замечать мою грубость.
– Люди не смогут тебя узнать, если ты не будешь разговаривать.
– Я собирался транслировать сообщения мысленно. Придется изменить концепцию, – говорю я.
Звучит гадко, но вылетает само собой, помимо моей воли.
Мама поджимает губы и прищуривается, всем своим видом как бы говоря: «Какой ты трудный, но я лучше приберегу свой гнев для вопросов поважнее».
От следующего раунда меня избавляет стук в дверь. Это конюшенный жилец. Ему на вид под тридцать – он лет на десять младше мамы. Разговаривает с легким акцентом кокни – звучит старомодно, но он держится так, точно это круто. Наверняка козел.
Оливер – его так зовут – обменивается приветствиями с мамой и выражает восхищение тем, как она преобразила кухню.
– Ее просто узнать невозможно, Джули. Я вижу, у вас здесь дело с размахом.
Он кто? Мистик, что ли? Специалист по гаданиям на свадебных тортах?
Они начинают болтать об Аделейд. И он не намерен сматывать удочки.
– Значит, вас здесь двое? – спрашивает он.
А его какое дело? Хочет взять в аренду свободные спальни?
Мама кивает.
– Мы с Робом недавно расстались.
Нет, только не личные откровения.
Неловкая пауза.
– Надеюсь, вы не против, что я там живу, – говорит Оливер. – Чувствую себя в некотором роде вторженцем.
И правильно делаешь, приятель.
– Ну что вы, даже не думайте. Аделейд обожала Летти. И она была очень привязана к вам.
– Это было обоюдно. Она была потрясающая женщина.
Меня сейчас стошнит.
Оливер смотрит на меня.
– Летти – это моя покойная бабушка.
– Ясно, – говорю я. Да мне плевать. Что он вообще здесь делает? Хочет подбить клинья к матери? Улучшить жилищные условия, переехав из конюшни в большой дом?
По его одежде я пытаюсь понять, чем он занимается. На нем джинсы прикольной сине-черной расцветки, зеленый свитер с очень длинными рукавами, которые наполовину скрывают руки, и черные высокие сапоги с красной шнуровкой. Прямые светлые волосы разделены на косой пробор, очки в банальной металлической оправе… Или кино, или архитектура.
– Чем вы занимаетесь? – спрашиваю я.
– Я трендовый аналитик и прогнозист, – говорит он.
– А если точнее?
– Дэн…
Это замечание из разряда «следи за своим тоном», но могу поручиться, что Оливер слишком уверен в себе, чтобы обижаться на такое.
– Я приезжаю в город, брожу по улицам, клубам и барам, наблюдаю за людьми, беседую с ними и выясняю, что они носят, едят, пьют, о чем разговаривают, что слушают, какие игрушки и гаджеты предпочитают. Затем я что-то записываю, фотографирую, снимаю видео – все это оформляю, показываю рекламным агентствам и их клиентам и, сделав презентацию, отправляюсь дальше. Так что, по сути, я помогаю рекламщикам толочь воду в ступе.
– Какая занятная работа, – говорит мама.
Звучит и в самом деле прикольно, только этот тип настолько доволен собой, что мне в его фан-клубе не место.
– Пойду выгуляю собаку, – говорю я.
Говард чинно встает и медленно направляется к задней двери. Он выглядит так, точно слегка… раздосадован. Хвост опущен. А мне казалось, собаки готовы гулять в любое время, днем или ночью.
– Смотри-ка, похоже, он знает слово «гулять», – говорит мама.
– Говард много чего знает, – говорит Оливер, поглаживая пса, идущего к выходу.
Говард поднимает хвост, мотает головой и становится высоким – насколько высоким может быть маленький пес.
У меня есть еще одна причина вывести Говарда. Я надеюсь наткнуться на Эстель. Полчаса спустя, когда я уже продрог до костей, ее по-прежнему нет. Странно ощущать одновременно облегчение и опустошение. Я направляюсь к торговому центру – нужно поискать работу. Здесь в основном находятся кафе, специализированные продуктовые магазины, домашняя паста, экопродукты, несколько магазинов одежды и художественная галерея. Есть благотворительный магазин, хозяйственные товары и газетный киоск. Трамвай, скрежеща, поворачивает за угол, когда я привязываю Говарда к ножке скамейки и собираюсь с духом, чтобы обратиться в благотворительный магазин насчет работы. И вот так удача – они с ходу берут меня, по вторникам и четвергам после школы. Легкотня!
Я направляюсь домой, когда из высоких дверей между двумя магазинами начинает валить народ. На вид они – мои сверстники, болтают между собой. Я понимаю, что они инвалиды, в основном с синдромом Дауна. А за ними идет Эстель, держа за руку девочку.
Эстель улыбается во весь рот. Ее прямые светло-каштановые волосы по середине разделены пробором и заправлены за уши. Они сияют – должно быть, она моет голову каждый день. И ушки аккуратные и милые. А глаза темно-голубые или серые – пока я не имел возможности толком разглядеть.
При виде меня ее улыбка немного вянет – я это ясно вижу, – но нам не разминуться. Я смешиваюсь с группой – вокруг суета, шутки, прощания, никто не торопится. Эстель деваться некуда. Вероятно, только поэтому она здоровается со мной.
– Ты кто? – спрашивает девочка рядом с ней.
– Филлис, это… Извини, ты Дэн?
– Дэн – это я, – говорю я. «Дэн – это я?» Что за бред? Я разговариваю как лепрекон. Дело дрянь.
– Он переехал в соседний дом, – объясняет Эстель, тем самым, очевидно, давая понять Филлис, что это единственная причина, почему она со мной разговаривает.
– В дом Аделейд? – уточняет Филлис.
– В тот самый, – говорю я. Что я несу? Мог бы просто сказать «ага». А я выражаюсь как ведущий телевикторины.
– Она умерла в кровати, – говорит Филлис.
– Ага. – Вот тут «ага» совершенно не к месту. Можно подумать, что я бездушная скотина, которой сто раз плевать, где умирают пожилые дамы.
Мне отчаянно хочется продлить и качественно улучшить общение с Эстель, поэтому я пускаюсь в откровения, что мне дается нелегко:
– Я только что нашел работу.
– Где? – спрашивает она.
– В благотворительном магазине.
– Значит, будешь работать волонтером, – говорит Филлис. – Помогать – это хорошо.
Я проглядел очевидное. И уже не в первый раз. Ну, конечно, благотворительный магазин не платит своим сотрудникам – на то он и благотворительный. Считаясь умным человеком, я все время веду себя как первостатейный идиот. Я чувствую, как от собственной глупости краснею и покрываюсь пятнами, и надеюсь, что это можно списать на холодный ветер.
– Да, я считаю, что действительно важно вносить… э… вклад. Но если что, то мне также нужна оплачиваемая работа.
– Будем иметь в виду, – сказала Эстель. Она хотела было пойти дальше, но я опять предпринимаю героическую попытку ее удержать.
– Откуда путь держите? – Нет, это что-то с чем-то. Я выражаюсь так, точно английский – мой второй, если не третий язык.
– Из студии, – говорит Филлис. – Там с нами занимаются художники. – Она указывает на второй этаж, над магазинами. И, предупреждая мой следующий вопрос, добавляет: – Им никто не нужен.
– Кроме меня, – говорит Эстель. – Но это тоже волонтерская работа.
– Вы там познакомились?
Они смеются.
– Нет. В начальной школе.
– А ты знаешь, что случилось с собакой Аделейд? – спрашивает Филлис.
Мне ее вопрос – как обухом по голове, а точнее гигантской мультяшной сковородкой, ударяющей с гулким звуком.
Говард! У меня совсем выскочило из головы. Он все еще привязан к скамейке на той стороне улицы, если повезет. А, возможно, его уже забрали в приют для животных или похитили.
– Он достался нам вместе с домом. Только я его забыл вон там… Мне надо бежать, – бормочу я, срываясь с места. Я чудом не врезаюсь в велосипедиста, который посылает мне вслед отборные ругательства.
– Знаю, знаю. «Собаководство для чайников: вывел пса погулять, приведи домой».
Как правило, люди дрессируют собак, но в нашем случае я радуюсь одобрению и беру себе на заметку, когда Говард машет хвостиком.
Эстель с Филлис уходят, и я упускаю шанс пройтись вместе с ними. Хотя сомневаюсь, что при моей-то ловкости я смог бы двигаться в большой компании, включая пса на поводке, вести беседу и не споткнуться о кого-нибудь – вероятно, о самого себя.
Мы с Говардом плетемся домой, по пути разглядывая все витрины на предмет настоящей работы. Объявление есть только в магазине одежды, и оно гласит: «Требуется опыт». Когда мы проходим мимо благотворительного магазинчика, миссис Нельсон машет мне. Я машу в ответ, чувствуя себя полным бараном.
Когда мы приходим домой, мама с Оливером уже скорефанились и почти допили бутылку вина. Должно быть, он принес, потому что для нас вино – роскошь. По его взгляду – сочувствующему и понимающему (почему все думают, что они могут понять?) – я заключаю, что она разболтала о нашей семейной драме. Что у нее в голове? Мы совсем не знаем этого типа. Она многие годы вдалбливала мне, что нельзя доверять незнакомым людям, а сама что? Выходит, мне одному до всего есть дело? Судя по всему, да. А как быть с убеждениями о неприкосновенности частной жизни? С разглагольствованиями о том, что это только мое и я не хочу делиться этим ни с кем? В мусорное ведро.
Я не верю своим ушам, когда она приглашает его остаться на ужин. Слава богу, у него свои планы. Что бы подумал папа? Ну, конечно, ему плевать. А иначе он был бы здесь и хлебал бы это дерьмо вместе с нами. Вместо того, чтобы… Я не знаю, где и что он сам хлебает, но это его выбор. Так что пошел ты, папа. Надеюсь, тебе так же хреново, как нам. Но почему-то мне еще тяжелее становится при мысли, что он где-то сам по себе.
Я пытаюсь ускользнуть сразу после ужина, но не выходит.
– Дэн, ты никуда не идешь, мне нужна твоя помощь, – говорит мама. Я остаюсь, но она заводится, потому что я сказал «по-любому». Она ненавидит это слово. Она зудит и зудит все время, пока мы драим кухню, а я думаю о папе. Как он? Где он? Тоже вечно голодный, как я, из-за того, что нет денег? Думает ли он о нас? Должен ли я поговорить с ним, когда он позвонит? И сколько он будет дозваниваться до меня, прежде чем махнет рукой? Прежде чем подрейфует дальше – еще один айсберг, который казался сцепленным так надежно?
– Дэн, что ты делаешь! Ты устроил настоящий потоп!
Преувеличение. Я вылил на пол ведро воды – в кино так всегда драют палубу. А как еще надо? До последнего времени в нашем доме всю грязную работу делали уборщицы, так что прежде я не принимал участия в подобных мероприятиях. Или она считает, что это врожденный навык? Что младенцы умеют мыть полы с пеленок? Что это на генетическом уровне? Вряд ли.
– Дэн!
Ой-ой, снова вода. Надо быть сосредоточеннее.
– Дай, я сама. От тебя никакого толку, – говорит мама, раскрасневшаяся от злобы и усилий. Она тоже не привыкла к уборке.
– А завтра я научу тебя, как мыть ванную комнату.
Сплю и вижу.
Что не умею и не могу:
1. Не умею мыть полы.
2. Не умею разговаривать с девочками, особенно с Эстель.
3. Не умею искать оплачиваемую работу.
4. Не умею смотреть за Говардом на прогулке.
5. Не могу доверять конюшенному жильцу.
6. Не могу говорить с папой.
Список можно продолжить. Будем смотреть правде в глаза. Его можно продолжать до бесконечности.