Мы закончили с аперитивом на террасе, где было подано вино с нашего виноградника, разложенные на деревянных досках оливки и тапенада, маленькие сырные пирожные, холодные улитки, hors d’oeuvres[29] из креветок и соусы. После все собираются за обеденным столом. Обед проходит на открытом воздухе, с видом на виноградник, гигантские кашпо в деревенском стиле и идеальной формы топиарии, над которыми до сих пор жужжат жирные пчелы. Сервировка выглядит как с картинки. Я слышу пьянящие ароматы сосны и можжевельника, свежий вечерний воздух ласкает мои обнаженные руки. Над нами возвышается двухсотпятидесятилетний платан, который является символом шато, давшим ему название – Chateau du Platane. Мой дедушка однажды сказал мне, что у нас самый большой платан в Провансе. Раньше мы с ним сидели под этим деревом, за столом, которого давно нет, и играли в «Монополию».
Здесь шепот прошлого звучит еще громче. Я поправляю повязку для волос, чтобы она не давила на уши, и осматриваю стол. Скатерть приятного бело-голубого оттенка с искусными узорами. Бронзовые подносы с маленькими терракотовыми вазочками с желтыми и белыми цветами и маленькие серебряные чашечки с букетиками лаванды. Остальная часть стола выдержана в той же гамме: синий цветочный узор на белом фарфоре с золотой каймой; накрахмаленные льняные салфетки в тон; золотые столовые приборы. Бежевые плетеные кресла, большие и удобные, с белыми подушками, на которых вышиты деревья в голубых тонах. Все продумано: Grand-mère не оставляет места случайностям. Сегодня вечером, как и на всех ужинах в шато, вино будет доливаться из кувшинов, когда в бокале еще останется несколько дюймов, так что вы никогда не будете уверены, сколько именно вы выпили.
Мы расселись. Вечер начинаем с вина. Моя голова гудит от множества мыслей. Например, о садовнике, который не знает самых элементарных фактов о местной вишне. Что бы это значило?
Начинают подавать еду. Арабель ставит перед нами свой фирменный bouillabaisse[30], рассказывая, как его готовят из окуня, морской малиновки и морских угрей в томатном бульоне с апельсиновой цедрой, фенхелем и шафраном. Мне нравится слушать, как она представляет свои блюда. В ее декламации, в ее тоне есть что-то необычайно умиротворяющее. И сейчас – один из редких случаев на этой неделе, когда моя нервная система расслабляется.
– Помните, как мы прикатили в Париж, такие бестолковые? – спрашивает Викс, отламывая кусочек fougasse – хлебную лепешку с оливками и прованскими травами.
Я пробую bouillabaisse и посылаю Арабель поцелуй шеф-повара[31]:
– Божественно, Бель!
– Божественно! – вторят остальные девушки.
– Хорошо, позвольте я продолжу – говорит Викс, возвращаясь к делам двадцатилетней давности. Всякий раз, когда мы вчетвером собираемся вместе, это случается неизбежно. – Это было в начале девяностых. У нас не было смартфонов, только кнопочные Nokia. Мы отправились в Париж, с этими, как их… Какие у нас были путеводители?
– Lonely Planet[32]. – Я смеюсь, потом вздыхаю. – Они были точно кирпичи в моем рюкзаке.
– Да! Я годами умоляла своих родителей об этой поездке. – Викс замолкает, и я знаю, что ее снова охватывает чувство вины. У ее родителей не было денег, но Викс – их драгоценный, единственный ребенок. Давайте будем реалистами – никому не нужно учиться за границей, чтобы преуспеть в жизни. Это роскошь, доступная только для привилегированной части общества. Черт возьми, бабушка полностью оплатила мой семестр в Авиньоне. Я предложила внести свои сбережения, накопленные с детства благодаря подработкам. Я даже написала рекламный текст, рассказывающий о культуре, с которой я познакомлюсь, и том, как с пользой проведу время. Но в конечном счете в ответном факсе Grand-mère было просто сказано: «Разумеется». И она отказалась от моего предложения внести собственные средства.
Я была взволнована как никогда в жизни, приступая к этому семестру. Я стала взрослой в тот день, когда умер мой отец, и повзрослела еще больше, когда умер мой дедушка. Учась в колледже, я жила дома и проводила ночи за зубрежкой, а не на вечеринках. Я была очень серьезным ребенком, нетипичной жительницей Нью-Йорка, которая первой реагирует на все события. И я оставалась довольно замкнутой, неуклюже пыталась заводить дружеские отношения, так и не придумав, как их укрепить. Возможно, моя замкнутость была своего рода бунтом против матери, которая постоянно уезжала в город, тратила деньги, которых у нас не было, на меха, губную помаду и походы в спа со своими подружками и всегда находила нового поклонника, чтобы тот угостил ее вином и ужином. Но потом я наткнулась на брошюру о программах обучения за рубежом, прикрепленную к библиотечной пробковой доске. Внезапно мне показалось, что наша квартира сжимается вокруг меня, и последние дни моей юности поманили меня с фотографий смеющихся ровестников. Они казались крошечными на фоне великолепных французских руин и передвигались по улицам Парижа с громоздкими камерами наперевес.
В конце концов, этот семестр изменил мою жизнь. Я проводила много времени с Grand-mère, познакомилась с Джейд и Викс. Они мне понравились, и затем, довольно быстро, я полюбила их, а когда мы позвали в нашу компанию Арабель, я поняла, как отчаянно одинока была до сих пор. Потому что, в отличие от Джейд, которой требуется бесконечное время в одиночестве, чтобы зарядиться энергией, которой ничего не доставляет такого удовольствия, как день, проведенный наедине с собой, – мне нужны люди. Я люблю быть с людьми. Оглядываясь назад, я думаю, что из-за смертей, с которыми мне рано пришлось столкнуться, в моем сознании укоренилась мысль, что раз те, кого я любила, умерли, не стоит трудиться и сближаться с кем-либо. Но оказалось, что ради этих девочек стоило приложить усилия.
– Помните, как мы нашли чем нам заняться? – говорю я, и все приятные воспоминания о том семестре теплом разливаются у меня в животе. – Мы просто просмотрели список рекомендаций от девушек, которые учились там годом ранее, и слепо последовали им.
– Ты заставила нас остановиться в Латинском квартале в Париже! – замечает Джейд.
– Это была не я, – возражаю я.
– И не я! – восклицает Викс.
– Ну, это absolument[33] была не я. – Арабель хихикает.
– Конечно не ты, – соглашается Викс. – В следующий раз мы поехали в Париж с тобой, и ты вправила нам мозги.
– Да, но до Бель у нас были неприятности. – Джейд смеется. – Помните тот бар, в который мы ходили только потому, что там снимали реалити-шоу «Реальный мир – Париж»?
– Он назывался Long Hop! – восклицает Викс.
– О боже! – Я смеюсь и делаю еще один глоток вина. У меня начинает кружиться голова. Хорошо. Я пью больше. Я знаю, что это не по-французски. Французы не перебарщивают с алкоголем. Смотрю, как Арабель небрежно потягивает свой напиток. Она выпьет бокал, может быть, два. Не больше. Но мы, американцы, пьем до потери пульса, после чего, к счастью, ненадолго выпадаем из реальности.
Я наблюдаю, как бабушка ест свой bouillabaisse. Она помешивает его, затем подносит ложку ко рту и, не проглотив ее содержимое, опускает ее обратно в суп.
Странно. Даже слегка опьянев, я понимаю, что это ненормально.
– Мы ходили в Мулен Руж, помните? – продолжает Викс. – А еще мы думали, что Елисейские поля – это верх крутости.
Арабель хмурится.
– Это эквивалент Таймс-сквер.
– Мы были такие растерянные без тебя, – замечает Викс. – Приехав в Париж с тобой, мы круто провели время. Ты водила нас в музей Оранжери, где от пола до потолка висели картины Моне. Скульптуры Родена! А квартал Марэ!
– Марэ сейчас более коммерческий район, – объясняет Арабель. – Сейчас популярны девятый, одиннадцатый и второй округ. Но двадцать лет назад я бы вас туда не повела.
– И Сен-Жермен, да? – Я думаю о своей предстоящей поездке в Париж с Оливером и детьми. О том, какие места нам стоит посетить. Хотя трудно, почти невозможно представить свою жизнь и беззаботное времяпрепровождение в Париже с моей семьей по окончании этой недели.
Арабель пожимает плечами. Она сняла фартук, обнажив темно-серый кашемировый свитер на молнии, свободно заправленный в широкие брюки с серебристыми блестками.
– Американцы обожают Левый берег, но Правый, собравший все популярные кварталы, самый прекрасный район.
Я краснею, но не уверена, то ли из-за вина, то ли из-за того, что я не знаю популярных кварталов столицы. Хотя с чего бы мне их знать? Я не была там много лет.
– Как бы я хотела еще раз съездить в Париж! – мечтательно произносит Grand-mère, и все замолкают.
– Я отвезу тебя, – предлагает Сильви. – Все эти разговоры вызывали у меня непреодолимое желание там побывать.
– Если вы соберетесь поехать вдвоем, я могу вас сопроводить, – с сомнением говорит Арабель, вторя моим мыслям о том, что они не в том возрасте, чтобы путешествовать в одиночку.
– Нет, спасибо, – резко отвечает Grand-mère. – Мы не поедем. Я не поеду.
– Но, Grand-mère, – возражаю я, – если тебе хочется, стоит поехать. Ты можешь присоединиться к нам на следующей неделе. На самом деле, мы были бы рады.
– Non[34], – произносит бабушка, и никто больше не продолжает эту тему.
Вскоре мы уже обсуждаем другие вещи, но у меня звенит в ушах, и я слышу только собственный голос, звучащий в моей голове. Все мои страхи, все обещания, которые я дала. Обещания, которые я не хочу нарушать, потому что они даны самой себе. Все плохо, и мне приходится справляться с этим в одиночку. Grand-mère — единственная, с кем я делилась своими проблемами, по крайней мере, одной из них – финансовой.
Мы теряем деньги.
«The Fertility Warrior» пропадет, если я быстро не найду большую сумму. У меня есть гордость, но я проглотила ее и отправила Grand-mère факс с просьбой о деньгах. И она ответила согласием помочь и отправила десять тысяч евро. В эту сумму были включены деньги на оплату нашей поездки. Это мило, но вместе с тем смешно, что она думает, что такая ничтожная цифра решит проблему. Мне нужно в десять раз больше, чтобы добиться успеха. Однако я не могу снова попросить ее. С одной стороны, она купается в деньгах. Но она сама их в руках не держит. Она едва ли понимает разницу между десятью евро и десятью тысячами. Если бы она знала, что мне нужно больше, она бы дала. Только я не рассказала ей о масштабах своих проблем. Полагаю, мне было стыдно.
Я смотрю, как бабушка болтает ложкой в супе, и понимаю, что не стану просить ее о помощи. Вся моя гордость – гордость, которую я унаследовала от нее. Однажды я попросила денег. Больше не смогу. Хотя она сказала, что хочет поговорить о своем завещании. В короткой строчке, написанной в приглашении. Возможно, это станет для меня выходом. Меня невероятно интересно, почему она это написала.
Позже, после взрывов смеха, вина и navettes, печенья с цветами апельсина по особому рецепту Арабель, Grand-mère откашливается, и за столом воцаряется тишина.
– Завтра, – начинает она, – у Джейд день рождения.
Все взгляды устремляются к Джейд. Уголки ее губ приподнимаются в легком подобии улыбки. Какими бы сложными ни были ее чувства к моей бабушке, я могу сказать, что она удивлена, возможно, довольна тем, что Grand-mère помнит.
– Итак, завтра мы празднуем. Вы, дамы, идете на рынок, а потом на винодельню, верно?
– Да, – кивает Джейд.
– А вечером нечто особенное, – добавляю я. Действительно, нечто особенное.
– Девчонки! – вспыхивает Джейд. – Вы не обязаны… – Но ее глаза блестят, как бы говоря: «Пожалуйста, сделайте это!».
– Сорок! – восклицает Арабель. – Боже, сорок – это так мало по сравнению с сорока двумя. – Она смеется. – О, я так счастлива, что мы все вместе! Мы так оторвемся!
– А потом, после дня рождения Джейд, я расскажу, почему пригласила вас сюда, – произносит Grand-mère.
– Потому что ты их любишь, – подсказывает Сильви. – Потому что мы по ним скучали!
Она обнимает Арабель, и та прижимается к плечу своей бабушки.
Я всегда завидовала их простой, чистой любви. Тому, как они ее демонстрируют, словно она – документ со штампом, выставленный в рамке на всеобщее обозрение, официальный и вечный.
– Не только по этим причинам, – качает головой Grand-mère. – Есть вещи, о которых я должна вам рассказать. То, о чем я долго молчала. Именно поэтому я пригласила вас сюда.
Теперь слышен только стрекот цикад.
– То, что я должна сообщить, некоторым из вас будет больно услышать. – Она поочередно оглядывает сидящих за столом, не избегая прямого зрительного контакта. – Возможно, вы не захотите, чтобы я это говорила. Но я больше не буду молчать, и скоро вы узнаете все.
О чем она говорит? О ком она говорит? О Джейд? О Викс? Обо мне?
Я находилась в мире своих собственных проблем, огромном мире. Однако теперь события приобретают зловещий оттенок, которого я не предвидела. Да, конечно, мне показалось загадочным, что бабушка собрала нас всех двадцать лет спустя. Я удивилась. Но бабушка любит широкие жесты. Она старая и одинокая. Почему бы не пригласить нас всех к себе, чтобы немного развлечься? Но, очевидно, поездка нужна не просто для того, чтобы повеселиться. Или не для того рода веселья, которое мне представлялось.
– Как интригующе. – Арабель нарушает молчание, пока все мы ошеломлены и погружены в свои мысли. На ее лице появляется намек на улыбку, будто бабушка все преувеличивает. Возможно, так оно и есть.
Но я не уверена. Поведение Grand-mère иногда можно назвать эксцентричным, но в нем нет места излишнему драматизму.
– Вещи, о которых ты должна нам рассказать, – повторяет Джейд. – Это что, угроза?
– Никакой угрозы. Нет, всего лишь правда. Во всяком случае, то, что от нее осталось. Вы скоро узнаете. – Бабушка встает. Сильви тоже поднимается, но бабушка жестом отправляет ее обратно на место. – Non. Я вполне могу дойти до своей комнаты самостоятельно, merci.
И затем она направляется в шато, не обернувшись на тех, кого оставила в недоумении. И пока я, оцепеневшая от вина и разочарования, окидываю взглядом сидящих за столом, мне приходит в голову, что, возможно, мы не только сбиты с толку, но и напуганы.