Я забираюсь на дерево, чтобы собрать вишни, когда вижу фигуру, бредущую по лугу от главного дома. Прикладываю руку ко лбу, чтобы заслониться от заходящего солнца.
Это одна из прибывших дам, одетая в платье, похожее на ночную рубашку, та, что по дороге из аэропорта сидела впереди, рядом со мной. Она только что заметила меня и уже находится в нескольких футах, ее бегающий взгляд говорит о том, что она пытается решить, будет ли невежливо, если она пройдет мимо, не остановившись поболтать.
Я кидаю несколько вишен в корзинку, демонстрируя всем своим видом, что совсем неплохо обойтись без любезностей.
Но не тут-то было. Она останавливается у подножия дерева, над нами щебечут птицы, и вся эта обстановка настолько ей подходит, что мне почти смешно.
– Bonsoir[28], – говорит она.
– Bonsoir, – отвечаю я.
– Привет! – Она машет рукой. – Я – Дарси.
– Да, я помню. – Разумеется, помню. Не только потому, что она сидела рядом со мной в машине. Серафина часто рассказывала о ней. Я предвкушал встречу с ее знаменитой внучкой. Однажды, когда мы играли в петанк, Серафина призналась, что больна раком, затем оперлась на трость и проговорила: «Присмотри за Дарси, когда меня не станет, хорошо? Убедись, что она в безопасности». Она сказала это очень серьезно, будто над Дарси нависла угроза. Будто я мог присматривать за незнакомой мне женщиной, живущей в Нью-Йорке.
Но я ответил: «Хорошо, обещаю». И мы вернулись к петанку. Я говорил искренне. Я всегда говорю то, что думаю.
– Я – Раф.
Она кивает:
– Да, я тоже помню. – Что-то в ее интонации заставляет меня захотеть поклониться ей. Это не злорадство. Просто она кажется слишком серьезной. Или, возможно, слишком печальной. Я не порицаю, просто лишь мы, печальные люди, можем по-настоящему разглядеть это друг в друге.
Мне ничего не остается, как спуститься.
– Хотите вишню? – Я протягиваю ей корзинку.
– Конечно. Спасибо. – Она лезет внутрь, выбирает ягоду, кладет ее в рот. Ее глаза закрываются. Открывая их, она произносит: – «Голубиное сердце».
– Что?
– Это вишня так называется.
– О, да. Верно. Ну и как вам?
– Ну, честно говоря, вы собрали их с опозданием на неделю. – Она печально кивает в сторону плодовых мушек, которые теперь порхают вокруг моей корзины. – Видите ли, если бы вы собрали их чуть менее спелыми, мухи бы не слетались.
Она права, я сразу это осознаю и отворачиваюсь, чтобы она не увидела моей реакции. Я злюсь на себя. Я много раз советовался с парнем на рынке, как и что делать. Даже попросил его прийти сюда и показать мне некоторые вещи. Кое-что в этой работе интуитивно понятно. Я считал, что заниматься садом будет легко. Сколько знаний, по-вашему, нужно, чтобы пропалывать, собирать и выращивать? Я не отвечаю за винодельню. Я простой сборщик вишен. Также в мои обязанности входит уход за огородом с травами: тимьяном, розмарином, лавровым листом и орегано. Терруар – это моя вотчина – земля, грунт. И боже, мне нужно понять, когда настанет время выкапывать кабачки.
– Откуда вы так много знаете о вишнях? – наконец спрашиваю я.
– Мой дедушка собирал их с этого самого дерева. Он и научил меня.
– А-а-а. – Вероятно, она была бы лучшим садовником, чем я.
Внезапно налетает мистраль, пробираясь сквозь маки и подсолнухи, которые за последние несколько недель породили на лугу множество детей, внуков и правнуков.
– Наверное, больше нет смысла собирать.
– Я видела, что Арабель купила вишни на рынке. – На ее губах появляется улыбка. – Ваши будут великолепны для джема.
– По крайней мере, они хоть на что-то сгодятся. – Я складываю лестницу и засовываю ее под мышку. Затем, с корзинкой в руке, направляюсь обратно к замку, оглянувшись на собеседницу. – Вы идете?
– Думаю, я еще немного поброжу перед ужином, – отвечает Дарси. Я киваю и продолжаю путь, но она почему-то все равно догоняет меня и идет рядом. – Я не была в шато пару лет, – говорит она. – Боже, он навевает столько воспоминаний.
– Могу себе представить.
– И у меня двое детей. Я не часто нахожусь в тишине. – Я не спрашивал об этих вещах; она сама заговорила о них. Ей хочется пообщаться, я понимаю. Возможно, ей одиноко даже с родной бабушкой и лучшими подругами.
– Двое детей, – повторяю я.
– Мальчик и девочка.
– У меня тоже, – выпаливаю я, прежде чем успеваю себя остановить.
– Правда? Как мило. Вы женаты?
– Не женат. Нет.
– А ваши дети? Они живут здесь, с вами? – Она оглядывается по сторонам, будто двое детей могут внезапно спуститься с гор и запеть, как в том фильме, «Звуки музыки», где у актрисы, играющей главную роль, голос звучит точно мед, а волосы короткие, как у мужчины.
– Нет. – Моя рука инстинктивно шарит в кармане, прежде чем у меня возникла мысль, что мне, черт возьми, нужна сигарета. Я крепче прижимаю лестницу к боку, а затем жадно закуриваю. Иногда у меня возникает ощущение, что сигареты стали моим реквизитом, чем-то, что нужно делать в сцене, чтобы избежать пауз в разговоре. Мы продолжаем путь, проходя мимо вечнозеленых растений, посаженных вдоль границы сада, подальше от дома, чтобы они не закрывали зимнее солнце. Я знаю это только потому, что мне рассказала Серафина. Она много чего мне рассказала.
В конце концов мы возвращаемся к бассейну. Мой маленький коттедж находится в нескольких шагах отсюда, на крыльце развешано белье. Сильви предлагала помощь со стиркой, но я предпочитаю все делать сам.
– Вы придете на ужин? – спрашивает Дарси.
– Что? О нет. – Мало что в мире звучит хуже. – Я оставлю вас, леди, одних.
Она кивает, не пытаясь меня переубедить. Мы оба понимаем, что если бы она попыталась, то мое присутствие стало бы обязательным.
– Поужинаете сладкими вишнями?
– Полагаю, что так.
Она слегка улыбается, явно удивленная. Она милая, когда улыбается. Уже не выглядит печальной, как горничная Викторианской эпохи, скорее, как загадочная женщина. Я вдруг понимаю, что она сопроводила меня обратно в шато, хотя намеревалась остаться. Когда она оглядывается по сторонам и ее улыбка увядает, я могу сказать, что она тоже это поняла.
– Я… – Она указывает назад, на луг. Солнце теперь ярко-оранжевое.
– Приятного вечера, – говорю я ей.
– Спасибо. – Ее губы снова изгибаются, на этот раз не обнажая зубы. – И вам приятного вечера. – Затем она поворачивается и уходит, свободное платье развевается на ветру.
На мгновение меня охватывает желание пойти за ней. Защитить ее. Я мотаю головой. Стряхиваю с себя этот странный инстинкт, напоминаю себе, что я здесь, в этом замке, по одной-единственной причине.
И эта причина – деньги.