На следующее утро меня разбудил солнечный свет, лившийся в небольшое окошко. Какое-то время я просто лежала, наслаждаясь теплом и уютом и думая о Тони. Я надеялась, что он благополучно добрался до дома. Хотела бы я знать, что сказала мама, когда братец заявился обратно. Я подозревала, что в глубине души мама была рада его видеть, ведь с ним ей будет не так одиноко. Олив все еще крепко спала. Она, как всегда, лежала на животе, подсунув ручку под щеку. Я окинула взглядом комнату – теперь она показалась мне еще красивее, чем вчера вечером. Нас уложили спать наверху, прямо под крышей. В комнате были скошенные белые стены, а через потолок тянулась перекладина из темного дерева. Огромная кровать занимала почти всю комнату. Одеяло было мягким, бледно-голубого цвета с желтыми цветочками по краю.
Дома мы спали, втиснувшись вдвоем на крошечную койку. Такой роскошной кровати у нас никогда не было, да и одеяла тоже. Мы спали под колючими коричневыми покрывалами, а когда становилось совсем холодно, отец приносил пальто и укрывал нас. По крайней мере, теперь мне в лицо не упирались пятки Олив. На противоположной стене висела картина «Тайная вечеря». На ней Иисус и двенадцать апостолов сидели за длинным столом и ужинали.
Я осторожно откинула край одеяла, слезла с кровати и подошла к окну. Деревянный пол у меня под ногами был теплым. Я отодвинула занавеску и посмотрела на сад. Там росли высокие деревья, зеленела трава и цвели цветы, а за садом виднелась церковь.
Олив пошевелилась. Я повернулась к ней. Она открыла глаза и улыбнулась.
– Доброе утро, соня, – сказала я.
– Я сперва не могла вспомнить, где я. – Она села в кровати, потом выбралась из-под одеяла и пришлепала ко мне. Ее теплая ручка сжала мою руку.
– Это церковь дяденьки, Нелл? – спросила Олив, глядя в окно.
– Думаю, да.
– Ничего себе, собственная церковь!
– Не думаю, что она его собственная. Мне кажется, церковь вообще нельзя купить.
– Потому что она принадлежит Боженьке? – уточнила Олив.
Тут мне пришлось задуматься. Пожалуй, церковь действительно принадлежала Богу. Отец Девлин в нашей церкви в Бермондси всегда называл ее Домом Господним. С другой стороны, если Бог владел церковью, как же Он собирал арендную плату?
– Не знаю, Олив, – призналась я.
– Спрошу у дяденьки, – решила она.
Мы умылись водой из тазика, который стоял на мраморном столике у стены, оделись и побежали вниз.
На кухне было тепло, приятно пахло цветами и зеленью. У окна стоял желтый диванчик, а по центру длинный стол. Камин был просто огромный. Рядом с ним лежали заготовленные дрова, а внутри уже потрескивал огонь.
Жена священника что-то помешивала в кастрюльке на плите, а ее супруг читал газету, но теперь поднял взгляд и улыбнулся.
– Выспались? – спросил он.
У него на шее все еще была белая повязка, и я наконец сообразила, что это вовсе не бинт, а просто такая штука, которую носят священники. Отец Девлин в нашей церкви тоже такую носил.
Я улыбнулась в ответ:
– Да, спасибо.
– Будете кашу и яичницу? – спросила хозяйка, улыбаясь нам.
– Настоящая яичница? – удивилась Олив.
– Сама настоящая, – ответила та. – У нас на заднем дворе живут курочки, которые каждый день любезно делятся с нами чудесными коричневыми яичками. Можешь покормить их потом, если захочешь.
Мы уселись за длинный деревянный стол. Солнце пригревало мне спину. Было так уютно, что я почувствовала, как все напряжение прошлого дня отпускает меня. Это хорошее место, и мы здесь будем в безопасности. Жена священника поставила перед нами тарелки с кашей. Я положила в рот ложку: каша оказалась сладкой и пахла сливками.
– Дяденька! – позвала Олив, прожевав очередную ложку каши.
– Да, солнышко.
– А та церковь принадлежит вам?
Он рассмеялся:
– Боюсь, Олив, нам вообще ничего не принадлежит. Мы трудимся во имя Господа, а Он не так-то много платит.
– По-моему, отцу Девлину Бог отсыпает деньги мешками, потому что у него есть кухарка, уборщица и большой блестящий автомобиль, и еще он ходит пить пиво в «Поросенка и свирель».
– А кто такой отец Девлин? – уточнил наш собеседник.
– Это священник в церкви, куда мы ходили, – объяснила я.
– Значит, ты католичка, Нелл?
– Ну, я немного отпала от церкви, – усмехнулась я. – Нашу разбомбили, а другая католическая церковь находилась слишком далеко.
– Но вы верующие? – уточнила жена священника.
– Что такое верующие, Нелл? – спросила Олив.
– Тетенька спрашивает, верим ли мы в Бога.
– Ну мы же читаем молитвы, да, Нелл?
– Конечно.
– И свечки зажигаем.
Я улыбнулась и кивнула.
– Значит, верующие, – с улыбкой заключила женщина.
– Мы, правда, не католики, – вставил священник, – мы методисты. В Уэльсе вообще много методистских часовен, но мы будем рады видеть вас в нашей церкви, если захотите прийти.
– Нам нельзя, – ответила я. – Это смертный грех – заходить в протестантскую церковь.
– Мы до скончания века будем гореть в преисподней! – серьезно добавила Олив.
– Ого, – сказала наша гостеприимная хозяйка. – Звучит жутко.
– Чтоб мне провалиться! – согласилась моя сестра.
– Олив!
– Но ведь так и есть.
– Я знаю, но ругаться не обязательно.
– Прости.
– Знаете что, девочки? Я думаю, Богу все равно, где вы будете Ему молиться, и, полагаю, Он не станет возражать, если вы сходите в нашу церковь. Мы можем провести вас незаметно, пока дьявол не видит. Что скажете?
Я улыбнулась:
– Ладно.
– Ваш папа на войне, Нелл? – спросила жена священника.
– Он служит во флоте, и мы все ужасно по нему скучаем.
– Не сомневаюсь.
– А здесь разве войны нет? – спросила Олив.
Я и сама задавалась этим вопросом. В Лондоне то и дело раздавались сирены воздушной тревоги, но здесь я еще ни одной не слышала и не видела ни одного дома, пострадавшего от бомбежки.
– К счастью, немцы не слишком нами интересуются, Олив. Достается в основном Кардиффу и Суонси. Иногда по ночам в небе над Кардиффом видны красные отсветы, и тогда мы молимся за них.
– В Лондоне то же самое, – сказала Олив. – Проклятые бомбы каждые пять минут.
– Олив! – Я возмущенно уставилась на нее.
– Но ведь так и есть.
– Да знаю я, но не обязательно все время ругаться. Дяденька священник, так же как отец Девлин. При нем бы ты ругаться не стала, а?
– Нет, а то бы он мне как назначил епитимью, разрази меня гром!
Я начала опасаться, что, если Олив продолжит в том же духе, нас живо вернут туда, откуда взяли. Но жену священника поведение моей сестры, похоже, не задевало.
– Да ничего, – сказала она. – В устах такой милой малышки эти слова все равно не похожи на нецензурную брань.
– Что такое нецензурная брань, Нелл?
– Это проклятые ругательства. Олив, а у тебя подбородок в каше.
– Ты выругалась, – ухмыльнулась она. – А при священнике ругаться нельзя, Нелл.
Тут уже мы все не удержались от смеха.
– Знаешь что, Олив, – сказал пастор, – можешь называть меня по имени, если хочешь. Меня зовут Дилан.
Мы никогда не обращались к взрослым по имени. Я была знакома с миссис Бэкстер всю жизнь, но не знала ее имени. Моя мама называла ее миссис Бэкстер, муж просто звал ее женой, а сама миссис Бэкстер называла мою маму миссис Паттерсон. Священник заметил, что мы озадачены.
– Или, может, просто дядя? Как вам такое?
Его жена поставила наши тарелки в раковину, а на их место принесла яичницу и хлеб, нарезанный толстыми кусками и намазанный желтым сливочным маслом.
– А меня можете звать тетя Бет, – с улыбкой предложила она.
– Хорошо, – с довольным видом объявила Олив. – Буду звать вас дяденька Дядя и тетенька Тетя.
– Отлично, – согласился священник, широко улыбаясь. – Ну теперь принимайтесь за яичницу, а потом сможете сходить и поблагодарить наших пернатых друзей за такой прекрасный завтрак.