Мы приехали в Гленгарит весной, а теперь был уже декабрь, и все с нетерпением ждали Рождества. Пруд замерз, и некоторые смельчаки с удовольствием катались по льду. Герринт и другие мальчишки звали нас с Лотти присоединиться к ним. Я была бы рада, но опасалась, что Олив последует моему примеру и с ней что-нибудь случится, если вдруг треснет лед. Я видела, что Лотти тоже очень хочет пойти с ними, но понимает мои опасения. Так что мы смотрели на веселье с берега. Мы с Лотти очень сдружились, ну а мальчишки стали друзьями нам обеим. Мы одолжили у местных старые велосипеды и гоняли по дорогам вокруг деревни. До осени мы плавали в ледяных речушках, исходили все окрестные поля и дошли до леса, который было видно из нашего сада. Мы пили вкуснейшие молочные коктейли на заднем дворе пекарни миссис Эванс, а по субботам ходили в деревенский клуб и слушали пластинки на проигрывателе, который принес дядя Дилан.
В Бермондси моей единственной близкой подругой была Анджела, но теперь я впервые в жизни стала частью целой компании своих ровесников и была в восторге от происходящего. Мне безумно нравилась такая жизнь. Я понимала, что однажды мне придется уехать отсюда, но пока это чудесное место было моим домом, и я не желала терять ни минуты.
Я скучала по семье, но иногда, глядя на покрытые снегом холмы, чувствовала, что могла бы остаться здесь навсегда. Мне все здесь нравилось: и дом, и часовня, в которую мы с Олив так и прокрадывались, пока дьявол не видит. Я с восторгом наблюдала смену времен года, которой толком не замечала в Бермондси. Там смог часто смешивался с туманом, поднимавшимся от реки, и почти полностью заслонял солнце, а небо вечно казалось серым. Не было цветов, которые напомнили бы о начале весны, не было желтеющих по осени листьев, которые осыпались бы на землю и шуршали под ногами. Ну а летом стояла просто ужасная духота. В нашей квартире было всего одно окно, и временами становилось нечем дышать. Казалось, что воздух просто не может проникнуть в этот тесный лабиринт из высоких зданий. Пот стекал по спинам полураздетых грузчиков, таскавших тяжелые мешки на баржи. В карманах у рабочих лежали старые лоскуты ткани, чтобы вытирать лицо. Некоторые повязывали эти тряпки на головы, становясь похожими на пиратов. В жару люди чаще злились друг на друга. Детей чаще лупили, мужей чаще пилили. Все ругались больше, чем обычно. Летом в Бермондси можно было услышать кучу бранных слов.
Казалось, все шло уж слишком хорошо – в таких случаях жди беды, ведь так? Было ли у меня предчувствие? Или я просто не могла поверить, как нам повезло, что мы оказались здесь, за много миль от родного дома, и попали в дом к людям, которые любили нас и заботились как о родных?
Все мои страхи сбылись однажды вечером, когда мы влетели в кухню с чудесными новостями о том, что в школе устроят рождественскую ярмарку.
Тетя Бет и дядя Дилан сидели за столом.
– Нужно обязательно испечь пироги. Можно, тетенька Тетя? – воскликнула Олив.
Но та не ответила, и я поняла: что-то случилось.
– Сядьте, девочки, – велел дядя Дилан.
Олив продолжила щебетать:
– За лучшие пироги будут давать призы! Вы мне поможете, тетенька Тетя?
– Помолчи, Олив, – велела я.
– Я рассказываю тетеньке Тете про пироги.
– Понимаю, милая, но сейчас нужно немного помолчать.
– Нам нужно кое-что вам сообщить, – начал дядя Дилан.
– Вы ждете ребеночка? Ой, вот бы здорово! Я так люблю малышей! Я могу помочь за ним присматривать, – пообещала Олив. От нетерпения ей не сиделось на месте.
Тетя Бет погрустнела.
– Нет, Олив, мы не ждем ребенка.
– Очень жаль, – расстроилась моя сестренка.
Тетя Бет печально улыбнулась:
– Да, согласна.
– Я подумала, вдруг Боженька решил все же послать вам ребенка.
– Олив, замолчи, пожалуйста, – одернула ее я. – И сядь, прошу тебя.
Дядя Дилан опустил взгляд и какое-то время молчал. Тетя Бет протянула руку и сжала его пальцы и своих. Он тяжело вздохнул и посмотрел на нас.
– Сегодня нам сообщили, что мы должны уехать из этого дома.
– Почему? – нахмурилась я.
– Потому что мы нужны в городе, где сможем принести больше пользы пастве.
– Но вы нужны и здесь. Кто же будет заниматься церковью? Кто будет устраивать танцы и включать кино на проекторе?
– Идет война, Нелл, и всем нам приходится приносить жертвы ради общего дела. Жители Кардиффа каждый день теряют дома и близких. Слово Божие поможет принести им утешение.
– Значит, нам всем придется ехать в треклятый Кардифф?! – возмутилась Олив.
– Не всем, милая, – ответила тетя Бет. – Только мне и дяденьке Дяде.
– А как же мы? Нам нельзя с вами? – воскликнула сестренка.
– Это слишком опасно. Вас отправили в деревню, чтобы защитить. Мы бы ни за что не повезли вас с собой, даже если бы нам разрешили.
– И что же тогда с нами будет? – спросила я.
– Не сомневаюсь, вам найдут другой дом, где вас будут любить не меньше, чем любим мы.
Глаза у Олив наполнились слезами.
– Но я не хочу в другой дом. Я хочу остаться с вами и дяденькой Дядей.
– Я понимаю, и, если бы ехать с нами было безопасно, мы обязательно взяли бы вас.
– Конечно, взяли бы, – согласился дядя Дилан.
– Мы никуда не уйдем отсюда. Правда, Нелл? Чтоб мне провалиться, если мы уйдем!
– Похоже, у нас нет выбора, Олив.
Сестренка злобно уставилась на нас троих.
– А как же Тоби и курочки? Кто о них позаботится?
– Тоби не наш, Олив. Он и дальше будет пастись в поле, а заботится о нем его хозяин. А кур, боюсь, придется кому-нибудь отдать.
Олив вскочила со стула так резко, что он с грохотом упал на пол.
– Вот и нас вы хотите кому-нибудь отдать! – закричала она, а потом кинулась вверх по лестнице.
– Ей просто страшно и грустно, – объяснила я. – Она вовсе не хотела грубить.
– Мы понимаем, – вздохнула тетя Бет. – Мне сейчас тоже хочется швыряться стульями.
– Похоже, это очень непросто – быть слугой Господа, – сказала я.