После объявления своим приказчикам, что кухарка Акулина произведена в ключницы и что ее уже нужно называть не Акулиной, а Акулиной Степановной, Трифон Иванович до того был расстроен и сконфужен, что не нашел ничего лучшего, как отправиться в баню. В баню он ходил после всех переполохов в своей домашней и торговой жизни и искал в бане успокоения. Когда он объявлял в приказчицкой о производстве Акулины в ключницы, Акулина стояла у дверей и подслушивала, и лишь только он вышел из приказчицкой, как она обняла его за шею, притянула к себе и прошептала:
– Милый! За это я и сама вам что-нибудь хорошенькое… Уж так буду любить, так ухаживать…
– Тише ты… Полоумная! Ну вдруг кто войдет! – довольно грубо отстранил ее от себя Трифон Иванович и тотчас же отдал приказ: – Собирай белье. Я иду в баню.
– Господи Иисусе! Да давно ли ходили в баню! – воскликнула Акулина.
– Прошу тебя, тише. И главное, не разыгрывай ты хоть при людях-то мать-командиршу.
– Да какие же тут люди… Что вы!
– А ты думаешь, приказчики теперь не будут подслушивать и следить? Поминутно будут подслушивать. Ну, иди и собирай белье!
– А я думала, что самоварчик… Напились бы вместе чайку.
– После бани чай пить буду. Как приду, так чтобы самовар был готов.
Трифон Иванович ушел в баню. По уходе его в приказчицкой начались разговоры.
– Ловко баба старика слопала! – произнес черненький, прыщавый и косой приказчик Андреян. – Вот ты и смотри на нее, на тихоню да на дуру! А ведь на взгляд дура вдоль и поперек была.
Белокурый приказчик Василий кивнул на дверь и прошептал:
– Смотри, не подслушивает ли? Живо нажалуется самому.
– А плевать я на нее хотел! Неужто ты думаешь, я ей покорюсь? Ни в жизнь не покорюсь. Для меня она как была прислужающая, так прислужающая и останется.
Приказчик Федор, носатый средних лет мужчина, отворил дверь и заглянул в коридор.
– Нет, не подслушивает, – проговорил он.
– Припри дверь в кухню, – сказал Василий. – Ведь новую-то кухарку она из своих землячек поставила. Передавать все наши разговоры станет.
Старший приказчик, Алексей Иванов, пожилой человек, только вздыхал.
– Четырнадцать лет старик вдовствовал честно и благообразно, а на пятнадцатый год вот… извольте видеть, – сказал он.
– Опутала, ловко опутала, и так полагаю, что тут без подсыпки дело не обошлось, – прибавил Федор. – Помните, пришли мы раз из лавки, а ей цыганка в кухне ворожила? Ну вот… Соль какую-нибудь и дала наговоренную. Непременно дала. А соль и не наговоренную ежели на постель человеку насыпать, то в лучшем виде его приворожить можно.
– Просто тут коварные и пронзительные улыбки… Баба она аппетитная, из себя не вредная, глазищи у ней по ложке – ну, и подъехала к старику, – пояснял Федор. – Теперь фаворитка… Фаворитка Людовика XIV. Помните, роман-то читали? Ну вот… То же самое… Коварного кардинала только не хватает.
Старший приказчик продолжал вздыхать и угрюмо ходил из угла в угол.
– Поживу, попригляжусь маленько, да ежели какие новые притеснения от нее будут, то сейчас хозяину: пожалуйте расчет… так не согласен… В деревню еду… – бормотал он.
– Почитать ее надо как хозяйку, тогда и жить будет хорошо, – сказал Василий.
– Ну, уж это ты не хочешь ли знаешь чего?! – окрысился на него старший приказчик.
Василий между тем полез в сундук, вынул оттуда присланный ему в виде гостинца из деревни мешочек с сушеной малиной и, спрятав его под пиджак, незаметно проскользнул в хозяйские комнаты.
Акулина была в столовой и ставила на стол чашки для чаепития. Василий поклонился ей, положил на стол мешочек и произнес:
– Позвольте, Акулина Степановна, от всего нашего сердца деревенским гостинцем с вами поделиться. Сушеной малинки прислали мне из деревни.
– Ну уж… Что уж… Зачем это?.. – заговорила Акулина и зарделась, как маков цвет.
– Нет, уж пожалуйте… От чистого сердца… Мне куда же?.. Мне много…
– Ну, благодарю покорно. Нате вот… Я вам по-дамски… Руку протяну. – Она протянула Василию руку и сказала: – Мерси вас.
Василий переминался с ноги и не уходил.
– Давно вам пора бы, Акулина Степановна, в ключницы-то… – сказал он наконец. – Право слово… А то что так-то зря в черном теле пропадать!
– Ну уж… Вы наскажете.
– Нет, ведь это я прямо… От души… Вот как перед Истинным… Ведь вы, верьте совести, сюжет такой, что вас в сотне поискать да поискать… И рост у вас, и дородство… Брови первый сорт… Улыбки тоже – глаза с поволокою.
Давно вам, по-настоящему, в шелках да в бархатах ходить следовало.
– Полноте вам… Да неужто это вы вправду?
– Сейчас околеть.
– Ну?! А вот Трифон Иваныч все ругается.
– Ах, не понимают они смысла… всех действий… мужчинского воображения! – вздохнул Василий. – На мой взгляд, вы дама первый сорт.
Акулина вдруг затуманилась и нахмурилась. Ей запало сомнение.
– Да уж ты не вышучивать ли меня вздумал? – спросила она.
– Насчет чего-с? – изумленно проговорил Василий.
– Да вот насчет дамы-то?
– Что вы, Акулина Степановна, помилуйте… Да смею ли я, если вы у Трифона Иваныча в таком почете!
– Ну, то-то. Смотри!
– Истинно, дама первый сорт.
Лицо Акулины опять превратилось в улыбку.
– Да неужто уж я так очень на даму похожа?
– То есть как портрет. Будто вот сейчас из фотографии от Мордомазки. Извольте на себя в зеркало посмотреть.
– Ну, спасибо, спасибо. И за малину спасибо. Я сушеную малину люблю пожевать. На вот тебе рюмочку водочки… Выпей… – предложила она. – Ключи-то ведь теперь у меня. На, выпей… Выпьешь и бараночкой закусишь. Я люблю, кто меня предпочитает. На…
Она вынула из шкафа графин с водкой и рюмку. Василий выпил.
В это время раздался звонок.
– Ну, ступай… Ступай… Иди к себе в приказчицкую: Трифон Иваныч из бани идет. Сейчас чай пить будем, – заговорила Акулина и прибавила: – А ко мне-то ты все-таки иногда захаживай.
Приказчик поклонился и исчез.
– Самовар готов? – раздался голос Трифона Ивановича.