17—18 октября 1849
Дориан остался наедине с собой. Он погрузился в молчаливый омут воспоминаний, холодную пустоту сознания, где в безостановочном биении тишины находил свое единственное возможное спокойствие. Странно было подумать, что этот человек только что попрощался с другом, справедливо подозревающим его в убийстве. В мыслях Дориана не было и капли страха или беспокойства, которым должно было бы быть там. Предавая забвению ужас, стягивающий его вены назад тому несколько мгновений, он погрузился в мысли светлые, где не было места смерти.
Он думал он о том, как необыкновенна луна в летние ночи после жаркого пыльного дня, когда становится она подобной зимнему вечернему солнцу: круглой, однотонно алой, бросающей ледяные оранжевые тени; он вспоминал пласты света, сочившегося сквозь деревья и голубизну источающего жар неба;
Он помнил красное небо ночей со снегопадом и ледяной колючий зимний воздух; нежность первых весенних оттепелей ясно стояла перед его глазами и заполняла сознание светом, а в мозгу раздавалось приятное до боли и знакомое журчание рек. Он видел коричневые скалы осушенного залива перед сморщившимся от тяжести прожитых им лет холмом, на котором каменной неприступной громадой осел замок некогда величественный и грозный, а сейчас – охлаждающий кровь тревогой. Он был там однажды, у этого замка, и он не знал даже, что это, и кто в нем жил, и скольких людей погубили там, скольких сбросили вниз в мелкую северную воду и оставили гнить на заточенных вечно возмущенными волнами камнях. И он глядел тогда на этот опустошенный изломленный берег, на черную воду и скользкие камни, на красное дно, и в воображении его рисовались картины страшные и необъяснимые, картины, которых коснулась выдохом своим мечта вечной узницы иных миров – Смерти. Зачем он был там, у подножия каменистого холма? Он не знал об этом и сейчас, и в те хмурые дни осени, когда его за руку привела туда мать.
Дориан не думал о смерти. Казалось, он вовсе не был там и не держал за холодную руку свою жертву. Казалось, это кто-то другой был на месте убийцы, а он сам оказался лишь случайным наблюдателем. Но в голове все шептался и спорил кто-то, и утверждал, что нет – кровь на руках не остынет, и ничто не сумеет смыть ее запах с ладоней. Но шепот этот больше не пугал Дориана. Что-то с треском разломилось в нем, что-то хрустнуло и опустилось на дно. Что? Дориан не знал. Он только чувствовал, как новая идея восстает в нем, поднимается с самых глубин его сознания и заключает в свои сети все его существо. Это было нечто неясное, скрытое в далекой глубине веков, отряхнувшееся от пепла, подобно восставшему из пламени Фениксу, чьи огненные черты еще неясны за клубами черного дыма и гари.
Осенний день был прозрачен и свеж. Из-за туч показалось солнце – после суровых дней тоскливой агонии оно стало наградой живущим за страшную лихорадку минувших ночей. Солнце проникало светом в частицы свежего воздуха, дышащего выдохшимся, давным-давно ушедшим в небытие, дождем. Сухая земля томно нежилась в долгожданных лучах, пришедших с востока. Небо было удивительно глубоким, однотонно синим, без единого белого размыва облаков. Таким оно может быть только осенью.
Дориан выглянул в окно: тротуар пустовал, и легкий ветерок колыхал занавески приоткрытого окна Джины. Художник стал пристально всматриваться внутрь, пытаясь обнаружить ее в глубине комнаты, но безуспешно. Вероятно, она пропадала вдали городских стен, где душа ее могла ощутить свободу большую, чем давала ей эта древняя шотландская крепость. Дориан закрыл глаза, и на мгновение ему показалось, что все произошедшее с ним вчерашней ночью было не более чем кошмарным сном. В опровержение этой мысли, он вытащил из кармана скомканный лист бумаги, на котором спекалась крупными брызгами кровь.
Занавески в окне напротив дрогнули, и за ними показался темный силуэт. Через несколько вечность тянувшихся мгновений Дориан увидел Джину. Сердце его мучительно вздрогнуло и замерло, язык и губы отказывались слушаться теперь, когда он собирался заговорить. «Что произошло тогда?», – вторило его сознание, но Дориан не находил ответа.
– Ты помнишь смерть? – спросила тихим голосом, едва заглушающим дыхание ветра, Джина.
– Да. – ответил Дориан, сжимая в кулаке улику.
– Совсем скоро ты будешь готов. – губы ее едва дрогнули, и совершенно иная, невидимая до этого, глубина открылась художнику в ее глазах.
– Если бы я только знал, к чему ты меня готовишь. – почти прошептал он.
– Я бы могла попытаться тебе объяснить, но едва ли ты что-то поймешь. Но ты, кажется, уже чувствуешь… преображение.
– Преображение? Я чувствую лишь лед, тенью обволакивающий мое сердце.
– Тенью. – взгляд Джины стал глубоким и чужим. Она что-то тихо прошептала и замерла, глядя в необозримые дали Вселенной, недоступные для взглядов людей. – Тень восстанет, Дориан. – проговорила она, наконец. – И каждый обретет то, что однажды было утрачено.
– Что обрету я?
– Себя, должно быть. – Джина долго всматривалась в его лицо. – Каждый из нас соберет из осколков единое целое. Все, что неизбежно должно случиться, случится сейчас.
– Сейчас?
– Мы ближе, чем когда бы то ни было. И скоро мы вернемся домой. Туда, где мы должны быть, так далеко от этой планеты, как только можно себе вообразить. Туда, где вращаются миры, принадлежащие существам, отличным от людей, отличным даже от меня с тобой. Там, где вокруг неизвестных звезд оборачиваются неизведанные планеты, живые, трепещущие, принадлежащие не нам, но готовые подчиниться. В глубине этих миров мы потеряемся, обретая связь с новыми светилами, и вся наша сила сольется с ними в едином потоке жизни. – она замолчала, опустив глаза, и ветер свежим теплым потоком всколыхнул ее волосы.
– Я готов следовать за тобой, Джина. Я готов помочь тебе, о чем бы ты ни просила. Все, что открылось мне в тени тропы, что ты мне указала, все это спасло меня, вырвало из беспомощного света жизни. – Дориан протянул к ней руки. – Я готов помочь. – повторил он.
– Боюсь, помощь твоя будет лишь в отрешении. Однажды, рано или поздно, ты изберешь иной путь. Наши дороги разминутся, но, поверь, куда бы ты ни пошел, кто бы ни завладел твоим разумом, сила твоя принадлежит мне, ибо я отметила тебя, я тебя нашла и избрала. – она улыбнулась печально и задумчиво, и взгляд ее снова стал подобен космосу. – Дождись моего сигнала, Дориан. Очень скоро я вернусь за тобой. – Незаметно и бесшумно она удалилась, и лишь занавески легко всколыхнулись, соприкоснувшись с ней.
Дориан вздохнул. Он долго стоял и ждал, когда же вновь появится мраморное лицо в окне напротив, когда глубокий взгляд пронзит его, а после перелетит через плечо и разобьется о стену. Безуспешно. Джина не появлялась, не мелькал ее силуэт за остывшим стеклом, не перемещался по мерцающей холодным светом комнате. Она словно бы испарилась, словно ее никогда там не было.
Оставив бесполезное ожидание, Дориан сел за мольберт.
Пустой холст быстро покрылся черными угольными линиями, разбросанными небрежно, но в своей совершенной недосказанности формирующими четкие очертания того, что художник собирался изобразить: вид на обшарпанную каменную стену дома напротив с черным пятном окна Джины и мерцающей тенью силуэта в нем.
Прошло не мало времени, прежде, чем он решился отдохнуть.
Дориан встал, размял затекшие ноги и снова выглянул в окно. В небе седел приближающийся вечер, и огненным дымом расплывались облака. Он тихо вздохнул. Ему показалось, что он даже произнес имя Джины. Возможно, он действительно что-то прошептал, но было ли это действительно ее имя?
Он глядел в черноту окна напротив, в надежде отыскать мерцающий силуэт в чернильной глубине, но темнота молчала, и лишь после полуночи ледяные синие огни сверкнули в ней, подсвечивая бледное лицо.
– Как только тьма окутывает город, Дориан, осознаешь ли ты, чего не хватает тебе в ее могильном холоде? – спросила Джина, едва представ его взору.
– Боли. – чуть слышно произнес Дориан, и голос его дрогнул, и сам он не поверил, что сказал это.
– Чужой боли. – прошептала Джина, всматриваясь в его лицо.
– И смерти. – Дориан сжал руки в кулаки и замер в томительном ожидании чего-то зловещего, чего жаждало сейчас его сердце, сейчас, когда ночь затмила солнце, когда зло и добро соединились под покровами одной тени. – Но я не могу, я не должен больше убивать… – вдруг произнес он сдавленно, но воля сердца остужала его голос. В глубине своего сознания он понимал, что не просто может убивать, но жаждет этого. И темные глаза сестры Джонатана, и локоны Матильды были им позабыты, а смертельное очарование их пустых оболочек более не удовлетворяло его.
– Если бы ты только верил собственным словам, – произнесла Джина тихо, – я бы позволила тебе уйти. – она протянула ему руку, освещая синими огнями ночной воздух. – Но ты не веришь.
– Но как долго будет это продолжаться? – Дориан уверенно перескочил на подоконник Джины и встал рядом с ней, с высоты своего роста всматриваясь в ее лицо. Огни на кончиках ее перчатки стали изменять свой цвет с синего на фиолетовый, и с каждой секундой продолжали алеть. Джина сжала руку в кулак, заставляя их утихнуть до тех пор, пока цвет их не превратился в багровый.
– Чувствуешь, как близко мои враги? – задала она вопрос Дориану, вновь раскрывая ладонь. Кровавый свет заполнил комнату, и Джина коснулась мерцающими огнями руки художника. – Я ощущаю, как близка моя утраченная сила. Ближе, чем когда бы то ни было за все века моего ожидания.
Дориан дотронулся до огней и ощутил их легкую дрожь.
– Я чувствую. – произнес он осторожно, и в алой глубине растеклась поглощающая свет темнота. – Но я чувствую, что они – не моя цель.
– И где тогда твоя? -Джина наблюдала за тем, как пальцы Дориана пронзает багровое сияние.
– Я пока не в силах ее постигнуть. Мой ум сейчас похож на бездну хаоса. Единственное, что я понимаю, так это то, что становлюсь иным. Быть может, ощущая себя собой гораздо больше, чем когда бы то ни было в жизни.
– Знаешь, Дориан, как сохраняется тонкий узор кожи рептилий на камне? – прошептала вдруг Джина, встречаясь с ним взглядом. В алом свете его глаза казались пепельно-черными, лишенными зрачка. – Исходный материал заменяется камнем, и камень принимает обличье животного, камень становится шкурой.
– Едва ли я тот самый камень. – ответил он ей шепотом.
– Так или иначе, камню требуются тысячелетия, Дориан. Исчезнешь ты или впитаешь в себя иную сущность – подумай. Кто ты в этом пласте времени? Готовый измениться камень или мертвый, отдающий свое тело земле, зверь?
Джина бросила на Дориана странный взгляд, оставшийся ему совершенно неясным. Был ли то намек, упрек или небрежное намерение сказать больше, оборвавшееся, едва начавшись, он не знал. Сейчас, в очередной ночи, он слепо следовал за ней, доверяя ее инстинктам, полагаясь на нее, вверяя ей собственную жизнь, он отдался ей, растворился в ней, как самый покорный ученик в знаниях и силе своего учителя. И ночь вновь поглотила их, провожая в объятия смерти.