Прошло всего три дня, а мне кажется, что я отмахал несколько световых лет и нахожусь в новом измерении, в другом мире. Никогда, вот так запросто, я не мог сесть за письменный стол и предаться дневнику, не опасаясь, что первую же мысль спугнёт гневная трель боевой тревоги или чей-то любопытно-насмешливый взгляд из-за спины. Нынче все по-другому. Я один. У меня тихая пристань в виде комнатушки в таллиннском рабочем общежитии, за окном белые груды облаков, зелёная стена соснового лесопарка, а левее, в низине, между мысом Рока-ал-Маре и лесопарком, мерцает изумрудно-стальная стремнина моря. Стёкла в окне подрагивают от проносящихся по Палдискому шоссе грузовиков, но всё равно это – тишина. Во мне ещё трепещет каждая жилка, будто я только что переступил через страшную пропасть, а переступив, оглянулся и увидел, в какую бездну мог скатиться. В ней – все в тумане, как и в моей прошлой жизни. Одно я вижу отчётливо, как прощался с подводной лодкой...
Сине-белое полотнище военно-морского флага, увенчанное оранжево-черной гвардейской лентой, щелкало над головой. Огнеликий гюйс на носу субмарины, похожий на летнюю девичью блузку, вытянулся на ветру.
- Смирна-а! – кавторанг Косторжевский, проходя вдоль строя выстроившихся на юте матросов и офицеров, командует зычным басом: - Демобилизованные по приказу министра обороны СССР... на-а... ле - во!.. На пирс ша-агом ма-а-аррш!..
Козырнув флагу мы сходим по гулким сходням. На секунду в памяти всплывают тревоги, авралы, срочные погружения, на душе становится щемяще-тоскливо. На пирсе мы останавливемся. Командир лодки, заметив мое смятение,
подходит на выгнутых, как у кавалериста, ногах, подаёт мне руку.
- Ну, что, студент, загрустил? Жалко расставаться? То-то! Сам виноват. Никто тебя за язык не тянул. Спорить с адмиралами все равно, что против ветра... Скажи спасибо, что так обошлось. Гляди, сколько у тебя попутчиков!..
Он кивает на матросов-дембелей, закуривающих первую сигарету на гражданке. Пожать мне руку подходит и замполит.
- Ну, бывай, Борис Перепёлкин!.. Задал ты нам перцу, ё-у-к-л-м-н. Мой тебе совет, Боря: не высовывайся впредь, живи тихо-мирно, главное – язычок попридерживай. Перестройка-перестройкой, а язычок все равно надо придерживать.
За ним гуськом подходят другие офицеры. Все молча жмут мне руку, только Маркс Осадчий, только что вернувшийся из отпуска, допытывается:
- Слушай, Боб! В чем соль спора с этим адмиралом?.. Я слышал, что ты самому командующему фитиль вставил на политсеминаре?.. Да, ладно!?.. Ну, держи петуха! Не на век прощаемся. Я тоже, между прочим, скоро подам на дембель. Если так пойдет!..
Провожающая нас команда, заслыша трель звонков громкого боя – «кораблю к бою и походу изготовить», стемительно возвращается на лодку, разбегается по постам и заведованиям. На пирсе становится пустынно и грустно, как на футбольном поле после матча. Белая чайка, планируя, садиться на причальную тумбу...
За КПП мой путь с моряками-дембелями не расходится, мы вместе едем на электричке в Таллинн, на Балтийский вокзал.
- Эх, наконец-то! – отбивает чечётку один. – Приеду домой, погощу месяцок-другой, и – в Тюмень, добывать нефть и золото! Кто со мной?
- А я - в Пензу, к молодке под бочок! – вторит другой. –Ну, держись, Маруся, стань как надо, я упруся!..
- На Кубани, братва, сейчас абрикосы поспели...
- А я рвану на БАМ. Такую деньгу начну зашибать – тёщина родня угорит!..
- Какой БАМ?! Давно заглох.
- А вы, товарищ капитан-лейтенант, куда? – старшина-минёр Вадим Бушуев садиться на скамейку напротив. – Может со мной, в Питер?.. И работёнка найдётся, и жить есть где. Всё будет тип-топ, как говорят эстонцы.
- Спасибо, Вадик.
- Да бросьте! – кому-то из посмелевших матросов не терпится кольнуть самолюбие бывшего командира. – Какой там Питер?! Человек хочет здесь, в Эстляндии, якорь кинуть. Точно, каплей?
- А что, тоже дело, - находится и защитник.
- Ну да! С «куратами» связываться – пропадёшь ни за грош. Сколько волка не корми, все в лес смотрит.
- Не-е, братва, - находится кто-то прозорливый. – Тут дела сердечные. Шерше ля фам!
- Нет, вы серьезно хотите остаться? – не отстаёт страшина-минёр.
С насмешоивым намёком звенит гитара:
Годы службы так быстро минули,
Нынче вышел приказ – ДМБ.
В Кадриорге, в цветущем июле,
Я спешу на свиданье к тебе...
Старая матросская песня., неизвестно кем и когда сочиненная.
Я – моряк; я Балтийское море
Полюбил в твоих синих глазах.
Неужели ты скажешь «ей оле!»,
Неужели ты скажешь «айтах!»...
«Ей оле» и «айтах» самые распространенные эстонские слова: «нет» и «спасибо»...
Странное дело! Все они, в общем-то, неплохие ребята, когда врозь, но когда вместе, обретают какой-то отрицательный потенциал. В чем тут дело?.. Возможно, это открытие ждёт своего Ньютона, чтобы тот сформулировал его как закон человечского общества...
Да, конечно; матросы уже почувствоали вкус свободы, у каждого начинается или продолжается собственная жизнь; все они, как пьяные, наверху блаженства, а в мыслых - за тридевять земель отсюда.
Но вот и Балти-йаам. Я остаюсь один. В руке чемоданчик с нехитрым флотским скарбом, в кармане – воинский билет до Саратова и двадцать пять рублей ассигнациями, под ногами огромный и пустынный, как чужая планета, земной шар. Куда править стопы? В Саратов? Меня просили туда не приезжать...
Иду по городу в неизвестном направлении. Потом обнаруживаю себя на Набережной. Красивая она в Таллинне. Стальные перила, громадные зеленые клёны, памятник «Русалка» в честь погибшего когда-то русского корабля. Рядом щелкают фотоаппараты, слышен смех, говор на разных языках. Сажусь на лавку, смотрю в тлеющую на закате кочегарку белой ночи...
Сколько времени провожу так, не знаю. Может час, может два. Может день или два. Солнце, как подлодка, то погружается в холодный кипяток моря, то всплывает... Нет, надо куда-то идти, вечно сидеть невозможно. Надо что-то делать, куда-то ехать. Куда? Зачем?..
Возвращаюсь обратно в центр города. Улица Виру запружена праздным людом. Что-то толкает к двери с вывеской «Юридическая консультация». Возможно, мне просто хочеться взглянуть на себя глазами другого человека или удостовериться, насколько я лишнй человек.
Бойкий джентельменчик в серой тройке с розовым галстуком окатывает меня волной профессионального дружелюбия и брызгами мягкого прибалтийского акцента.
- Топри тень, молотой человек! Присазивайтесь, путьте люпезны, в ноках правты нет, как гофорят русские. Ферно?!.. Цто слуцилось?.. Цто прифело вас сюта? Рассказите, не стесняйтесь!
Я достаю документы, письмо, протягиваю. Адвокат, покручиваясь на вертушке модернового кресла, изучает бумаги, поигрвает желваками. Ему лет тридцать. Что он может знать о жизни?.. Вскинув золотые очки, он вкладывает письмо обратно в конверт.
- Итак, торогой товарись Перепёлькин, васе тело выигранное. Я за неко перусь!
- Выигранное? – не понимаю я.
- Йа-а!.. Васи приемные ротители остафляют вас пес сретства к сусестфофанию. Понимаете?.. У них есть польсое хозяйстфо. Так?.. Том?.. Кфартира?..
- Дом. Свой. На берегу Волги.
- Фот! Витите?! Масина тозе наферно есть?
- «Жигули».
- Прекрасно! Том, приусатепный уцасток, пристройки и процее. Я прафильно вас понималь?.. Сколько тетей есё, кроме фас?
- Двое. Брат помоложе меня, в армию скоро призовут, и сестра, недавно вышла замуж.
- Фсё ясно. Они есть тети, а фы – не тети?!.. По закону фы тозе имеете прафо на цасть имущестфа. То, цто они не котят с фами опщаться, тело ик совести. Это не касается имущестфенно-прафофой стороны тела. Понимаете?
- Меня угнетает как раз другая сторона. Имущество – тьфу! Руки, ноги есть – всего можно добиться.
- О, нет! - адвокат откидывается на спинку кресла, останавливает на мне пронизительно голубые глаза. –Я не растеляю васих взглятов, товарись Перепёлькин. Имущестфо и жильё челофек может топиваться готами, инокта не хфатает целый зизнь. Расфе не так?..
- Смотря какую цель он ставит перед собой!..
- Фсё ферно!.. Знацит, пудем возбуздать иск?
Я качаю головой, встаю, беру из его оторопевших рук письмо, кладу на стол пять рублей и выхожу.
Солнце кудрявится над головой, беззаботные люди ходят по магазинам, на вокзал снуют электрички, а в голове мысли: ехать или не ехать, быть или не быть?.. И если ехать, то – куда? И если быть, то – как?
Рядом на лавку плюхается парень в белой рубашке с погончиками. На обшлаге сине-зеленая рекламка «Монтана». Дорожную сумку он ставит у ног, закуривает «приму». Похож на моряка загранплавания, но курит дешевые сигареты. Ничего удивительно, я встречал адмиралов которые предпочитали «памир» душистому «мальборо», а самогонку – армянскому коньяку. Ветрок никидывет горьковато-сладкий дым сигареты. Вот уж год как я в очередной раз бросил курить.
- Что, курить охота? – парень в заокеанской рубашке встряхивает пачкой, чтобы я без труда мог выудить одну. – Кури, каплей! Не жалко.
Снисходительно наблюдая, как я прикуриваю, он интересуется по русскому простецкому обычаю:
- Что – ДМБ? Угадал?
- Так точно.
- Небось «по состоянию здоровья», а?
- По собственному желанию.
- Даже так. И куда?
Пожимаю плечами.
-Что, ехать некуда?.. Воспитанник нахимовского, что ли?
- Вроде того.
- Пошли со мной, – парень кивает в сторону железнодорожных путей. – Есть тут одна шарашкина контора – «Балттрансстрой» называется. Я три года назад молотил в «Таллиннстрое», знаю тут ходы-выходы. После уехал в Псков, женился. А теперь... В общем – обратно!
- Развелся?
- Вроде того. Хочу обратно в Таллинне кинуть якорь. Пошли?.. Тут пять минут хотьбы. Витька Комаров зовут, а тебя7..
В отделе кадров «Балттрансстроя» высокий блондин в красных ботинках поднимается нам навстречу.
- Слусаем фас, тофарищ моряк!
Тот же акцент, что и у адвоката. Витьку он почему-то не замечает. Я протягиваю документы. Просмотрев их, он удовлетворенно кивает головой:
- Нох, всё, пратишка, тут тебя и зеним! – он пододвигает бумагу и ручку. – Писите заяфление. А на сцёт это заразы как? – он щелкает себя под подбородком. – Моряки зазду удаляют кфасом?
- Как учили, - отвечаю, - ни больше, ни меньше.
- Ах, соо!.. Это - коросо. Знацит, так, тофарищ офицер, выпису фам направление в опщежитие. Так?.. Там у нас тефушек - пруть прути. Только смотрите не уфлекайтесь – палец откусыфают.
- Моряк курс знает, - поддерживает меня за спиной Витька Коморов.
- В таком теле курс трутно удерзать. Теперь – глафное. В какую бригату фас опретелять? Куда больсе тянет – вверх, вниз? – спрашивает кадровик. – У нас, снаете, профиль сирокий
- Мне все равно.
Мне действительно все едино. Кадровик задумчиво барабанит пальцами по столу.
- Знацит, фы есть герой!? – инспектор снимает очки, чтобы получше меня рассмотреть. – Тругие, знацит, прихотят и нацинают диктофать условия – и то им не так, и это; а фы с корапля и - в пой! Коросо-о. Такие люти нам нузны. Выписыфаю направление к путейцам. Работа, понимаете, музская, а музских рук не кватает.
- Правильно! И мне - туда же, - обрадованно подаёт голос Витька Коморов.
- С фами отдельный разкофор, - инспектор склоняется над бланком направления..
- Кто ж там управляется, - спрашиваю я, - без мужских рук?
- Прекрасный поль, - шутит он
- Серьезно?!..Где же Павки Корчагины? – пытаюсь шутить я. – Они что, перевелиь?
- Фот теперь фы пудете за Пафку.
Инспектор протягивает мне направление.
- Фсего коросего, капитан! Рапотайте, опзивайтесь; мозет и нафсегта останетесь, если эстонский ясык осфоите.
Выйдя из кабинета, я жду Витьку. С ним, действительно, происходит отдельный разговор, и отнюдь не на полутонах. Первый вопрос, который кадровить задаёт, мне вообще не задавался: почему тот желает поступать на работу именно здесь, в Эстонии?.. Витька, слышно через дверь, отвечает, что ему тоже некуда ехать, что ему здесь тоже нравится.
- Фам есть кута ехать! – говорит инспектор. - Россия оцень польшая. Фы приехал на легкий хлеп?!..
Я давно заметил за прибалтийцами ревностное отношение к своей родине. Хотя, наверно, такая ревность свойствена многим народам.
- Товарищ начальник! – умоляет Коморов. – Ну, поймите! Войдите в моё положение...
- Я фсе понимаю. От таких летуноф мало толк, - отвечает кадровик.
- Да бросьте! – орёт Витька. – Вот документы. Гляньте! Какой я летун?!.. Ну, сменил только четыре места, другие по десятку меняют, и –ничего!
Через минуту Витька вылетает красный, как боцман, хвативший стакан неразбавленного спирта.
- Вот «кураты»! – возмущается он, запихивая документы в сумку. – Непробиваемые, как танки. Придётся обратно пылить, в лапы к той красавице.
- Попытайся куда-нибудь ещё. – советую я. – Мало ли строительных контор!
- Пытался! – бурчит Витька. – Всюду одно и то же. Как сговорились. Ты, каплей, с ними особенно не вожжайся. Тебе сейчас доверие, потому что из армии, молодой офицер, а пройдёт годик, другой – увидишь – предъявят претензии: почему не едешь обратно в Россию?! Приехал, мол, на легкие хлеба!.. Такие они все. Три года назад, когда я молотил в «Таллиннстрое», мы спуску им не давали. Еду в трамвае, отмотаю билетов на полкатушки и продаю. Пускай пикнет кто! Кулак - под нос! Заглохнет, как миленький!..
На Балти-йаам Витька идет покупать билет в Псков, мне же советует ехать в поликлинику, чтобы успеть пройти медкомиссию, иначе в общагу не пустят. Такие здесь законы.
- Четвертную не займешь? – просит он напоследок. – Вышлю, как только приеду.
- У меня всего двадцатка.
- Ладно, давай двадцатку. Ты-то теперь на месте, у ребят перехватишь до получки, а мне почти сутки пилить.
В Лиллекюла, в поликлинике железнодорожников, очередь на медкомиссию, но я успеваю-таки получить нужную справку, которая и открывает мне двери в общежитие на Палиски-мантее.
Теперь в тихой комнатушке с видом на Палдиское шоссе и мыс Рокка-аль-Маре я безбоязненно могу склониться над дневником, доверяясь ему без оглядки.