Глава I
– Ты лжешь; ты всегда был лжецом, и ты всегда будешь лжецом. Ты рассказал моему отцу, как я потратил деньги!
– Даже если и так – что из того? Я должен был прежде всего позаботиться о себе. Ты забыл, что я здесь из милости, а ты – законный сын. Тебе ничего не будет, а меня он вышвырнет на улицу! – скулил Джордж.
– К черту твое лицемерие, это ты все забыл, слизняк! Да-да, это ты, видно, забыл, что сам просил меня принести деньги в игорный дом, что вытянул из меня обещание поделить выигрыш пополам – но чтобы играл я за нас двоих! Что, начинаешь вспоминать об этом, когда прошел целый месяц? Я освежу твою память. К твоему сведению, у меня намечается неплохая сделка, так-то! О, я знаю, что ты задумал: ты хочешь сыграть в «кукушку», добиться, чтобы «кузена Филипа» выгнали, а «кузен Джордж» мог занять его место в семейном гнезде! Ты прекрасно изучил слабости старика и продолжаешь настраивать его против меня. Думаешь, что останешься на старом месте, когда он умрет – ха! Уверяю тебя, ты дождешься этого даже раньше, чем думаешь – но сейчас, во всяком случае, я намерен вытрясти из тебя мои деньги!
Порывисто смахнув слезы ярости, выступившие в карих глазах, собеседник Джорджа продолжал наступать.
Филип – широкоплечий, крепко сложенный – даже в свои восемнадцать вполне мог стать серьезным противником взрослому мужчине; еще более грозным он выглядел в глазах долговязого лохматого молодого человека, сейчас забившегося в угол у стены, преградивший ему путь к отступлению.
– Филип, ты же не собираешься ударить меня, не так ли? Ведь ты же знаешь, что намного сильнее меня…
– О, да! Но если я ничего не добьюсь словами, то пущу в ход кулаки. Берегись!
– Филип, не надо! Я скажу твоему отцу…
– Скажешь отцу?! Разумеется, скажешь, не сомневаюсь в этом. Просто на этот раз тебе не придется лгать! – с этими словами Филип ринулся в атаку с мрачной решимостью, весьма неприятной для его тщедушного кузена.
Видя, что все пути к спасению отрезаны, Джордж издал столь пронзительный вопль, что даже спугнул дикого голубя, который ворковал с недавно обретенной подругой в листве дуба. Не ограничившись воплем, он стал сражаться, словно крыса, загнанная в угол – хотя и шансов на победу у него было столько же, сколько у крысы, вступившей в схватку с фокстерьером. Через несколько секунд его голова оказалась зажата под мышкой кузена, Джордж оказался полностью в его власти, и было весьма вероятно, что из этой схватки он выйдет изрядно побитым и истекающим кровью.
Позвольте не останавливаться на подробностях и сказать коротко: для Джорджа столкновение вышло болезненным, настолько болезненным, что он никогда об этом не забывал. Его носу больше не суждено было обрести свою прямизну. Все закончилось довольно быстро – хотя для одной из сторон время тянулось прямо-таки с неестественной медлительностью.
– Ну, думаю, на сей раз с тебя хватит! – заявил Филип, критическим взглядом окинув корчившуюся у его ног субстанцию; сам он в этот момент выглядел весьма привлекательно.
Его кудрявые черные волосы растрепались; они прекрасно оттеняли глубокие и живые карие глаза. Крупные и немного резкие черты лица сейчас оживлял огонь того приятного волнения, которое испытывают девять из десяти мужчин англосаксонской расы, когда они заняты убийством себе подобных или нанесением вреда живому существу. Кроме того, лицо это сейчас выражало чувство удовлетворения, поскольку справедливость восторжествовала; это было лицо человека, который, даже признавая, что действия его были слишком поспешны и слегка чрезмерны, все же верит, что поступил так исключительно из благих побуждений. Полные, четко очерченные губы слегка кривились – наполовину серьезно, наполовину насмешливо; в этой гримасе смешались врожденный юмор, презрение и даже отчасти – жалость. В целом мы можем отметить, что в момент свершения этой мальчишеской мести Филип Каресфут выглядел на удивление привлекательно.
– Ну, думаю, на сей раз с тебя хватит!
Внезапно по его лицу пробежала тень, наподобие той, что отбрасывает легкое облачко, пролетающее перед Солнцем; свет оживления угас. Удивительно было наблюдать, как изменилось – и не в лучшую сторону – лицо Филипа за столь краткий миг.
– Хорошенькое из этого выйдет дельце, – мрачно пробормотал он, а затем от души пнул распростертую и стонущую жертву. – Поднимайся, ты! Больше не трону. Возможно, теперь ты хорошенько подумаешь, прежде чем начинать лгать про меня в следующий раз… Хотя ничего другого, кроме лжи, от нищего полукровки, вроде тебя, и ждать не приходится. Какова мать, таков и сын!
Последняя фраза сопровождалась едким смешком – но именно она оказала решающее воздействие на Джорджа, который медленно приподнялся на руках, поднял голову и пристально посмотрел своему кузену в лицо.
Нет, вовсе не это изуродованное и залитое кровью лицо заставило Филипа резко отшатнуться – он слишком часто дрался в школе, чтобы пугаться небольшого кровопролития; кроме того, он-то знал, что его кузен вовсе не так уж серьезно ранен, всего лишь сбит с ног… нет, его ошеломило страстное, почти дьявольски злобное выражение лица Джорджа, которое не могли скрыть ни кровь, ни синяки. Однако Джордж не делал никаких попыток выразить собственный взгляд словами – и Филип чувствовал, что слова здесь бесполезны. Кроме того, он смутно понимал, что ненависть и злоба, с которыми сейчас смотрел на него человек, лежащий у его ног, носили куда более стойкий и концентрированный характер, чем у большинства людей. Филип был не очень умен – но один-единственный взгляд позволил ему проникнуть в самые темные уголки сердца его кузена, увидеть его сокровенные мысли, не прикрытые более никакой завесой. И того, что Филип увидел, было достаточно, чтобы кровь отлила от его лица, а в глазах появился страх…
В следующее мгновение Джордж уронил голову на землю и принялся преувеличенно жалобно стенать – возможно, для того чтобы привлечь внимание кого-то, чьи медленные шаги сейчас отчетливо слышались со стороны садовой дорожки. Во всяком случае, нужного эффекта Джордж добился, поскольку через секунду, не успел Филип удрать, как дверь, ведущая в сад, открылась, и на пороге возник пожилой джентльмен, который и оглядел всю сцену при помощи золотого пенсне – причем не только с удивлением, но и с некоторым, едва заметным удовлетворением.
Старик – а пожилой джентльмен был действительно стар – являл собой великолепную картину, не лишенную даже рамы, поскольку стоял он в арочном дверном проеме, и нарисованную на фоне всех оттенков зеленого, поскольку позади него был сад. Начнем с того, что он был одет по моде начала нынешнего столетия. Он был стар – но трудно было сказать, сколько ему лет. Его манеры и движения были энергичными, он молодо выглядел, и его вполне можно было принять за человека, не достигшего и семидесяти лет – но на самом деле ему оставалось всего лишь несколько лет до восьмидесяти. Он был очень высок ростом, более шести футов, и имел гвардейскую выправку. Один лишь рост и манера держаться уже могли бы привлекать к нему всеобщее внимание, однако не менее примечательным было и его лицо. У него были правильные и четкие черты, говорившие о благородном происхождении. Крупный нос из тех, что называют орлиными; подбородок, как и у его сына Филипа, квадратный и решительный; однако более всего привлекали в этом лице глаза, придававшие старику особое очарование. Глаза эти были ярко-синими, они молодо блестели из-под густых бровей, которые, резко контрастируя с шапкой белоснежных волос, были черными с легким отливом стали…
Именно эти удивительные глаза в сочетании с некоторыми чертами характера принесли старику титул «Дьявол Каресфут» – прозвище, которым он откровенно гордился. Гордился настолько, что даже приказал вырезать его дюймовыми буквами на дубовой раме, обрамлявшей его портрет в натуральную величину, висевший над главной лестницей дома.
– Я намереваюсь, – говорил он своему сыну, – остаться в памяти потомков тем, кем я был для своих современников! Личность моя на портрете изображена неточно, но по прозвищу потомки смогут понять, что думали обо мне и моем характере мошенники и дураки, жившие со мной в одно время. Ах, мальчик, я понемногу изнашиваюсь… Скоро люди будут пялиться на этот портрет и воображать, что я был именно таким… Всего через несколько лет я перестану быть Дьяволом – и уйду к дьяволу! – и он начинал посмеиваться над этим мрачным и довольно зловещим каламбуром.
Филип почувствовал на себе взгляд отца – и отвел глаза. При одной мысли о последствиях справедливого возмездия кузену Джорджу лицо Филипа утратило красоту и оживление, освещавшие его еще несколько минут назад; оно осунулось и поблекло – теперь на месте молодого бога, воодушевленного своей местью, стоял угрюмый юноша с унылыми и испуганными глазами. Для сына – как и для большинства тех, кто с ним сталкивался – Дьявол Каресфут был серьезным испытанием.
Тут картина, застывшая в дверях, ожила и заговорила необычайно вкрадчивым и почти нежным голосом:
– Филип, я нижайше прошу простить меня за то, что прерываю ваш тет-а-тет, но могу ли я поинтересоваться, что все это означает?
Филип не произнес ни слова в ответ.
– Поскольку ваш кузен не в настроении общаться, Джордж, возможно, вы мне скажете, почему это вы лежите, уткнувшись лицом в землю, и стонете в такой неприятной и даже вызывающей манере?
Джордж вскинул свое окровавленное лицо, одарил дядю скорбным взглядом и застонал еще громче.
– Филип, могу ли я поинтересоваться – Джордж упал и поранился, или между вами произошла ссора?
Джордж проворно поднялся и, прежде чем Филип смог ответить, обратился к дяде:
– Сэр! Я отвечу за Филипа: да, мы поссорились, и он сбил меня с ног, я, признаться, сильно страдаю, – тут он поднес руку к носу, – но я прошу вас не винить в этом Филипа. Он посчитал, что я его обидел… хотя я был совершенно невиновен и мог бы это доказать с легкостью, просто не успел… Филип не дал мне шанса. Я должен признать, что обстоятельства, в некоторой степени, свидетельствуют против меня, но…
– Он лжет! – взорвался Филип.
– Вы, вероятно, удивлены, сэр, – продолжал окровавленный Джордж, – как это я позволил втянуть себя в кровавую стычку, столь позорную в стенах вашего дома… Я могу сказать лишь, что мне очень, очень жаль… Я не должен был обращать внимания на его слова – зная, что он сам будет сожалеть о них после некоторого раздумья… но он позволил себе насмехаться над моим происхождением. Дядя, вам известно о несчастном браке моего отца, о том, что мать моя не была ему ровней по рождению, но вы знаете и то, что она была моей матерью, я люблю ее, я чту память о ней, хотя никогда ее и не видел… Я не мог стерпеть слов Филипа и ударил его. Надеюсь, и вы, и он простите меня… мне нечего больше сказать.
– Он лжет, отец, он никогда не говорит правду!
– Филип, позволь заметить, что постоянное повторение отвратительного слова «ложь» не является ни объяснением, ни аргументом. Возможно, ты будешь столь любезен, чтобы рассказать мне всю историю – ты же знаешь, я всегда стараюсь быть беспристрастным.
– Сегодня утром он солгал вам о деньгах. Ну да, верно, я проиграл десять фунтов на ярмарке в Роксеме, вместо того чтобы отнести их в банк, как вы велели – но это он меня уговорил, да еще и упросил поделить выигрыш. Да, я виноват, но он еще больше виноват – и почему я должен вечно нести за все ответ, а он в это время будет прикидываться святым? Вот я ему и врезал… и всё.
– Сэр, мне жаль противоречить Филипу, но он ошибается – вероятно, некоторые воспоминания просто ускользнули из его памяти. Я мог бы в случае необходимости представить доказательства… мистер Беллами…
– Можете не продолжать, Джордж! – старик устремил сверкающий взгляд на сына. – Мне очень грустно осознавать, что мой единственный сын – лжец, грубиян и лжесвидетель. Знаете ли вы, сэр, что я только что виделся с мистером Беллами, управляющим банка, и спросил его о судьбе десяти фунтов? Знаете, что он ответил мне?
– Не знаю и знать не хочу!
– Вынужден настаивать, чтобы вы выслушали: он сказал мне, что на следующий день после ярмарки ваш кузен Джордж пришел в банк с десятью фунтами и рассказал мистеру Беллами, как вы потратили десять фунтов, которые я поручил вам отнести в банк. Ваш кузен Джордж принес деньги, принес собственные сбережения, чтобы возместить то, что вы проиграли. Мистер Беллами счел, что при всех этих обстоятельствах он не должен брать деньги, не поставив в известность меня. Что скажете на это?
– Что я должен говорить? Я не верю ни одному его слову. Если Джордж хотел сделать доброе дело, спасти меня – почему бы ему просто не заплатить, не говоря ни слова Беллами? Почему вы не хотите мне верить, отец? Говорю вам – вы превращаете меня в негодяя. Я все больше запутываюсь в сети чужой лжи – и рано или поздно мне самому придется лгать, чтобы спастись от разорения. Я ведь знаю, в чем причина его подлости – он хочет, чтобы вы лишили меня наследства, лишили того, что принадлежит мне по праву. Он знает ваши слабости…
– Мои слабости?! Сэр, вы сказали – мои слабости?! – загремел отец Филипа, яростно ударив тростью с золотым набалдашником о камень. – Что вы имеете в виду?!
– Тише, дядя! Он ничего не имел в виду… – вмешался Джордж.
– Ах «ничего»?! В таком случае, это «ничего» может дорого ему обойтись! Послушай-ка меня, Филип Каресфут! Я прекрасно знаю, что наша семья славится своими пороками в той же мере, что и достоинствами – однако последние двести пятьдесят лет мы были джентльменами… Ты – не джентльмен. Мы не были ворами – ты стал вором. Мы не боялись говорить правду – ты побоялся, зато не погнушался назвать лжецом своего брата, который стоит двоих таких, как ты! Теперь послушай! Каким бы властным самодуром я ни стал к старости, я все еще способен уважать человека, даже если он мне неприятен, даже если я ненавижу его. Но я презираю того, кто меня обманывает, и я презираю тебя, мой дорогой сын Филип. Говорю тебе – и прошу тебя накрепко это запомнить: если когда-нибудь я обнаружу, что ты снова обманул меня, то клянусь Небесами, я лишу тебя наследства в пользу… о… о…
Тут старик обессиленно привалился к стене, прижав руку к груди – на побелевшем лице выступили крупные капли пота.
Оба юноши кинулись к нему, но он взял себя в руки быстрее, чем они приблизились.
– Ничего, – сказал он своим обычным спокойным голосом. – Просто легкое недомогание. Желаю вам обоим доброго утра и прошу запомнить мои слова.
Когда он ушел, Джордж подошел к Филипу и осторожно коснулся его руки.
– Почему ты вечно ссоришься со мной, Филип? Ведь это всегда заканчивается одинаково, ты только вредишь самому себе.
Единственным ответом Филипа было то, что он резко стряхнул руку кузена и стремительно ушел через сад к озеру. Джордж проводил его долгим взглядом, улыбаясь странной улыбкой, которая казалась еще неприятнее на опухшем и изуродованном лице…