– Я рада, что это был ты.
Уоррик никогда не забудет этих слов и не простит. В последующие дни, лежа на постели и гремя кандалами, он вспоминал их снова и снова.
Когда все было кончено, она без сил рухнула на него, заливаясь слезами. Женщина явно не получила никакого удовольствия от их соития, зато добилась чего хотела. И прежде чем покинуть комнату, нежно коснулась его щеки и прошептала:
– Я рада, что это был ты.
После этого его ненависть разлилась, словно река в половодье.
Вскоре в каморку скользнула ее служанка, чтобы смазать и перевязать раны. Немолодая женщина сокрушенно поцокала языком, но бережно смыла кровь и позаботилась о незажившем рубце на затылке. Уоррик позволил ей хлопотать над ним. Потрясенный и опустошенный своей неудачей, он уже не интересовался, что с ним будет. И даже не взглянул на мужчину, явившегося, чтобы полюбоваться еще не засохшим на его чреслах семенем.
– Она сказала, что ты посмел противиться ей. Мне стоило бы прикончить тебя за то, что ты украл у нее!
Он повернулся и вышел. Больше Уоррик его не видел, но неосторожно брошенная фраза многое открыла. Теперь Уоррик знал – в живых его не оставят. Его похитили не из-за выкупа. Им нужно дитя, которое, вероятно, уже зародилось в чреве девушки. Кроме того, он понял, что мужчина ревнует и с радостью покончит с соперником, когда надобность в нем отпадет.
Однако он по-прежнему оставался равнодушен к своей участи. И даже не испытывал стыда и унижения, когда Милдред кормила его, умывала и помогала облегчиться прямо тут, на постели. Уоррик не проронил ни слова, когда она перед кормлением вынула кляп. Вялость и апатия владели им до той минуты, пока в комнате вновь не появилась девушка. Только тогда он понял, что, должно быть, снова настала ночь. В каморке не было окон, и он представления не имел, какое сейчас время суток. Но вмиг ожил. Ярость доводила его до безумия. Уоррик принялся рваться с такой злобой, что повязки сползли, а оковы врезались в истерзанное тело.
На сей раз незнакомка была бесконечно терпелива. Она не коснулась Уоррика, пока тот не обессилел окончательно. И легла в кровать, лишь убедившись, что он почти готов принять ее.
На вторую ночь она навещала его трижды, будила и принуждала к слиянию. Каждый раз это занимало все больше времени, поскольку он уже утолил телесный голод и плоть не восставала с прежней быстротой. Однако Уоррик не останавливал девушку. Она бесстыдно ласкала его и гладила повсюду, особенно между ногами.
По-видимому, негодница была зачарована его мужским достоинством: то и дело приближала к нему губы, пристально разглядывала, но ни разу не исполнила обещанное, ибо это оказалось ненужным. И Уоррик не смог ничему помешать, не сумел остановить ее, не нашел сил вселить в эту дьяволицу страх перед грядущей карой. Она беспардонно использовала его, изнуряла, высасывала жизненную мощь, не выказывая никакого раскаяния. Да в ней действительно нет ни капли милосердия!
Небо… Как он жаждет мести! Это все, о чем он мечтал на третий день. Что он сотворит с негодяйкой, если когда-нибудь доберется до нее! Только подумать, что, впервые увидев эту тварь, он решил поселить ее в своем доме! Да, она найдет подобающий приют – в его подземелье! Но сначала он отплатит ей той же монетой. Нет, прежде нужно обдумать, как сбежать!
– Скажи, как ее зовут.
Он впервые заговорил с Милдред. Та подозрительно уставилась на него. Ложка с густым бараньим жарким замерла у губ пленника.
– Зачем тебе это знать?
– Мои люди найдут меня, мистрис. Хочешь остаться в живых, когда от этого замка не будет камня на камне, лучше говори правду.
У женщины хватило дерзости громко фыркнуть:
– Что-то никто не видел твоих людей, когда тебя схватили!
– В ту минуту рядом был только мой оруженосец Джеффри. Знаешь ли ты, что они безжалостно его убили?
Его голос звенел таким ледяным холодом, что Милдред неожиданно испугалась этого человека. Пусть и скованный, он был безмерно опасен. Но тут же упрекнула себя в излишней трусости и презрительно бросила:
– Рыцарь?! Но их послали за селянином. Думаешь, они не отличили бы благородного человека от простолюдина?!
Он не попытался переубедить ее и сказал только:
– Я выслал своих воинов вперед и должен был присоединиться к ним на следующее утро. Неужели они, по-твоему, уедут, не дождавшись меня?
– Вижу, ты горазд небылицы плести, любезный, но что тебе это даст?
– Освободи меня.
– А, вот куда ты клонишь, – ухмыльнулась Милдред. – Но со мной такие штуки не пройдут. Даже будь у меня ключ, я бы не отомкнула кандалы, пока моя госпожа не получит от тебя желаемое.
Она не добавила, что Ровена уже просила ее раздобыть ключи. Но пока ей это не удалось, не стоит тешить его пустыми надеждами.
На сей раз кормление затянулось, потому что узник никак не желал успокоиться. Красные вмятины, оставленные кляпом, исчезли, и Милдред, впервые разглядев как следует его лицо, вздрогнула от испуга.
– Господи милостивый, да какой же у тебя вид зверский, – охнула она. – До сих пор я не замечала…
Она могла бы и не говорить этого. Уоррику и без того было все известно. Именно потому первые жены так его страшились. Именно потому проклятой девчонке следовало бы держаться подальше. Редкий человек мог вынести взгляд этих глаз, в которых как в зеркале отражались его черные мысли, а жесткие, всегда плотно сжатые губы не часто трогала улыбка. В эту минуту Уоррик был поистине ужасен, особенно еще и потому, что Милдред отказалась помочь, а иного выхода он не видел.
– Хорошо бы тебе усвоить, что…
Милдред сунула ему в рот кляп и негодующе объявила:
– Твои угрозы меня не трогают, любезный! Я подчиняюсь только своей госпоже, а не таким, как ты! Неудивительно, что каждую ночь она приходит от тебя сама не своя. Не мешало бы тебе обращаться с ней помягче, ведь она является сюда не по своей воле! Но ты так же груб и жесток в душе, как и лицом.
Когда же он сможет наконец насладиться местью?!
Бешенство Уоррика не знало границ. Неужели он должен испытывать жалость к женщине, которая каждую ночь хладнокровно его насилует?! Преисполниться сочувствия к гадине, собиравшейся украсть у него ребенка? Да ведь она радовалась, что именно он и никто другой попал в ее сети?! Но почему? Отчего она не страшится его, подобно другим женщинам? Уоррика боялись с того дня, когда ему исполнилось шестнадцать. Тогда он потерял все: дом, семью, друзей, чудом оставшись в живых. И был вынужден выполнить нерушимые условия брачного договора. Те дни полностью изменили не только его характер, но и внешность, тьма, царившая в сердце, легла и на лицо.
С той поры женщины, перебывавшие в его постели, сначала боялись, что он обязательно причинит им боль, подвергнет издевательствам. Даже после второго или третьего раза ему все еще не доверяли, опасаясь жестокости и бесчеловечности. Его жены… Застенчивые скромные серые мышки так и не сумели преодолеть боязни, хотя он ни разу не дал им повода посчитать, будто он способен на насилие. Но обе умерли много лет назад. И жили с ним в те годы, когда он мечтал лишь о возмездии, а в крови горела жажда убийства и разрушения… совсем как сейчас.
Так чему она радуется? Тому, что он связан и не может ее коснуться? Тому, что знает – он будет мертв прежде, чем с него снимут цепи, и потому ей нечего трепетать? Вероятнее всего, его прирежут в этой постели, не дав возможности защищаться.
Уоррик не страшился смерти. Когда-то он даже искал ее: жизнь казалась настолько пустой и никчемной, что Уоррику было безразлично, жив он или мертв. Судьба не слишком баловала его, но было бы жаль погибнуть сейчас, не дождавшись от леди Изабеллы здоровых сыновей. И еще он сожалел о том, что так и не сумеет воздать должное за причиненное ему зло. Он отправится на тот свет, а враги будут торжествовать победу! Сама мысль об этом была невыносима!
Но назавтра, к невероятному изумлению Уоррика, Милдред принесла не еду, а узелок с одеждой и ключи от оков. И судя по ее словам, явилась по настоянию госпожи.
– Повезло вам, любезный, что я ухитрилась ключи разыскать! Госпожа желает, чтобы духу вашего тут не было, а сейчас самое время выпроводить вас, пока никто не хватился. Хорошо еще, что брат ее милости отправился в город набирать наемников.
Она деловито вытащила кляп, продолжая бормотать:
– Постараюсь убедить его, что ваше семя укоренилось, но все-таки советую убраться подальше. Как бы он не пустился за вами в погоню!
Брат?
Уоррик припомнил перекошенное злобой и ревностью лицо мужчины.
– Готов поклясться, они не кровные родственники.
– Правда ваша, они сводные брат и сестра, слава Пресвятой Богородице! – кивнула Милдред, не глядя на него и торопливо отмыкая кандалы.
– А если мое семя не прижилось? Кто-нибудь другой займет мое место в это проклятой постели?
– Это не должно интересовать вас, любезный.
– В таком случае растолкуйте хотя бы, зачем ей так нужен ребенок? Именно мое дитя?
Неужели леди Ровена ничего ему не сказала? Что же, какое до этого дело служанке!
Милдред безразлично пожала плечами:
– Зачем же еще, как не для того, чтобы сохранить это поместье? Она вышла замуж за старого лорда, владельца Керкборо, но беднягу угораздило протянуть ноги в день свадьбы, незадолго до того, как вас захватили в плен. Ребенок станет новым наследником.
Жадность. Да, так он и предполагал. Керкборо – богатое поместье, с целым городом в придачу. Уоррик не попросился на ночлег в замке, поскольку не хотел видеть его владельца и объяснять причины своего появления. Кроме того, эскорт из тридцати вооруженных людей вызвал бы ненужный переполох. Именно поэтому он и выслал их вперед. В ту ночь он нуждался лишь в мягкой постели и теплой воде для купания. И совсем не рассчитывал на алчную девицу, вздумавшую любой ценой прибрать к рукам богатство старика.
Едва последняя цепь с грохотом свалилась на пол, Милдред поспешно отступила. Уоррик осторожно опустил онемевшие руки, скрипя зубами от боли в затекших мышцах. Челюсти тоже нестерпимо ныли, даже теперь, когда во рту больше не было кляпа. Уоррик, не дожидаясь, пока конечности немного отойдут, принялся торопливо одеваться. Камиза[4] была сшита из невероятно грубой и толстой ряднины, которую носили обычно самые низкие рабы. Хорошо еще, что она оказалась ему впору, хоть и была немного коротка.
Также в узелке лежали еще толстые шерстяные, побитые молью гамаши, не доходившие до щиколоток. Полотняная обувка на деревянной подошве тоже была в самый раз. Вместо пояса пришлось довольствоваться тонким кожаным ремешком.
Уоррик и не собирался высказывать свое недовольство омерзительными лохмотьями. На уме у него было совсем иное:
– Где она?!
– Нет! – взвизгнула Милдред, рванувшись к двери. – Попробуй хоть пальцем ее тронуть, и я подниму шум.
– Я всего лишь хотел поговорить с ней.
– Врешь, братец, по глазам вижу! Она умоляла меня помочь тебе скрыться, не желая, чтобы твоя гибель лежала на ее совести, но видеться с тобой не собирается. Попробуй только сунуть сюда нос, и лорд Жильбер прирежет тебя, как свинью. А сейчас убирайся вон, и чтобы ноги твоей больше здесь не было!
Уоррик долго пристально смотрел на служанку. Желание придушить девку, решившую, что можно безнаказанно его оскорблять, боролось в нем с жаждой свободы. Но неизвестно, сколько человек набросится на него, если Милдред позовет на помощь. Это и решило дело.
– Хорошо, но мне нужны мои меч и конь.
– Да ты спятил! – прошипела Милдред. – Убирайся в чем стоишь, чтобы не привлечь ничьего внимания! Те, кто захватил тебя в плен, наверняка прибрали к рукам все твое имущество. Ну а теперь беги! Я проведу тебя потерной[5]. И без того времени не осталось.
Уоррик последовал за женщиной, стараясь подмечать все попадавшееся ему на пути. Поняв, как мало рыцарей осталось защищать крепость, он почти пожалел, что решил уйти. Стены были достаточно крепкими и толстыми, только вот оборонять их было некому. Неудивительно, что ее брат спешит нанять войско. Керкборо можно взять за несколько часов, и Уоррик вернется сюда меньше чем через неделю, чтобы это доказать.