Боли нет. Внутри меня только пустота, а пустота болеть не может.
Тем не менее вот уже долгое время кое-кто уверен, что боль терзает меня изнутри, и что мне необходимо от неё освободиться, поделившись ею с другими. Те, кто в курсе. Хотя они хотели бы быть в курсе побольше, потому что я так почти ничего и не сказала с тех пор, как вернулась.
– Мария, – мягко говорит женщина, которую зовут так же, как меня, но чьей фамилии я так и не запомнила за три сеанса. Этот сеанс последний. Я согласилась попробовать их из жалости и в надежде, что от меня отстанут. Надежды на реальную помощь у меня не было.
И я не могу понять, зовёт она меня или напоминает своё имя. Я вообще уже мало что могу понять в поведении даже своём, не то что в чьём-то ещё – со мной слишком любезны, слишком осторожны, словно я хрупкая конструкция из спичек: одно неверное движение, и я рухну, одно неподходящее слово – вспыхну пожаром. Это выматывает.
– Почему вы решили, что готовы?
Я смотрю на часы, стоящие у неё на столе, – круглый будильник в стиле ар деко, для неё. Перевожу взгляд на стену, где висит квадратный циферблат в этом же стиле – для пациентов. Три наших сеанса прошли практически одинаково: она пыталась меня разговорить, я упорно и молчаливо сопротивлялась, смотрела, как секундная стрелка отсчитывает последние минуты нашей вынужденной встречи, потом с облегчением вставала и уходила, не попрощавшись.
– Так почему вы решили наконец пойти на контакт? Что произошло?
Она так уверена, что что-то произошло – что-то конкретное, какое-то определённое событие, которое легко классифицировать, что она с удовольствием и сделает, когда услышит мой ответ. Но я не хочу, чтобы она знала. Не хочу доставлять ей такую радость. Радость от осознания того, что она была права. Ведь она не раз говорила тому, кто привёл меня, что есть вероятность суицида, что если меня не разговорят, то эта вероятность повысится, что если меня не уговорят на эти чёртовы сеансы – повысится ещё больше. Не раз она делала пугающие намёки, так что за меня действительно стали бояться, потому я и ходила сюда – и только сюда. Но упорно стояла на своём. Вернее, молчала.
Однако она была права, и это весьма неприятное для меня открытие.
Я погружаюсь во вчерашний вечер. Я думала, что в итоге смогу делать вид, будто ничего не произошло, что смогу принять эту часть себя, но, лёжа в тёплой – начинающей остывать – ванне и слыша, как на кухне грохочут сковородки и кастрюли, а потом начинает доноситься аромат заботливо приготовленного для меня ужина, понимаю: не могу. Больше не могу.
Жутко хочется опуститься с головой под воду, как это делают в каждом пятом фильме, но я знаю, что мне это не поможет. Надо мной и так давно сомкнуты воды, и мне из них не выбраться, не выплыть на поверхность, сколько бы я ни старалась. Хотя, признаться, в последнее время я старалась не слишком усердно. Просто не осталось сил.
Ничего не произошло. Ничего не произошло. А если и произошло, то не со мной. С кем-то другим. Да, это был кто-то другой. Мантра звучит в моей голове, вибрирует на поверхности воды. Я включаю кран, и струя заглушает все остальные звуки. Закрываю глаза. Да, госпожа Мария была права. Высока вероятность суицида. Прямо сейчас – как никогда. Но шансов у меня не много. Все острые предметы типа бритв, щипчиков и даже упаковок с острыми углами исчезли из ванной бесследно. Зеркало тоже. Даже задвижка на двери, и та растворилась в небытие. Словно без всех этих острых предметов я захочу утопиться, предварительно закрывшись, чтобы никто не смог меня спасти. Но топиться я не хочу. Знаю, что не получится. Уже знаю.
Вода продолжает шуметь и набираться. Пробка в ванне предусмотрена без цепочки, а то бы и её, наверное, предусмотрительно сняли. Очень заботливо и очень предусмотрительно.
Хотя нет, не очень. Один шанс мне всё же оставили. Может, даже специально. Может, зная, что это именно то, что мне нужно. Это – а не забота и постоянный страх за несчастное хрупкое создание. Меня.
Но кого я обманываю? Это просто невнимательность. Нормальный человек, убрав из ванной зеркало, бритвы и задвижки, осмотрит её, выключит свет и уйдёт с чувством выполненного долга. Уйдёт, оставив лампочку. Даже не подумав о ней.
Но я о ней думаю. Чем больше смотрю, тем больше думаю. Она идеальна. То, что нужно. Можно тихо выкрутить эту прекрасную лампочку, хрустнуть ею в руке и самым большим осколком перерезать себе вены. Так даже будет лучше – в темноте не будет видно крови, и потому сделать это будет легче. Я уже встаю, слегка всплёскивая воду в ванне, уже протягиваю руку к полотенцу, чтобы вытереть её (не хочу, чтобы меня ударило током, это может привлечь внимание раньше времени) и вывернуть лампочку, но чувствую, что с полотенцем что-то не так. Что оно не жёсткое махровое, к которому я привыкла, а мягкое и нежное. Чересчур. И внезапно мой план летит к чертям. Внезапно я заново осознаю, что я не дома, что ванна не моя. Что я второй месяц живу с человеком, пытающимся вернуть меня к жизни. Я выключаю воду, и шум льющейся воды уступает место звукам с кухни. Я снова здесь. Я снова не одна.
Я снова жертва.
Мария, внимательно смотрящая на меня сейчас, была чертовски, возмутительно права. Кое-что действительно произошло. Я была готова сдаться. Не сделала я этого только по одной причине – не хотела, чтобы тот, кто обо мне заботится, нашёл моё мокрое голое мёртвое тело.
Только поэтому.
Но ей не следует знать. Вместо этого в ответ я выдаю какую-то несуразицу о том, что чувствую себя готовой.
И начинаю рассказывать полнейшую чушь.