– Не вижу на столе сдачи, – ожидаемо слышу я и втягиваю голову в плечи. Ничего, справлюсь.
– Потому что её и нет, – говорю с вызовом, но никакого вызова, конечно, в голосе не звучит – только страх.
– Что-то я не расслышал.
Всё ты расслышал, тупой ублюдок, только не хочешь в это поверить. Я складываю руки на груди и повторяю (на этот раз почти непринуждённо):
– Сдачи нет.
Артур усмехается моей попытке бунта. Эта усмешка сводит на нет все мои старания хоть что-то изменить, а его дальнейшее игнорирование моих попыток вызвать его на разговор окончательно отбивает всякое желание унижаться. Как будто мне и без того мало. Как будто я правда думала, что смогу этим на что-то повлиять. Только его повеселила – и в глубине души я знала, что так и будет.
Так будет всегда.
Артур – прирождённый унизитель. Это у него в крови, и стоило раскусить его раньше, но до меня, как всегда, всё слишком медленно доходит. В качестве ежедневного развлечения он унижает сразу и человеческое, и женское достоинство – хотя живём мы бесконечно далеко от черты бедности, прокладки мне разрешается покупать самые дешёвые. Негоже тратить больше, чем необходимо, на мусор для мусора. Для Артура мы с почти что бомжатскими толстенными отвратительно впитывающими прокладками практически одно и то же. Отходы. Он не тиран, потому что выше этого именования, и оно ему совсем не подходит, но всё это не отменяет того, что он скрупулёзно проверяет все чеки и заказы. Мне не удаётся ни отложить, ни спрятать деньги для своего отступления – ни рубля. Когда он нашёл мою единственную заначку в пачке моих дешёвых прокладок (уж туда-то он точно не полезет, была уверена я), она стала и последней. Больше наличных я не вижу. Постепенно Артур выбивает из моей головы эту мысль, мысль о том, что я могу существовать отдельно от него, с собственными средствами, и я сдаюсь. Он хочет видеть меня сломленной и забитой жертвой. Я хочу видеть его мёртвым. Из нас двоих в своих желаниях преуспеваю, конечно, не я. И хотя последнее, что я хочу, это доставить Артуру удовольствие его очередной правотой, я не могу обмануть не то что его – даже себя.
Как ни посмотри, всё так и есть. Я думаю, что это не он сделал меня такой. Что я была такой до него. Что это не его достижение, что бы там он ни думал. Моё прошлое и без Артура сделало из меня то, что я из себя представляю. Он не влияет на меня так, как считает. У него нет надо мной такой власти.
Но кого, чёрт возьми, я пытаюсь убедить?
Он отбил у меня даже способность к счёту. Я понятия не имею, сколько дней, недель, месяцев я падаю в эту чёрную зловонную дыру. Не знаю, есть ли у неё дно. И хочу ли я узнать, что меня там ждёт.
Сегодняшняя попытка бунта, похоже, его даже возбудила. Ночь у нас начинается раньше, чем обычно. И проходит унизительнее прошлых. Когда всё наконец заканчивается, я понимаю, что и меня моя хоть уже и утерянная, но всё-таки дерзость возбудила. Я опускаю голову на подушку и закрываю глаза. Под мерное (и мерзкое) сопение Артура я строю план. Может быть, сегодня у меня хватит сил.
Лежу так какое-то время. Потом решаю: всё, хватит. Уже хватит. Осторожно спускаю ноги с кровати. Бесшумно одеваюсь, беру сумку, бросаю в неё телефон, зарядку, несколько вещей. Входной замок сегодня со мной заодно – ни единого скрипа, щелчок тихий и мягкий. Лифт не вызываю, ноги сами несут меня вниз по лестнице. Вниз, к свободе. У подъезда никого. Темно и влажно. Слегка душновато. Но для меня – освежающе и восторженно пьяняще. Долго радоваться не приходится – свет от фонаря сползает на асфальт большой оранжевой каплей, как в замедленной съёмке, когда я чувствую на шее дыхание Артура.
Чувствую – и открываю глаза. Электронные часы на прикроватной тумбочке тускло мерцают, в который раз приветствуя моё позорное возвращение. Рука Артура скользит по моему животу. Я всё ещё здесь. Я всё ещё с ним, потому что у меня нет выбора.
Он прекрасно это знает.