Глава 6

– Он сломал ей шею, – тихо сказала я и откинулась на спинку стула. Я держала в руке фотографию Лэй Кото, скрюченной и окровавленной, на полу ее кухни. Голова была повернута слишком далеко влево, что выглядело крайне неестественно.

– Причина смерти, – ответил Раузер. – Упоминание грудной косточки. Что ты об этом думаешь?

Я пробилась сквозь мешанину эмоций. Я пробилась сквозь нее, как делала это всегда, и, найдя свое тренированное «я», свое отстраненное «я», ответила:

– Власть, доминирование, манипулирование жертвой, телом жертвы.

– Письмо точно во всех деталях, вплоть до капусты на плите. Мы не сообщали прессе причину смерти или какие-либо детали о месте убийства. Оригинал в лаборатории. Надеюсь, он оставил отпечаток или лизнул конверт, или что-то в этом роде. Пока что у нас не так много вещдоков.

– У тебя есть письмо от убийцы. Тебе не каждый день вручают такие поведенческие доказательства.

Раузер кивнул.

– Это не тот случай, Кей. Мотив непонятен. Сцена непонятна. Вещдоков практически нет. Для нас единственный способ выйти на этого типа – понять, что за спектакль он разыгрывает с жертвой.

Где-то глубоко внутри меня взвыла похожая на писк сирена. Я ощутила знакомый порыв – распутать патологию, своими глазами взглянуть на жестокие действия безжалостного преступника, продвинуться на шаг вперед. Да, это другое, подумала я, чувствуя, как по моему телу пронесся адреналин. Мои ладони вспотели. Всем им хочется покоя посреди хаоса

– Она была не первой, – услышала я свой голос, обращенный к Раузеру. Да, это было нечто другое. Убийца не просто какой-то авантюрист, не бандит с улицы, а нечто другое, жестокое и голодное; он замышляет свои действия и питается страхом и страданием.

– Четыре жертвы, о которых нам известно. – Серые глаза Раузера были холодны, как зимний дождь. – ПЗНП [7] установил между ними связь. Несколько месяцев назад детектив во Флориде получил задание расследовать нераскрытые дела и начал заносить старые убийства в базу данных. В ПЗНП сопоставили два тамошних и одно здешнее, в северном пригороде. Затем флаги взвились снова, когда две недели назад мы вошли в дом, где была убита Кото. В этом нет сомнений. Тот же «модус операнди». Тот же почерк – позиционирование, множественные ножевые ранения, постановка, отсутствие вещественных доказательств. При этом жертвы всегда лежат лицом вниз, ноги расставлены, прижизненные колющие раны в разные области тела и посмертные ножевые ранения в определенные области, внутреннюю и внешнюю часть бедер, ягодицы и нижнюю часть спины. Следы укусов на внутренней поверхности бедер, плечах, шее и ягодицах. Одно и то же оружие: зазубренное лезвие, что-то вроде рыболовного ножа, четыре-пять дюймов в длину. Следы укусов одинаковы и говорят о том, что их оставил один и тот же преступник.

– Никакой ДНК?

Раузер покачал головой.

– Чтобы не запачкаться, он использует резиновые или латексные накладки, возможно, стоматологический коффердам. Мы проверяем магазины медицинского оборудования, дантистов, фельдшеров, врачей. – Он пожевал губу. – Четыре жертвы, о которых нам известно. Я имею в виду, сколько убийств даже не попали в базу данных? Или имели разные характеристики? А если он начал убивать молодым, совпадут ли его ранние убийства по почерку с более поздними? Смею предположить, что он «повышает квалификацию», учится.

– Сколько времени прошло с момента первого убийства?

Раузер ответил на мой вопрос, не глядя в свои записи:

– Кей, этот парень охотится по меньшей мере пятнадцать лет.

Сколько убийств так и остались незарегистрированными? Сколько нераскрытых дел еще не занесено в криминальную базу? Я попыталась себе это представить.

– Последнее не удовлетворило его аппетит, – сказала я. – Он сам тебе об этом пишет. Ему нет покоя, он неудовлетворен. Он говорит тебе, что становится полностью активным.

– Знаешь, что действительно не дает мне покоя? – Раузер потер щетину на щеках. – То, как он их оставляет. Ублюдок знал о ребенке Кото. Он достаточно много знает о каждой жертве, чтобы войти и выйти точно в нужное время и не быть пойманным. Он хотел, чтобы ребенок нашел ее.

Мне было неприятно думать о том, что мальчик или кто-то другой найдет изуродованное тело близкого и любимого человека, с демонстративным пренебрежением брошенное лежать в унизительной позе. Мне не сразу удалось проглотить растущий в горле ком.

– Ритуальное выставление тела напоказ, то, как убийца оставляет тело жертвы кому-то из близких в позах, которые наверняка считает унизительными, без одежды, с посмертными увечьями – все это часть темы доминирования. Это демонстрация абсолютного контроля убийцы над жертвой.

Раузер достал из своего чемоданчика еще несколько снимков сцен убийства – каждая группа перехвачена резинкой и снабжена этикеткой – и подтолкнул ко мне через стол.

– Как ты думаешь, почему он их переворачивает?

– Возможно, ему не нравятся их лица, – ответила я и задумалась. – Возможно, ему кажется, что за ним наблюдают.

– Господи, – прошептал Раузер.

– Положение тел наделяет его большей властью. Помогает отдалиться от своих жертв, объективировать их.

Я одну за другой просмотрела фотографии. Энн Чемберс, белая женщина, 20 лет, Таллахасси, Флорида. Боб Шелби, белый мужчина, 64 года, Джексонвилл, Флорида. Алиша Ричардсон, черная женщина, 35 лет, Альфаретта, Джорджия. И Лэй Кото, азиатка, 33 года. Три женщины и один мужчина разного возраста и цвета кожи, все лежат лицом вниз, с ножевыми ранениями и укусами.

Она умерла, спрашивая ПОЧЕМУ. Все они хотят немного покоя посреди хаоса. Их хаоса, не моего. Я не говорю им. Я здесь не для того, чтобы утешать их…

Я посмотрела на Раузера.

– Убийство не является мотивом такого рода преступлений. Оно просто результат действий убийцы. Манипулирование, контроль, доминирование – вот истинный мотив.

Раузер застонал.

– Отлично, это будет легко отследить.

Я вновь посмотрела на сцену убийства Лэй Кото. Маленькая кухня, бледно-желтые стены, желтые столешницы, белая кухонная техника. Все забрызгано кровью и испачкано отпечатками ее ладоней. За свою жизнь я насмотрелась немало подобных сцен. Все они шокировали и глубоко тревожили меня. И все рассказывали историю.

Согласно протоколу вскрытия, который Раузер принес с собой, на шее и плечах жертвы имелись обширные ножевые раны. Судя по углу, под которым они были нанесены, в какой-то момент во время их взаимодействия Лэй Кото стояла к убийце спиной; одни раны были чистыми, другие рваными. Я посмотрела отчет по пятнам крови. Лужа крови на кухонном полу, затем брызги артериальной крови из ран, капли, отскочившие от окровавленного ножа, ими усеяны плита и холодильник. Кровь размазана по стенам и полу в коридоре. Я поняла, что это значит. Первоначальная атака обрушилась сзади, когда Лей была неподвижна и не ожидала ее. Но затем она начала двигаться, и это продолжалось, продолжалось и продолжалось. Судя по брызгам крови, в какой-то момент ей удалось вырваться и она попыталась убежать. Возможно, ей дали короткую надежду на спасение, просто развлечения ради, чтобы убийце было за кем погоняться. Я уже кое-что знала о преступнике. Терпеливый садист, что и говорить. Дисциплинированный. По словам патологоанатома, издевательство над жертвой продолжалось более двух часов. По всему дому. После чего убийца, оставив кровавые следы на полу в гостиной и коридоре, затащил Лэй Кото обратно в кухню.

Почему? Почему это закончилось именно в кухне – там, где и началось? Я вспомнила письмо, капусту на плите. Посмотрела на инвентарные листы. Говяжий фарш в холодильнике в открытой миске. Я поняла, что она готовила ужин рано, пока летнее солнце не нагрело дом. Вот почему в десять утра на плите варилась капуста, а в холодильнике стояла открытая миска с фаршем для бургеров. Ужин для двоих, сына и ее самой… Меня захлестнула волна тошноты. Он не только хотел, чтобы мальчик нашел мать, – он хотел оставить ее прямо там, где она готовила сыну ужин.

Я закрыла глаза и представила себе, как мальчик возвращается домой. Запах подгоревшей еды наверняка привел его прямо на кухню. Мама? Мама? Ты здесь? Убийца, конечно, это предусмотрел. Планирование, фантазии, само убийство, время, проведенное с жертвой, – все это было лишь частью этого. Внимание, которым он удостаивается потом, приятно щекочет нервы, вселяет чувство собственной значимости. Что там они говорят обо мне? Что думают? След, который он оставил в жизни этого ребенка, то, что он кого-то неизгладимым образом пометил, было огромным, бодрящим бонусом.

Я вновь посмотрела на результаты вскрытия каждой из четырех жертв, между которыми была установлена связь. Большая часть повреждений была нанесена мелко зазубренным ножом, что ослабило каждую жертву. Но ни разу, ни в одном из случаев, приписываемых этому убийце, нож не был подлинной причиной смерти. Нож – всего лишь инструмент, решила я, просто часть воплощения фантазии в жизнь.

Раузер покопался в своем старом кожаном портфеле в поисках записей. Ему нравилось иногда так поступать, закидывать меня информацией.

– Алиша Ричардсон, афроамериканка, была успешным юристом, жила в одном из тех больших кварталов Альфаретта к северу от города. Убита в собственном доме. Как и Лэй Кото, которая овдовела и жила с сыном. И два случая во Флориде – Боб Шелби жил на пособие по инвалидности и тоже был убит в своем доме, и студентка местного университета, первая известная нам жертва, убита в своей комнате в общежитии. Все происходило в светлое время суток. – Он подался вперед и положил руки на мой стол. – Итак, мы знаем, как он их убивает и как оставляет. Но так и не выяснили, что их связывало в жизни. Возможно, это чистой воды случайность. Возможно, он их где-нибудь видит, и у сукина сына едет крыша.

– Не думаю, что это случайно, – сказала я.

– Виктимология учит нас, что образ жизни жертв, их этническая принадлежность, район проживания, уровень доходов, возраст, друзья, рестораны, забегаловки, химчистки, маршруты поездки на работу и детские переживания слишком разнообразны, чтобы установить связь. Я думал, что отличительная черта серийных убийц состоит в том, что они выбирают что-то конкретное: тип, расу, пол, возрастной диапазон, нечто в этом роде. Здесь же все перемешано. Я не могу найти зацепку, понимаешь? Найти то единственное, что привлекает его к ним. Нигде нет признаков насильственного вторжения. Каждый из них открыл дверь этому сукиному сыну сам. Последняя жертва, Лэй Кото, даже приготовила ему чай. – Он указал на одну из фотографий с кухни: на столе стояли два почти полных стакана. – Никаких отпечатков. Никакой слюны. Он ни разу не прикоснулся к чаю. Он никогда ничего не трогает. Места преступления чертовски чисты. Лигатурные метки от проволоки на запястьях, в некоторых случаях на шее.

– Значит, они в сознании и пытаются сопротивляться, пока он над ними издевается, – сказала я.

Раузер кивнул в знак согласия, и мы умолкли, давая мозгу возможность это осознать, стараясь, однако, не представлять весь этот ужас, и все равно его представляя. Мы оба видели слишком много омерзительных сцен, чтобы оттолкнуть от себя эти образы. Что нам лучше удавалось, так это отталкивать прочь чувства.

– Ты отправил отчеты в Бюро для анализа? – спросила я.

Раузер кивнул.

– Да, и письмо. Белый мужчина, от тридцати пяти до сорока пяти, умный, вероятно, способный удержаться на работе. Живет один, скорее всего, разведен. Сексуальный хищник, который живет и, вероятно, работает где-то в самом городе. – Он коротко отсалютовал и добавил: – Отличная работа, ФБР. Это сужает круг до двух миллионов парней в этом городе.

– Ему нужно время и пространство, чтобы воплотить в жизнь фантазии, которые движут его агрессивным поведением, – сказала я. – Поэтому вполне логично, что они считают, что он живет один. И, согласно его письму, он фотографирует, что помогает ему еще больше разжигать воображение. Он уже представил себе в мельчайших подробностях, что он с ними делает. Это лишь вопрос выбора очередной жертвы. Вероятно, он неким образом видит себя в отношениях с ними. Есть ли вторичные сцены?

– Само место преступления и место, где убийца бросил останки, одно и то же. Делает всю свою работу прямо там же. О чем тебе это говорит?

– Ему не нужно переносить их куда-то еще, потому что он знает, что ему не помешают. Очевидно, он принимает меры предосторожности, которые позволяют ему чувствовать себя уверенно в том, что касается их распорядка дня, соседей и того, что дверь ему непременно откроют.

– Ни тебе свидетельств изнасилования, ни следов семенной жидкости – но Бюро признало это убийством на сексуальной почве. Почему? Это лишь подстегивает ажиотаж прессы.

– Обычно проникающие ножевые ранения связаны с сексуальным поведением.

– Господи Иисусе! – взорвался Раузер, чем, признаться, напугал меня. – Мне просто не терпится объявить, что у нас появился сексуальный маньяк. У нас пресс-конференция через два часа. И я имею удовольствие сообщить городу, что речь идет о серийном убийце.

Я застыла на месте, хотя вовсе не чувствовала себя спокойно. Мой стол был завален фотографиями сцены убийства, а Раузер выделял гормоны стресса, которые буквально прыгали через стол и лупили меня по лицу. У нас не было опыта успешной совместной работы, когда кто-то из нас пребывал в стрессе. Мы в чем-то похожи на щенят, Раузер и я, и гораздо лучше умеем играть, нежели успокаивать друг друга. Обычно ссора начинается когда мы оба взвинчены.

Раузер отвернулся.

– Я хватаюсь за соломинку, а ты не даешь мне ничего, чего я еще не знаю.

Я подумала о глумливом письме и о заключении судмедэксперта. Я терпеть не могла, когда Раузер разочаровывался во мне. Я любила и ненавидела то, как я чувствовала себя с ним рядом. Опять этот комплекс заботливого папочки. Для меня это был крючок, причем всегда. Мой отец почти никогда не говорил ни со мной, ни с кем-то из членов нашей семьи, а когда говорил, то казалось, будто тучи рассеялись и внезапно стало тепло на душе. В детстве и я, и мой брат только и делали, что пытались вытащить его из этой скорлупы, чтобы повторить это чувство. Став взрослой, я потратила слишком много времени, пытаясь добиться этого же от других мужчин. С другой стороны, моя мать почти никогда не закрывала рта. Она щедро раздавала критику и скупо одобрение, что, казалось, лишь усугубляло наши психозы.

– По словам насильников, во время нанесения жертве ножевых ранений у них были фантазии о сексуальном проникновении, – сказала я Раузеру. – Из чего следует, что вместо полового члена преступник использует нож. Колющие ранения, как правило, наносятся вокруг половых органов, а в некоторых случаях также посмертно, и, видимо, их цель не в страданиях жертвы, а в чем-то совершенно другом. Специалисты в области криминальной психологии назвали бы это чем-то вроде регрессивной некрофилии.

– Что еще? – спросил он.

– То, что он написал тебе сейчас, после столь долгого молчания, если оно действительно длилось пятнадцать лет, игры с правоохранительными органами – все это призвано повысить уровень возбуждения и риска. Просто убивать ему уже недостаточно.

– Он не просто убивает, Кей, он их калечит, – напомнил мне Раузер и провел рукой по густым, с проседью, волосам.

– Извини. Я бы рада помочь. Честное слово. – Разумеется, я была искренна лишь наполовину. Просто я всегда говорила такие вещи, когда Раузер бывал чем-то обеспокоен.

– Тогда помоги, – сказал он, чем удивил меня. – Приезжай в участок и прочитай все сводки со всех мест. Вытяни из них что-то применимое на практике, что помогло бы мне выяснить, кто этот ублюдок. Я включу тебя в бюджет в качестве консультанта.

Я покачала головой.

– Не думаю, что для меня сейчас это был бы лучший выбор. Именно из-за такой работы я и забухала.

– Бред сивой кобылы. – Раузер усмехнулся, но в его глазах не было ни капли веселья. Он никогда не давал мне поблажки. – Ты забухала, потому что ты алкоголичка. Что тебя беспокоит?

– Меня вытурили из Бюро, разве ты забыл? Я не просыхала. А еще распался мой брак, и я провела три месяца в клинике для алкашей. Помнишь? Ты хочешь угробить все ваше расследование? Тебе нужен криминалист, чьи выводы не будут поставлены под сомнение на этапе судебного разбирательства.

– Окружной прокурор может отрядить в суд «говорящую голову» с более красивым прошлым. Ты нужна мне сейчас, сегодня, на данном этапе. Я больше никому не доверю эту заумную аналитическую чушь. И мне противно, когда ты жалеешь себя. – Он быстрыми отрывистыми движениями начал собирать свои вещи. – Знаю, знаю, Бюро поступило с тобой по-свински. Черт возьми, забей на это, Стрит. Да, у тебя проблемы с алкоголем. У тебя и еще у миллионов пятидесяти других людей. Прекрати использовать это как предлог, чтобы оставаться в стороне. Значит, у тебя было тяжелое детство. Добро пожаловать в наш клуб.

Злой и чересчур вздернутый, он сунул свои записи и фотографии в свой кожаный портфель. Я подумала о Бобе Шелби, он был единственной известной жертвой мужского пола. Он жил один на пособие по инвалидности, сказал мне Раузер. Жизнь и без того уже доставила Бобу Шелби немало страданий. Он не должен был терпеть в свои последние минуты пытки, унижения и ужас. Я подумала об Алише Ричардсон. Чернокожая женщина, молодая и успешная, она пробила все стеклянные потолки на пути к успеху. Ее семья, наверное, гордилась ею. Почему она открыла убийце дверь в тот день? Я подумала об Энн Чемберс, только что начавшей взрослую жизнь в университете штата Флорида. Я подумала о Лэй Кото, о хаосе и кошмаре на кухне, о Тиме, который вернулся домой и нашел ее мертвой. Я подумала о глазах Раузера, смотревших на меня сейчас, стальных, с крошечными голубыми крапинками. Я отлично знала его. Ему было нелегко просить о помощи.

Я откинула голову назад, закрыла глаза и глубоко вздохнула. Мне жутко захотелось выпить. Раузер захлопнул портфель и схватил его за ручку.

– Кстати, мои поздравления. Твой бывший работодатель полностью с тобой согласен. Бюро тоже говорит, что он вновь просыпается – и что эта фаза охлаждения будет очень короткой. Ты не хуже меня знаешь, что это значит.

Вообще-то, это никакое не охлаждение, подумала я. Это постепенное нарастание. И хотя в данный момент полиция Атланты не собирала урожай тел, убийца был где-то рядом, и он фантазировал, заново переживал свои убийства, тщательно планируя новую реконструкцию – и, возможно, уже выслеживая свою следующую жертву.

Загрузка...