Башня не клеткой становится, а прибежищем.
Волком не воешь, но в общем почти близка.
Заживо поедает тебя тоска.
Черная женщина, жестокая, злая мачеха;
к нежности ведьма едва ли была годна,
только с тобой она рядом была одна.
Все, кто затем обнимали и горько плакали,
от лицемерия заставили сатанеть.
Небо в фонариках, словно весь мир в огне.
В мягкой земле утопая ногами голыми,
мчишься обратно туда, где стоит стеной
то, что стояло меж миром их и тобой —
ясная правда, истоптанная, изгаженная,
только не ведьмы алым и хищным ртом:
мир за порогом всегда оставался злом.
Юность отчаянна, юность не верит на слово:
ногу засунуть в капкан бы на остроту.
Раны теперь зализывать, прячась тут.
Годы идут, новым слухом деревни полнятся
про злую ведьму, чей слышится смех в лесах,
но в этот раз ни слова о волосах,
о тонком золоте шелка их и их магии.
Значит, и не примчатся ее спасать.
В землю зарыта отрезанная коса.
Рапунцель, прости, конь издох, ноги в мясо сбиты,
доспехи по весу – надгробного камня плиты,
и заживо солнце печет в них меня, как мясо.
Уже не тебя – меня самого кто б спас?
Рапунцель, прости, я не маг, я не вижу чащи
твоей заколдованной, я даже не вижу башни,
с которой свисали бы волосы, как канаты,
мне чтобы подняться. А я лишь хочу обратно.
Кого мне спасать? Я идти не могу, здесь топи
болотные тянут, и звери лесные, тропы,
все глубже в леса уводящие – дальше далей.
Такого мне не сулили слова преданий.
Кого мне спасать? Истончаются мои силы,
а девушек много, все, как на подбор, красивы.
Чем ты лучше них? Идти до тебя – мученье.
Простых обстоятельств нерадужное теченье.
Пока что иду, не по воле уже – упрямству.
На хлеб и постель я б давно променял и царство,
но жаль, ведь так много пройдено, чтоб сдаваться.
Рапунцель смеется: не первый он из скитальцев
нелепых и верных – таких здесь ходило много.
Рапунцель глядит из окошка сторожевого
на грустного и уставшего вдали принца,
поверившего в нелепые небылицы.
О чем же еще умолчали о ней рассказы?