Я познакомилась с Нисой на «открытом микрофоне» в одном крошечном клубе, где впервые услышала ее пение. Темой вечера было зимнее солнцестояние. Меня должен был сопровождать Стиви – это было одно из его любимых местечек, где собирались его друзья-неоязычники, музыканты и актеры, чтобы повеселиться и выступить. В свойственной Стиви манере в последнюю секунду он меня кинул – в кои-то веки не из-за свидания, а потому что французский бульдог, за которым он присматривал, сожрал коробку шоколадных конфет.
– Я в неотложке – слава богу, мы успели, ветеринар сказал, она едва не умерла. Но ты развлекайся, я тебе завтра позвоню.
Я стояла в очереди в клуб. Выдалась холодная февральская ночь, но народу собралось много. Однажды я уже бывала здесь, вместе со Стиви, и знала, как тут все устроено. Куча народу в костюмах, будто собрались на Марди-Гра, многие начали пить еще до приезда. Постоянная болтовня о прослушиваниях, свиданиях и о том, кто, по слухам, должен выступать этим вечером.
Прежде чем она стала для меня Нисой, она была смуглой молодой женщиной с глубоко посаженными глазами и задорной ухмылкой, которая вышла на сцену с песней «Горькая ива»[15], одной из немногих старинных баллад, где за проступок наказывают мужчину.
Она начала игриво:
Однажды маленький Христос
Спросил святую мать,
Позволит ли она ему
Пойти с мячом играть?
Я узнала эту песню – Стиви заставил меня послушать ее на его ежегодном рождественском ужине. Когда трое юных богачей отказываются играть в мяч с нашим добрым юным Спасителем – сыном бедной женщины, – он подставляет другую щеку? Ничего подобного.
Молодая певица вытянулась в полный рост и продолжала, объятая праведным гневом:
Христос из солнечных лучей мост над водой возвел
И, как по суше, по нему над речкой перешел.
А трое маленьких господ, бежавшие за ним,
Пошли ко дну, пошли на дно все трое как один.
Затем, более мягко, она поведала о том, как три молодых, убитых горем матери пришли к Марии, матери Спасителя. К чести Марии, она положила сына себе на колени и трижды отхлестала ивовым прутом, после чего он вскочил и проклял ивовое дерево.
Полный зал разразился аплодисментами и смехом, а певица, широко улыбаясь, отошла от микрофона и вернулась на место.
Я заинтригованно наблюдала за ней. Она ярко выделялась на фоне всех, кто выступал до нее.
– Ниса, вернись на сцену, – крикнул ведущий, жестами призывая публику вызвать певицу на бис.
Ниса – я слышала это имя, когда ждала в очереди. Я сделала еще глоток вина, пока певица спешила обратно на сцену. Она встала перед микрофоном и запрокинула голову так, чтобы на нее падал одинокий луч прожектора, закрыла глаза и вновь запела – невысокая девушка в бордовом платье, подчеркивавшем изгибы ее тела. На круглом лице сверкали капельки пота. Она пела без музыки, чистым сопрано с легкой хрипотцой, как будто лезвие бритвы разрезало плотный бархат.
Когда бы девы юные все пели как дрозды,
То сколько бы парней пошло бить палками кусты?
Когда бы стали утками все девушки потом,
То сколько бы парней пошло купаться нагишом?
Эту песню я раньше не слышала, но всем остальным, похоже, она была знакома. В отличие от предыдущей – веселой и быстрой, – эта разворачивалась медленно, почти траурно.
Я слушала как зачарованная; постепенно тон песни сменился – не мелодия, но слова и то, как они оживали благодаря певице, будто пробуждавшей нечто, чего, возможно, не стоило бы будить. Зал наполнился шепотом и наполовину напеваемыми словами, создававшими мрачный контрапункт. Голоса сплетались с голосом певицы в гармонии, показавшейся мне пугающей.
Когда бы парни овцами бродили средь осок,
То сколько б дев на луг пошло варить овечий воск?
Кто-то начал стучать ладонями по столу. Другие присоединились, поначалу ударяя мягко, затем сильнее. Голос девушки тоже стал громче, громче, чем казалось возможным при ее хрупком телосложении. Теперь она широко раскрыла глаза и смотрела в потолок, глядя на что-то незримое. Я подняла голову, но увидела лишь прожектор и мишуру, свисавшую с электрической гирлянды.
Когда бы парни у реки росли бы как рогоз,
То сколько с косами девиц пошло бы на покос?
К мерному стуку рук присоединился топот ног. Я слышала тихий шепот, слова, притаившиеся за теми, что исполнялись. У меня пересохло во рту; я хотела встать и уйти, но испугалась – не смутилась, а искренне испугалась того, что может произойти, если я попытаюсь уйти.
Когда бы девы зайцами могли на горке стать,
То сколько б с ружьями парней пошло их добывать?
Женщина резко опустила голову и посмотрела в небольшую толпу. Ее взгляд казался рассеянным. Повысив голос, она повторила последний куплет. Я услышала звук, похожий на шум крыльев или шагов под потолком. И тут все начали подпевать, выкрикивая слова, а мое сердце забилось в такт.
Когда бы девы зайцами могли на горке стать,
То сколько б с ружьями парней пошло их добывать?
Песня достигла кульминации. Певица подняла руки, и все затихли. Я чувствовала себя так, будто попала под лавину, будто меня смело с горы и выбросило здесь, и теперь я пыталась понять, чему именно стала свидетелем.
– Спасибо! – задыхаясь, сказала женщина.
Ее шатало, словно она перебрала алкоголя. Она сделала шаг назад, и теперь прожектор освещал пустую сцену, а певица скрылась в тени. Ее темные глаза пристально осматривали зал, и я осмотрелась, пытаясь понять, кого она ищет. Повернувшись обратно, я увидела, что она смотрит на меня.
Не успела я улыбнуться или как-то ответить на ее взгляд, как она уже спрыгнула со сцены. Я думала, что ее тут же окружат друзья и поклонники. Люди протягивали к ней руки, чтобы дотронуться до нее или быстро обнять, но она, не останавливаясь, шла дальше, пока не оказалась в одиночестве возле барной стойки. На сцену вышел следующий исполнитель, заигравший на мандолине «Кукловода»[16]. Я соскользнула со стула и подошла к ней.
– Это было потрясающе, – сказала я. – Могу я угостить тебя? Я Холли.
– Конечно. – Она одарила меня этой своей хитрой улыбкой и поманила пальцем бармена. – Мне, пожалуйста, «Московский мул»[17].
– То же, – сказала я.
Это произошло в феврале две тысячи двадцатого. Следующим вечером я приготовила для нее ужин у себя в квартире в Квинсе. Мы выпили две бутылки просекко, которые я купила в бодеге внизу, и проболтали всю ночь. Я узнала, что музыка у нее в крови: ее дед по линии отца приехал с Сент-Винсента и играл с Лордом Мелоди[18]. Его сын, отец Нисы, женился на представительнице знаменитого клана фолк-певцов и музыкантов из Северной Англии. Родители развелись, мать Нисы вышла замуж за юриста в музыкальной индустрии и переехала в Лос-Анджелес, где Ниса жила до восемнадцати лет, а потом перебралась в Нью-Йорк и попыталась стать певицей.
Ей удавалось зарабатывать, живя на задворках, работая официанткой, на замену, разнося заказы от сервиса по доставке еды, и за эти годы она обрела небольшое число преданных поклонников. Она сказала, что любит французские фильмы, особенно с Жюльетт Бинош, карибскую кухню во Флэтбуше и пытается попасть на любой «открытый микрофон» в городе.
Около рассвета мы впервые легли в постель. Следующую ночь она тоже провела у меня и с тех пор так и не ушла.