Сиротка была самая настоящая. У неё из родителей только бабушка.
И бабушкина сестра.
Бабушек две, а родителей нет.
Познакомились мы на Новый год.
Перед тем как позвонить в железную дверь сироткиной квартиры, мы с Кисонькой задержались этажом ниже – прямо на лестнице я преобразился в Деда Мороза.
Всё необходимое было у меня с собой.
Я надел красный тулуп, шапку с белым отворотом и бороду. (Дети нынче пошли наблюдательные, вычисляют самозванцев по башмакам.) Так вот, чтобы избежать провала, я всунул ноги в горнолыжные ботинки.
Походка моя сделалась словно у штурмовика из «Звёздных войн», из-под пяток вылетал пластмассовый стук.
Укутанный синтетикой, скрытый под курчавым забралом бороды, я вспотел, не успев взять в руки мешок с подарками.
Из квартир высунулись любопытные, весь подъезд был в курсе – к сиротке сегодня придёт праздник. На лицах переливалось удовольствие от предстоящих пересудов, будто я – жених, явившийся свататься.
Дверь передо мной приоткрыла худощавая, даже костлявая, высокая старушка в платье с большим кружевным воротником, который двумя белыми крыльями спускался ей на грудь.
Это была, как после выяснилось, родная бабушка.
– Вы к кому? – спросила она через щель.
– Я Дед Мороз, – забыв о всякой величавости, почему-то виноватым шёпотом ответил я.
– Что вам нужно? – спросила бабушка.
– Я принёс подарки, – ответил я растерянно и показал мешок.
– Ну проходите, – милостиво позволила бабушка, сняла цепочку и открыла дверь пошире.
Из глубины жилища, переваливаясь с одной ноги на другую, приближалась другая старушка – бабка номер два. Ноги у неё были кривые, как у кавалериста. Одета она была в застиранные мужские трусы спортивного кроя и громадную несвежую футболку.
Сама cиротка выглядывала из комнаты. Любопытство на её личике сменялось испугом, а кокетство – осторожностью.
Мы с сироткой в тот момент были чем-то похожи. Я – чудо переодетое, она – почти настоящее.
В ней было понимание всего на свете. Понимание того, что перестают понимать взрослые. Понимание того, что понимать ничего не надо – всё и так понятно. Например, что я – реальный Дед Мороз, а не ряженый.
Готовность радоваться ещё преобладала в ней над желанием разоблачать.
Подозрительность и боязнь подвоха ещё не восторжествовали.
Доверчивость, эта божественная черта, была в сиротке.
Но конец уже виднелся. В её припухших, всегда как бы заспанных глазах была усталость. Причастность к неземному тяготила её, инстинкт торопил поскорее вылупиться, опериться и вовсю зажить обычным человеческим существом.
Родная бабуся принялась поправлять сиротке волосы, а неродная подтянула на малышке сползающие колготки.
– Поздоровайся с Дедом Морозом, – сказали обе пенсионерки хором.
Сиротка смущалась, прятала глаза и не соглашалась меня приветствовать. Наконец она быстро произнесла: «Здравствуй, Дед Мороз», и я поклонился ей. Когда я посмотрел на старушек снова, то невольно застукал их лица. Они переглядывались с такой усмешкой, будто с наслаждением наблюдали, как девственника привели в публичный дом.
Стараясь говорить басом, избегая глупых смешков, к которым приводит смущение, я принял приглашение пройти вглубь жилища, где, усевшись на диван, принялся одаривать обитательниц квартиры.
Ни одна не осталась обделённой.
Совершенно не помню самих подарков, помню только, что вручил малышке маленькое боа из розовых перьев. Увидев заранее её фотографии в разных нарядах, я решил, что боа окажется кстати.
Когда я вынул боа из мешка, несколько пёрышек упали на пол.
– Что за странная вещь, столько мусора! – заквохтала бабуся, как если бы в курятник забрался лис. – Мы это уберём.
Сиротка подхватила:
– Мы это уберём! Уберём! От этого беспорядок!
Та, что в мужских трусах, наблюдала со стороны, скрестив на груди руки.
Корявые клешни и нежные пальчики слаженно скомкали розовые перья и затолкали в далёкие закрома.
Теперь мне иногда кажется, что однажды, спустя много лет, во время генеральной уборки, то несчастное боа попадётся сиротке на глаза и она с нежностью вспомнит Деда Мороза и новогоднюю ночь.
Мне хочется, чтобы так случилось.
Я опять почувствовал себя женихом.
Моей скудной хитрости хватало лишь на то, чтобы кое-как притворяться Дедом Морозом, но охмурить двух мегер и сиротку, в которой пробудилась подозрительность…
Это было выше моих сил.
Я совершенно взмок и покинул квартиру, чтобы избавиться от ставшего ненавистным костюма.
На лестнице поджидала Кисонька.
Она спросила, как всё прошло, и я ответил, что нормально.
Вообще, я не понимаю, зачем спрашивать, как прошло, если здесь и так всё написано.
Не видно разве, как прошло?
Кисонька помогла мне убрать костюм в сумку и потянулась салфеткой к моему мокрому лбу.
Я оттолкнул её руку:
– Я сам. Извини. Просто я сам.
Я утёрся рукавом, и мы вместе отправились в гости к сиротке.