Месяц испытания прошел, и Оливера формально приняли в ученики. Это был сезон, обильный заболеваниями или, говоря коммерческим языком, обильный спросом на гробы, так что в течение нескольких недель Оливер приобрел немалый опыт. Успех коммерческих спекуляций мистера Соуэрберри превзошел все его ожидания. Старейшие обитатели города не помнили времени, когда так свирепствовала корь, роковым образом влиявшая на существование детей. Из-за этого было много похоронных процессий, во главе которых шел маленький Оливер в шляпе с длинным крепом, доходившим ему до колен, вызывая тем неописуемое удовольствие и волнение всех матерей города. Таким образом, Оливер, сопровождавший своего хозяина во всех процессиях умерших детей с целью приучиться к хладнокровию и умению владеть своими нервами, что необходимо истинному гробовщику, имел возможность наблюдать замечательную покорность судьбе и мужество, с которым многие переносили выпавшее на их долю испытание.
Например, когда Соуэрберри хоронил какую-нибудь богатую старую леди или джентльмена, имевших множество племянников и племянниц, которые казались безутешными во время болезни родственницы или родственника и были, по-видимому, совершенно поглощены своим горем, но на похоронах выглядели довольными и счастливыми, непринужденно и весело разговаривая между собой, будто решительно ничего не случилось. Мужья переносили потерю своих жен с героическим самообладанием. Жены, надевая траур по своим мужьям, как будто главным доказательством горя могла служить лишь известная одежда, больше всего заботились о том, чтобы этот костюм шел им к лицу. Замечателен был вообще тот факт, что все эти леди и джентльмены, так страстно выражавшие свое безутешное горе во время церемонии, тотчас же по возвращении домой приходили в себя и совершенно успокаивались к тому моменту, когда наступало время чаепития. Все это было весьма любопытно и поучительно, и Оливер с большим удивлением присматривался к такому.
Научился ли Оливер Твист покорности судьбе на примере стольких добрых людей, я не могу сказать, несмотря на то, что я его биограф. одно только могу я с достоверностью утверждать, что в течение нескольких месяцев он стойко переносил помыкания и издевательства Ноэ Клейполя, который стал относиться к нему несравненно хуже с тех пор, как начал завидовать тому, что только поступивший на службу мальчишка фигурирует в процессиях с черной палкой и в шляпе с крепом, тогда как он, несмотря ли старшинство, остается по-прежнему в своей старой шапке и кожаном переднике. Шарлотта обращалась с ним худо, потому что так обращался с ним Ноэ. Миссис Соуэрберри была его непреклонным врагом, потому что мистер Соуэрберри выказывал склонность быть его другом. Находясь, таким образом, между этими тремя особами с одной стороны и изобилием похорон с другой, Оливер чувствовал себя далеко не так хорошо, как голодный поросенок, попавший в кладовую с зерном при пивоварне.
Теперь я перехожу к весьма важному эпизоду в истории жизни Оливера и хочу описать один случай, на первый взгляд как бы незначительный и пустой, но при этом косвенно повлиявший на весьма существенную перемену во всех его будущих планах и поступках.
В один прекрасный день, когда наступил обычный час обеда, Оливер и Hoэ спустились в кухню, где им был приготовлен лакомый кусок баранины – полтора фунта самой скверной шеи. Шарлотту вдруг вызвали за чем-то, и Ноэ Клейполь, который был голоден и зол, решил воспользоваться этим коротким промежутком времени, и нашел, что наиболее подходящим будет начать издеваться над Оливером Твистом.
Желая по возможности скорее предаться этой невинной забаве, он положил ноги на стол, схватил Оливера за волосы, надрал ему уши, выразил мнение, что он подлый трус, и затем объявил, что непременно придет смотреть, когда его повесят, где бы ни случилось это событие, которого он жаждал. Далее, как и подобало такому ожесточенному и испорченному питомцу благотворительного учреждения, он стал придумывать самые разнообразные мелочи, чтобы досадить Оливеру, но ни одна из них не привела к желанной цели заставить мальчика заплакать. Мелочная низкая душонка Ноэ подсказала ему, что сегодня, если он желает достигнуть результата, необходимо придумать что-нибудь тонкое, ядовитое, и он решил перейти на личности.
– Эй ты, отродье, – сказал Ноэ, – где твоя мать?
– Она умерла, – ответил Оливер. – Прошу, пожалуйста, не говорить о ней.
Оливер вспыхнул, и дыхание его ускорилось, в углах рта и у ноздрей появилось нервное подергивание – то было, по мнению мистера Клейполя, верным признаком жестокого приступа плача. Это побудило его продолжить начатое.
– Отчего же она умерла? – спросил он.
– От разбитого сердца, как рассказывали мне наши старые сиделки, – ответил Оливер, говоря как бы про себя и не думая о Ноэ. – Мне кажется, я знаю, что значит умереть от разбитого сердца.
– Толи-роли, лоли, лоли, фоли-роли, – запел Ноэ, заметив слезу, скатившуюся по щеке Оливера. – О чем же ты это хнычешь?
– Не из-за того, что вы говорите, – ответил Оливер, поспешно отирая слезу, – не думайте этого, пожалуйста!
– Эге, не из-за меня! – передразнил его Ноэ.
– Нет, но из-за вас, – резко оборвал его Оливер. – Довольно! Не смейте ничего больше говорить о ней. Лучше не говорите!
– Лучше не говорить! – воскликнул Ноэ. – Так-с! Лучше не говорить! Не будь таким бесстыдным, отродье! Твоя мать! Ночная красотка была она, вот что! О Господи!
Ноэ выразительно кивнул и поднял кверху свой красный нос, считая это наиболее подходящим действием для данного случая.
– Знаешь ли ты, нищенское отродье, – продолжал Ноэ, которому молчание Оливера придавало все больше и больше смелости, – знаешь ли, нищенское отродье, – продолжал он с оттенком притворной жалости, – теперь этому никто не поможет, и даже ты не смог бы помочь! Мне очень жаль тебя, и я уверен, всем, решительно всем жаль тебя. Да ведь ты и сам прекрасно знаешь, что твоя мать была ни более ни менее как настоящая уличная потаскуха.
– Что вы сказали? – спросил Оливер, быстро обернувшись.
– Настоящая уличная потаскуха, нищенское отродье, вот что! – ответил Ноэ совершенно спокойно. – А потому, нищенское отродье, она хорошо сделала, что умерла, иначе ее или заперли бы в смирительный дом в Лондоне, или сослали на каторгу, или повесили.
Слова эти довели Оливера до бешенства, кровь бросилась ему в голову и он, вскочив с места, опрокинул стол и стул, схватил Ноэ за горло, тряхнул его так, что застучали зубы и, собрав все свои силы, нанес ему тяжелый удар, моментально сваливший его на пол.
Вот что сделало жестокое обращение с этим, еще минуту назад спокойным, кротким и безобидным созданием! Но дух его не мог нe возмутиться; жестокое оскорбление, нанесенное его матери зажгло огнем всю кровь. Грудь у него тяжело поднималась. Он стоял, вытянувшись во весь рост, глаза его сверкали и искрились, вся фигура его изменилась, когда он гневно смотрел на своего трусливого мучителя, лежавшего теперь у его ног.
– Он убьет меня! – орал во все горло Ноэ. – Шарлотта! Миссис! Новый мальчик хочет убить меня! Помогите! Помогите! Оливер сошел с ума! Шар… лотта!
Вопли Ноэ были услышаны, на них ответила громким криком Шарлотта и еще более громким миссис Соуэрберри. первая влетела в кухню из боковой двери, тогда как вторая стояла на лестнице до тех пор, пока не уверилась, что жизни ее ничто не угрожает, если она сойдет вниз.
– Ах ты, негодяй! – кричала Шарлотта, схватив Оливера за шиворот с такой силой, с какой может схватить здоровый мужчина. – Ах ты, неблагодарное, злое, гадкое создание! – И, останавливаясь чуть ли не на каждом слоге, Шарлотта наносила Оливеру удар за ударом, сопровождая каждый вскрикиванием к общему удовольствию всей компании.
Надо полагать, что кулак Шарлотты был не особенно тяжел, так как миссис Соуэрберри, думая, вероятно, что он не в состоянии усмирить безумие Оливера, влетела в свою очередь в кухню и, схватив мальчика одной рукой, принялась царапать ему лицо другой. Видя, что дело принимает вполне благоприятный оборот, Ноэ вскочил на ноги и принялся дубасить Оливера по спине.
Оживленная гимнастика длилась довольно долго. Когда, наконец, все трое устали так, что были уже не в состоянии ни бить, ни царапать, то потащили Оливера, который, не испытывая ни малейшего страха, продолжал кричать и защищаться, в темный подвал и заперли его там. По окончании расправы миссис Соуэрберри упала в кресло и залилась слезами.
– Ах, Бог мой, она умирает! – воскликнула Шарлотта. – Стакан воды, голубчик Ноэ! Скорей!
– О Шарлотта, – сказала миссис Соуэрберри, говоря задыхающимся и еле слышным голосом, после того как Ноэ облил ей голову и плечи изрядным количеством воды. – О Шарлотта, какое счастье, что нас всех не убили в постели!
– Да, большое счастье, ма'ам, – ответила Шарлотта. – Надеюсь, что это будет хорошим уроком хозяину, чтобы он не брал больше этих ужасных созданий, которые с самой колыбели своей предназначены быть убийцами и грабителями. Бедняжка Ноэ! Он наверняка был бы убит, ма'ам, не приди я вовремя.
– Бедняжечка! – сказала миссис Соуэрберри, с состраданием глядя на Ноэ.
Ноэ, жилетные пуговицы которого были наравне с верхушкой головы Оливера, принялся из всей силы тереть себе глаза кулаками, когда произносились эти сожаления о нем, пока ему не удалось выжать несколько слезинок. в конце концов он даже начал всхлипывать.
– Ах, что же нам делать? – воскликнула миссис Соуэрберри. – Хозяина нет дома, и ни одного мужчины! Ведь не пройдет и десяти минут, как он выбьет эту дверь.
Сильные удары кулаком и ногами, сыпавшиеся на дверь, за которой был заперт Оливер, делали такое предположение до некоторой степени вероятным.
– Боже мой милостивый! Не знаю, право, ма'ам, – сказала Шарлотта, – не послать ли нам за полицейскими?
– Или за солдатами? – спросил мистер Клейполь.
– Нет-нет! – сказала миссис Соуэрберри, вспомнив в эту минуту старого друга Оливера. – Беги к мистеру Бемблю, Ноэ, и скажи ему, чтобы он пришел сейчас же, не откладывая ни единой минутки… Беги без шапки! Беги скорее! Держи нож на синяке, пока ты бежишь… От холода опухоль спадет.
Ноэ не ответил ни единого слова и пустился бежать во всю прыть, на какую только был способен. Все прохожие останавливались с удивлением, при виде мальчика из благотворительного учреждения, который как вихрь несся по улице без шапки и с приложенным к глазу складным ножом.