– А, знакомые все лица, – Гуров широко улыбнулся Киселеву и Скворцову. – Вы поговорить или сердечко пошаливает?
Константин почувствовал, что готов растерзать «милашку доктора», и сжал кулаки в карманах, усилием воли изобразив на лице дружелюбную гримасу.
– Конечно, лучше бы на прием, чем по делу, – ответил он. – Хотя больное сердце – это тоже плохо.
Взгляд Гурова стал жестким:
– Сейчас вы беспокоите меня на рабочем месте. Я не знаю, какое у вас ко мне дело, зато знаю, что чист перед законом. Если вам так необходимо побеседовать со мной, надо было записаться. Вы не думаете о репутации честных граждан. Меня, между прочим, ждут больные.
– Чем чаще вижу вас, тем больше думаю о вашей святости, – с иронией заметил Павел. – И все-таки вам придется принять нас без очереди. Или вызвать вас повесткой? Вот когда начнутся разговоры.
Петр Семенович указал им на диван:
– Садитесь. Слушаю вас. Надеюсь, вы не будете спрашивать про Свету? Клянусь, я все сказал тогда!
И все же заметно: врач чем-то испуган. Он изо всех сил старался справиться с волнением, но это плохо получалось.
– Сегодня речь пойдет о Татьяне Ларцевой, – Павел пристально смотрел ему в глаза. – Знаете такую?
– Знал, – кивнул головой Гуров. – Ведь она умерла, правда? Погибла в автокатастрофе, и я пойду на похороны. Что еще вас интересует?
– В каких вы были отношениях? – спросил Константин.
– С Таней? Ни в каких, – оперативникам показалось, что Гуров облегченно вздохнул.
– Можно конкретнее? – Киселев продолжал не отрывать глаз от его лица.
– Это трудно. Я не писатель и не поэт. Но, может быть, вас устроит такой ответ: на уровне «здравствуйте» и «до свидания», когда мы случайно виделись, – на лице врача заиграла саркастическая улыбка. – Знаю, сейчас последует вопрос, когда, где и как мы виделись. Отвечая на него, от души надеюсь, что он последний, потому что (боюсь даже предположить, сразу смех разбирает), если вы подозреваете меня в покушении на жизнь Тани, это самое глупое суждение, которое я когда-либо слышал!
– Не отвлекайтесь, – остановил Скворцов поток его красноречия.
– О, прошу прощения. – Видно было: Гуров расслабился и начал кривляться. – Может быть, я открою вам Америку, но мать Тани, Алевтина Николаевна Ларцева, тоже врач. Она работала в этой больнице долгое время, хотя материальное положение и любящий муж могли освободить ее от тяжкого труда. Из всех врачей этой больницы (и даже всего города) Алевтина Николаевна выделяла меня как лучшего специалиста. Я неоднократно бывал у нее дома, она вызывала меня то к мужу (знаете, как трудно ставить диагнозы близким?), то к дочери, особенно после трагедии, которая произошла в их семье. Тогда у Тани начало пошаливать сердце.
– И каким же был ваш диагноз? – поинтересовался Киселев.
– Абсолютно здоровое сердце, боль чисто нервного плана. Выписал успокоительное, ей помогло.
– Наверное, не очень помогло, если пять дней назад она опять посещала вас, – заметил Константин.
– Таня посещала меня пять дней назад? – только хороший артист мог сыграть такое искреннее удивление. – Уверяю вас, здесь какая-то ошибка. Я не видел Таню вот уже года два.
– Однако в ее еженедельнике стоит дата и время с вашими инициалами, – возразил Константин.
– Я не буду клясться на Библии, это легко проверить, – Гуров нажал кнопку селектора. – Жанночка, будьте добры, зайдите ко мне.
Через пару секунд дверь распахнулась, и в кабинет вбежала хорошенькая медсестра.
– Слушаю, Петр Семенович.
– Жанночка, эти господа хотят абсолютно точно знать, была ли у нас на приеме четырнадцатого числа сего месяца некая Ларцева Татьяна Александровна.
– Секунду, – Жанна повернулась на высоких каблуках.
– Скажите, а могла Ларцева записаться на прием и не прийти? – спросил Павел.
– Вполне, – кивнул головой Гуров, – но я бы знал об этом. Жанна ведет все записи, и она обязательно предупредила бы меня. Видите ли, дело в том, что вашего покорного слугу – он чопорно поклонился – считают чуть ли не лучшим кардиологом города. А так как город у нас большой, всегда много желающих попасть ко мне. Я всегда прошу записавшегося в случае каких-либо причин, по которым он решит отложить визит, информировать об этом. Потом Жанна звонит всем желающим, не попавшим на это время, и записывает кого-нибудь вместо отказавшегося. Я не помню, чтобы в ближайшие годы в мои приемные часы появлялось «окно». Но, я вижу, вы мне не очень верите, вот идет Жанночка, у нее все документировано.
– Ларцева Татьяна Александровна действительно записывалась на четырнадцатое, – начала девушка звонким голоском, – но накануне перезвонила и сказала, что не придет. Я тут же внесла в список Масальскую Юлию Михайловну.
– Почему же ты мне об этом не сказала? – удивился Гуров.
– Я давно уже не говорю вам о таких вещах, – Жанночка заметно смутилась. – А зачем? Ларцева или Масальская – какая разница? Это время не пропало.
– И все же, Жанна, я хочу, чтобы ты меня информировала в таких случаях, – Петр Семенович пристально посмотрел на медсестру. – Для меня разница есть.
Миловидная Жанночка чуть не заплакала:
– Извините меня, пожалуйста, я не думала.
– Ладно, иди, – врач махнул рукой. – И помни: здесь в основном думаю я. – Сказав это, он повернулся к оперативникам:
– Мы удовлетворили ваше любопытство?
– Еще один вопрос, – Киселев задавал его для проформы, заранее зная, какой он услышит ответ. – Вы не знаете, с кем встречалась Татьяна последнее время?
– А почему я должен знать? – удивился Петр Семенович. – Я же сказал, на каком уровне проходило все наше общение. Если вы меня спросите, не рассказывала ли чего по этому поводу Алевтина Николаевна, отвечу: нет. К вашему сведению, с ней я тоже редко виделся и дружеских бесед не вел. А сейчас честь имею откланяться, думаю, теперь у вас действительно все.
«Зато я так не думаю, гад», – подумал Скворцов, выходя из кабинета врача.