С заборола крепостной стены открывался вид на огромный вражеский лагерь. В сумеречной темноте ярко горели десятки разведённых печенегами костров. Ржали кони, блеяли овцы, снизу шёл терпкий запах варящейся шурпы. Александр высунулся было из-за зубца стены, но тотчас по шелому его скользнула стрела, пропела возле уха, скрежетнула с просверком по железу, впилась, совершив крутой полукруг, в самое острие зубца.
Воевода отпрянул, спрятался за дощатым выступом.
«Стерегут, сволочи!» – Он смачно выругался.
Приходилось ждать, набравшись терпения. Александр спустился по крутой лестнице во двор, осмотрел огромные чаны со смоляным варом, похвалил мужиков, беспрерывно подбрасывающих в костры под чанами хворост, затем прошёл в молодечную. Там уже ждали удатные добры молодцы, хлебали ол и мёд, готовили к бою булатные мечи, начищали доспехи и шеломы.
Александр, обведя взором вмиг притихших воинов, чуть заметно улыбнулся. Эти свои, не подведут! Или лягут костьми, или… Да что там говорить, что думать? Всё уже думано-передумано, перетолковано не един раз. Знают ратники его, Александра, замысел. Знают и одобряют. И ведают, что надёга у них теперича единая – на внезапность, на то, что не успеют степняки очухаться. А что меньше их в пять, а может, и в десять раз, того во тьме не узришь.
– Рано ещё, – коротко отмолвил воевода в ответ на немые вопросы дружинников. – Сожидать надоть.
Он подвинул скамью, сел рядом с остальными. Долго молчали в тревожной тишине, лишь слышалось потрескивание в печи объятого пламенем дубового кряжа. Но вот решил Александр подбодрить воинов добрым словом.
– Не бойтесь никого, други! Печенеги – они ить токмо когда летят, на скаку полном, страшны. А тако! – Он небрежно махнул рукой. – Да переколотим мы их!
– Не за себя – за жёнок, за чад малых боимся, – ответил Александру молодой Добрило Пересвет. – Врата открывать придётся. Как бы не хлынули в проём.
– Хитрее содеем, – оживился воевода. – Ты, Добрило, возьмёшь десятка два отроков под начало, спустишься неприметно со стены к Почайне и стрелами огненными вежи печенежьи подожжёшь. Сумятица тогда в стане ихнем начнётся, и в тот же час мы чрез ворота на них рванём, на полном скаку.
– Длани чешутся. Доколе ждать? – вздохнул один из воинов в дальнем углу молодечной.
– Скоро. Пойду гляну. – Александр поднялся со скамьи. – Добрило, со мной ступай. И ты, Илья.
…Тишина царила под стенами осаждённого Киева, только по-прежнему горели далеко внизу костры, отбрасывая отблески на тёмные стволы деревьев, остатки сожжённых хат у дороги да на величавую гладь стремительного Днепра. И уже никто не пустил стрелу в поднятый Александром на длинном копье над стеной шишак[97].
– Пора, – вполголоса коротко промолвил воевода.
На стену поднялись отроки, начало над которыми взял Добрило Пересвет.
– С Богом, други! – Александр перекрестил и облобызал каждого из них.
«На смерть ить идут! – простучала у него в голове мысль, но он усилием воли отбросил её в сторону. – Не время сожалеть. Киев спасать надобно».
Вокруг зубцов в нескольких местах привязали длинные верёвки и арканы. По ним воины один за другим спускались вниз. Когда наконец последний ратник исчез во мраке ночи, воевода поспешил назад в гридницу – подымать остальных.
Они долго стояли, конные и при оружии, перед закрытыми вратами. Наконец со стены сбежал отрок с копьём в деснице и громко прошептал:
– Есть. Подожгли. Шум, пожар в лагере.
– Тогда вперёд! Отпирай врата, Никодим! Костьми поляжем, но не осрамим славы земли Русской! – В свете факела воевода выхватил из ножен меч и прямой рукой дал знак к началу сражения.
На ретивых конях вынеслись добры молодцы на шлях, бросились очертя голову к горящим кострам. И пошло-поехало. Взметались ввысь боевые палицы, сыпались потоком сулицы, поднимались и опускались булатные мечи, скрежетали копья. Застигнутые врасплох, печенеги почти не оказывали сопротивления и бросались врассыпную. Вот захвачена одна вежа, вторая. Какой-то степняк в кожаном доспехе не успевает наложить стрелу на лук и падает с диким провизгом под копыта. Другой печенег, огромный, чубатый, со зверским оскалом, летит на Александра справа. Этот комонный, в шеломе, по всему видать, воин добрый. Но воевода хитёр и ловок. Уворачивается он от вражьего аркана, в мгновение ока пригнувшись к шее коня, а затем сбоку, неожиданным резким ударом сносит с плеч вражескую голову, рубит наотмашь, так, что голова печенега вместе с правой рукой – отвалом – падает вниз в одну сторону, а остальное тело – в другую. Всю злость свою вложил Александр в этот удар, а затем, не останавливаясь, не сбавляя бега быстроногого скакуна, помчал он к ханскому шатру. Хотелось добраться поскорей до изменника Володаря – вот уж кому не видать пощады!
Везде вокруг слышался яростный звон булата. Несколькими ударами конницы дружинники рассекли нестройные ряды опомнившихся степняков на части. Думая, что это сам князь Владимир привёл свои рати из Болгарии на выручку осаждённому Киеву, печенеги стремглав побежали вниз по Днепру, к переправе на левобережье.
Вот впереди высокий ханский шатёр на повозке. Чернокосая печенеженка, визжа от страха, прыгает вниз. Звенят мониста, катятся, рассыпаясь по войлоку, драгоценные жемчужины. Нукер[98], метнувшийся воеводе навстречу, падает с рассечённым лицом к его ногам. Слева и справа ещё кипит бой. Но вот утихают, уносятся вдаль звуки битвы. Двое ратных вносят в шатёр раненого Добрилу. Слабая улыбка бежит по устам слабеющего ратника.
– Наша перемога![99] Получилось, – шепчет удатный молодец и слегка подмигивает бросившемуся к нему воеводе.
– Что с ним?! – вопрошает Александр, с испугом глядя на облитую кровью русую бороду Пересвета.
– Копьём в грудь ударили. Даст Бог, выживет. Муж крепкий, – тихо отмолвил кто-то из ратных.
На востоке, за гладью Днепра, забрезжил розовый рассвет. Александр спустился к берегу Почайны, напоил усталого коня, зачерпнул шеломом чистой воды, напился сам. Трое воинов волокли ему навстречу кого-то отчаянно упирающегося.
– Володаря споймали! – захлёбываясь от радости, сообщил воеводе молодой отрок с едва пробивающимся над верхней губой пушком. – А брата его засекли наши у переправы.
И вот уже стоит перед Александром высокий худощавый тёмнолицый воин в порванном юшмане[100], в сбитой набок шапке-мисюрке на курчавых тёмно-русых волосах. Чёрные глаза источают огонь ненависти.
– Что, твоя взяла?! – зло усмехнувшись, прохрипел изменник. Он держался спокойно и гордо, зная: пощады ему не видать. Слишком много насолил он князю Владимиру и его воеводам.
«А молод же, – подумал вдруг про Володаря Александр. – Жить бы, как доброму человеку, творить дела достойные, а он!»
Воевода отогнал прочь жалость к пленнику. Промолвил строго:
– Вот что, погань! В сем бою ночном ранен излиха друг мой лучший, Добрило Пересвет. Дак вот: ежели выживет он, оклемается, будешь и ты жить до суда княжого. И после я за тебя перед князем Владимиром просить стану. Но еже… еже помрёт Добрило, сам я, ентой-от десницей, волчью голову те с плеч снесу! Понял?!
Володарь промолчал, снова криво усмехнувшись.
– А покуда, – заключил Александр и глянул на отроков, – в поруб[101], в клеть сырую отметника! На хлеб и воду!
Круто повернувшись, он пошёл в сторону города.