– Сегодня самый важный день в моей жизни!
Он посмотрел в зеркало и с нажимом повторил:
– Самый важный день моей жизни! Сегодня!
И встретил собственный напряженный взгляд, в глубине которого прятались разом и страх, и предвкушение.
Бережно провел гребнем по тщательно уложенным темно-русым волосам, повернул голову, придирчиво оглядывая себя со всех сторон. В большом настенном зеркале отразился юноша неполных шестнадцати лет, не слишком высокий, хоть и низкорослым не назовешь, изрядно широкоплечий.
Дмитрий Меркулов, сын коллежского советника Аркадия Меркулова и Рогнеды, в девичестве кровной княжны Морановны из рода Белозерских, неприязненно воззрился на свое отражение. Черты собственного лица его устраивали – пусть они и не блистали особой красотой, но в них сквозило древнее благородство рода покойной матушки (по крайности, Мите хотелось так думать!). Зато в коренастой фигуре, увы, не было ни грана модных в высшем свете тонкости и изящества. Сполна сказывалось отцовское наследие. Отец нынче, конечно, человек значимый, потомственный дворянин и многих орденов кавалер, но происхождение имел вполне плебейское – отец его, Митин дед, был всего лишь городовым! О чем сам Митя предпочел бы забыть, только вот отец ни в какую не соглашался. И вспоминал, и говорил, и гордился, и от Мити требовал того же.
Митя повернулся перед зеркалом, оглядывая себя с боков. Коренастость можно списать на долгие занятия греблей да облагородить правильно скроенной одеждой, но… Вот в одежде-то все и дело!
Митя попытался одернуть сюртук и застонал от ощущения полной и абсолютной безнадежности! И полугода еще не прошло как Его Императорское Величество, Александр III Даждьбожич, наградил отца имением и отправил из Петербурга в Екатеринославскую губернию создавать первый в империи губернский Департамент полиции, объединяющий полицию, жандармов и порубежных стражников. Назначение отца считали ссылкой, наказанием за то, что осмелился обвинить в воровстве – страшно подумать! – самого императорского племянника, одного из Великих Князей, Кровного Внука Даждьбога-Солнца! Увы, верно обвинить, но тем хуже для нечуткого и неделикатного сыскаря – так считали в свете. Сам же отец и матушкины родичи Белозерские видели в новой должности ступеньку для грядущего триумфального возвращения, и не только отцовского. Дальше начинались не просто сложные, но еще и постоянно меняющиеся политические расчеты, от которых у Мити голова шла кругом. А ведь настоящий светский человек должен разбираться в интригах двора. Или хотя бы убедительно делать вид, что разбирается.
Сам Митя от глухой провинции ничего хорошего не ждал и был совершенно прав! Ну, почти… Нет, жизнь его оказалась не такой скучной и однообразной, как он думал, а вовсе наоборот, бойкой и оживленной: то толпа бродячих мертвецов в имении, а то и вовсе грабительский набег на губернский город варягов на боевых пародраккарах! Пришлось ввязаться в расследование нескольких убийств, хотя он клялся никогда не идти по стопам отца. И началось сбываться обещанное дядюшкой Белозерским мрачное предназначение, от которого Митя с подростковых лет бегал, как слабый Даныч от лесного пожара. Но и это все было ерундой по сравнению с главной бедой!
Отправляясь из Петербурга в провинцию, Митя вез с собой полный, тщательно и любовно подобранный гардероб. Тончайшие сорочки от Калина, перчатки и жилеты от Генри, сюртуки от Иды Ладваль… А еще ботинки, шейные платки и множество иных мелочей, без которых человек не может считать себя одетым! И всё это, всё… Нет, не так. ВСЁ-О-О! Погибло, пропало, было безжалостно растерзано… не мертвецами и не варяжскими налетчиками, а одним, всего одним совершенно живым и здешним подлецом!
Попытки восстановить утраченное оканчивались, увы, ничем. Будто злой рок преследовал Митю!
Он снова с отвращением одернул жилет и выровнял рукав сюртука. И то и другое было куплено в лавке готового платья. Товар оказался из недурных тканей и даже модного кроя – хозяин клялся, что все привезено из Берлина, и Митя, после долгого изучения, ему поверил. Но, помилуйте Предки, это же было готовое, да-да, готовое платье, как у какого-нибудь… приказчика, а не сшитое портным по меркам, как следует каждому порядочному человеку!
И он вынужден это носить, ведь не ходить же ему голым, не поймут!
Вот где ужас, вот где страдание! Уж лучше бы и впрямь – голым!
А те, кто виновен в этой муке, убийцы и погубители Митиного гардероба (а также изрядного количества живых людей, но то дело иное…), так вот, эти мерзавцы и негодяи еще и мести сумели избежать! А все отец: доказательства ему нужны, видите ли! Достаточно глянуть на физиономии господина Лаппо-Данилевского, Ивана Яковлевича, и тем более сынка его, Алешки, чтоб понять – по ним петля плачет!
Митя почувствовал, как густая, точно патока, и такая же темная ненависть поднимается в его душе. Отражение в зеркале дрогнуло, стекло подернулось мутной пеленой, как бывает в туалетной комнате от горячей воды. В плавающем за стеклом тумане вспыхнули два тусклых огонька, начали стремительно разгораться, озаряя глядящий с той стороны… череп. Череп пялился на Митю пылающими в пустых глазницах огнями, а безгубый рот кривился в предвкушающей усмешке.
Митя шарахнулся от стекла и судорожно рванул жесткий ворот сорочки. Замер, упираясь рукой в стену и тяжело дыша. В сторону зеркала он старался не глядеть. Постепенно дыхание его успокоилось. Он выпрямился, решительно направился снова к зеркалу и принялся застегивать ворот сорочки, морщась от ощущения слишком грубых швов под пальцами.
– Ничего… Все еще будет… хорошо. У меня. А кой-кому будет… плохо… И это тоже… будет… хорошо… – сквозь зубы бормотал он, повязывая шейный платок – один из немногих уцелевших петербургских.
Туман за стеклом снова начал медленно, вкрадчиво сгущаться… но Митя мрачно зыркнул, зеркало мгновенно очистилось и замерло, добропорядочно демонстрируя его хмурую физиономию и безупречный узел шейного платка.
– Смотри у меня! – предостерегающе буркнул Митя, сколол платок булавкой с навершием в виде мораниного серпа, повернулся на каблуках и направился вон из комнаты.
– Па-а-адумаешь… – прошелестел у него за спиной… кажется, женский или, скорее, девичий голос, но так тихо, что можно решить – показалось. В зеркале мелькнула тень – будто черное крыло взмахнуло, ветерок качнул края тяжелых бархатных портьер, и все стихло.