– Начальник, начальник, будь человеком, в туалет пусти, – доносилось из коридора райотдела милиции.
Это не унимался задержанный за бытовое хулиганство дядя Толя с соседней улицы. Его Вадик узнал по голосу. А как не узнаешь, если тот через день да каждый день устраивал своей семье пьяный дебош. Вся округа была в курсе их семейных событий, так сказать статуса каждого члена семьи: и кто в доме хозяин, и царь, и бог; и какая же она сука его жена, на самом деле кроткая, хрупкая и несчастная женщина тётя Тоня; и дочки-захребетницы, будущие проститутки, на самом деле два милых ангелочка со смешными косичками на голове. Как только вечером после рабочего дня он в умат пьянющим и с налитыми кровью глазами появлялся в конце их улицы, так тут же по эстафете от соседки к соседке передавалась тревожная весть, и несчастные домочадцы по уже многократно отработанной схеме устраивали групповой побег из своего дома куда-нибудь подальше к родственникам или к соседям на дальней улице. Вот тогда-то дядя Толя и выдавал бесконечные монологи в адрес своих несчастных близких. А уж если побег не удавался, и семья заставалась, так сказать, врасплох, вот тогда уже начиналось откровенное избиение и, не выдержав ужасного зрелища с рукоприкладством на грани смертоубийства, кто-нибудь из сердобольных соседей вызывал милицию. Отмотав очередные пятнадцать суток на подметании городских улиц и на сборе мусора вокруг здания милиции, дядя Толя максимум на месяц становился примерным мужем и любящим отцом, устраивал восстановительный ремонт приведённого в негодность во время дебоша домашнего скарба, восстанавливал разобранный по штакетинам забор, стеклил разбитые окна, подолгу копался в огороде. В общем – золотой мужчина, мечта любой женщины.
Обычно, до назначения наказания за нарушение общественного порядка, дядю Толю, как и других мелких дебоширов, держали в клетке, что установлена напротив окошка дежурного по райотделу. Дежурный словно не слышал мольбы задержанных о справлении малой нужды, и это было одним из методов пытки без применения физической силы, пытки физиологической, пытки унижением. А как иначе? Здесь вам не санаторий, здесь вам орган поддержания правопорядка и поблажек ни хулиганствующей шпане, ни семейным дебоширам, ни тем более всякого рода уголовникам, ни кому поблажек не дают.
– Начальник, сколько можно, вызови уже конвойного!
Вадик же сидел в одиночке, но это была глухая камера, в отличие от клетки здесь была так называемая параша*, и от того, по тюремным понятиям, статус Вадика был выше. Он не какой-то там бытовой хулиган, домашний тиран, достойный позорных пятнадцати суток общественно полезных работ, он настоящий Вор, потому и камера так сказать с туалетом, и хоть жёсткая без матраца, но откидная лежанка-кровать и, хотя и скудноватая, но всё же положенная пайка. Ему здесь в четырёх кирпичных стенах с решёткой на маленьком оконце под самым потолком даже комфортней, чем дома. Здесь не надо каждый день видеть опостылевшую рожу вечно пьяного и опустившегося во всех смыслах отца, не надо видеть всегда угрюмую и чертовски уставшую от невыносимого быта мать. Хотя здесь сыро и холодно, но всё же можно выспаться, и вполне сносно поесть. Не врал, выходит, Генка Шест, когда, отбыв очередной срок, вернулся на волю, не врал, что в тюрьме тоже можно жить, не врал про воровской удел, главное, как себя поставишь, так и примут. А Вадика никто ещё по серьёзному и не принимал, ни перед кем себя ставить ещё не понадобилось, потому как сидел Вадик в одиночке, потому как малолетку в общую камеру для взрослых не посадят, потому как малолеток обычно в райотделе не держат.
(* – здесь большое ведро или кадка для испражнений и помоев в тюремной камере)
"Кто же меня сдал? – терялся Вадик в догадках, – Шкет не мог, с ним я виделся всего раз, а взяли меня только через три дня. Может, Славка Игнатьев, с которым столкнулся накануне нос к носу. Он тогда ещё удивился встрече, да ещё как заорёт на всю округу, это ты, говорит, Филин? А тебя, говорит, ищут повсюду. Пришлось ему оплеуху заехать, чтобы не орал, вот он, сволочь, и сдал меня. Вернусь, утоплю в выгребной яме. Или, может, это Анька Патрушева, вреднючая девчонка. Постоянно при встрече подляны подстраивает. Она как раз и видела, как я домой прокрался, чем не повод для подляны – сдать меня мусорам. Косы-то ей я точно обрежу, чтобы нос не задирала, коза белобрысая. А может, батя? Он ведь как меня увидел, вдруг засобирался куда-то. Нет, батя не мог. Хоть и пропил он всё на свете, и честь и совесть вдобавок, но всё же сын я ему. Нет, это не батя".
Размышления юного сидельца прервал скрип засова…