Тишина. Человек по имени Земскис Старший лейтенант флота Сергеев

27-28 мая 1942 года, двести десятый и двести одиннадцатый день обороны Севастополя

Ничего еще не началось, а мы за один день потеряли двух людей. Из числа самых нужных, сколь бы несправедливо ни звучали такие слова по отношению к другим. Сначала ранили Семашко. Не сильно – но батарея осталась без санинструктора, знающего, опытного, да еще с подходящей фамилией. А спустя час засыпало Игнатыча – и мы оказались без комиссара. Теперь вся надежда была на скорое возвращение Некрасова. Так я думал. Но оказалось – ошибался.

– Можешь себя и меня поздравить, – сказал мне Бергман, когда я, побывав с отделением Шевченко на одной из ближних наблюдательных точек, завернул перед сном к нему в блиндаж.

– С чем еще? – спросил я с опаской, поскольку радости в голосе комбата не услышал. У меня и самого настроение было не очень – пришлось провести воспитательную работу с одним неприятным товарищем из третьего взвода. А от работы такого рода я удовольствия не испытывал, скорее наоборот.

– Человека нам нового присылают вместо Игнатыча. Большого и важного. Целого батальонного комиссара. Представляешь?

Я слегка присвистнул. Политотдел разбрасывался кадрами. Целый батальонный комиссар, почитай – майор, на четыре полковые пушки и роту пехоты на самом почти на переднем крае – это была серьезная жертва. Правда, Бергман тут же уточнил, что этот батальонный комиссар уже не батальонный комиссар. Поскольку понижен в звании. Хотя и не сильно, всего на одну ступень – до старшего политрука.

– И зовут его Земскис, – добавил он, помня о моей коллекции не вполне обычных имен.

Имя старшего политрука меня тронуло меньше всего. Тем представителям Красной Армии, Красного Флота и государственной безопасности, кого я когда-то внес в свой реестр, Земскис конкуренции составить не мог. Сейчас у меня в роте имелся таинственный Пимокаткин. Я лично знал капитана Хренова. Один начальник особого отдела именовался Ярилов, а помощником его был Дамскер – как хотите, так и трактуйте. После успехов колхозного строительства меня бы не удивила и Гертруда Свиноматкина. «Земскис» на общем фоне звучало вполне пристойно, не хуже Бергмана или Сергеева. Бергман клялся, что до войны был у него в батарее младший сержант Тугодрищенко, которого начштаба дивизиона за глаза называл ходячим парадоксом. Но похоже, комбат заливал.

Я задал вопрос по существу:

– Знаешь про него что-нибудь?

Бергман ответил не сразу.

– Разное говорят. Во-первых, красный латышский стрелок, партработник, имеет правительственные награды. Служил в агитотделе политуправления Южного, а потом Крымского фронта. Это, так сказать, плюс.

Я что-то промычал. Безо всякого энтузиазма. Больно уж высокого полета птица для нашего скромного опорного пункта.

– Но, – Бергман поднял указательный палец и ухмыльнулся в усы, – как бы выразился «по-гусски» мой сосед Наум Самуилович Гопман, на все плюса есть свои минуса. По слухам, этот Земскис редкостный мудак и ухо надо держать с ним востро. Понял? Опять же в звании понижен. За что? Может, под раздачу попал после Керчи. А может, другое.

Я кивнул. Мудаков в Красной Армии и на Красном Флоте хватало всегда. Как в любой другой армии, любом другом флоте и во всяких иных местах.

Бергман, по-прежнему безрадостно, продолжал:

– Вероятно, его просто сплавили в СОР, так сказать, на перевоспитание в боевых условиях. И теперь, вполне возможно, он займется перевоспитанием батареи и роты. Чтобы вернуть свое высокое звание и восстановить порушенную честь. Понял?

Я вновь равнодушно кивнул. Воспитателей я не боялся.

– Так что постарайся произвести на него должное впечатление. Я со своей стороны постараюсь тоже. Чтобы товарищ Земскис начальство понапрасну не беспокоил и от работы не отрывал. Но воли ему давать не следует, а то он всех замучит. Будем учиться дипломатии.

Загрузка...