Стены Переяславля выросли из утреннего тумана темной громадой. Город, стоявший на высоком берегу Трубежа, был крепостью-воином, изрубленным в шрамах прошлых осад. Но если раньше от этих башен веяло грозной силой, то теперь они казались погруженными в болезненный сон.
Ров зарос тиной, подъемный мост был опущен лишь наполовину, словно скрипучая челюсть старика. Над воротами лениво трепетало княжеское знамя – выцветшее, давно требующее замены.
Ратибор подъехал к мосту. Его конь фыркнул, чувствуя запах нечистот. Ров никто не чистил месяцами.
Надвратная башня молчала. Ни оклика часового, ни скрипа тетивы. Ратибор мог бы подскакать вплотную с факелом и поджечь ворота, и никто бы не чихнул.
– Эй, на стене! – крикнул Ратибор, приложив ладонь ко рту. – Спит служба?! Врага проспите!
На стене появилось заспанное лицо в помятом шлеме. Стражник зевнул, опираясь на копье, как на посох.
– Чего орешь? Нет проезда. Карантин у нас. Хворь в городе.
– Какая хворь? Совести у вас хворь! – разозлился Ратибор. – Открывай! Гонец я от Великого Князя.
Стражник лениво сплюнул вниз. Плевок шлепнулся в грязь у копыта коня Ратибора.
– Много вас тут, гонцов, шляется. Боярин Святополк велел никого не пущать без личного дозволу. Поворачивай оглобли, путник, пока цел. Или жди, пока смена будет… к вечерне.
Кровь бросилась Ратибору в голову. К вечерне! Да печенеги за это время переправу наведут!
– Глаза протри, собачий сын!
Ратибор достал из-за пазухи верительную костяную пластину с киевским трезубцем и поднял её высоко над головой. Солнце ударило в белую кость, заставляя знак власти сиять.
– Именем Киевского Стола! Не откроешь сейчас – с этой стены сам полетишь, но без веревки!
Стражник, увидев знак, переменился в лице. Спесь слетела мгновенно.
– Ой… Сейчас, батюшка, сейчас! Эй, Гридька, крути ворот! Княжий человек приехал!
Ворота открывались мучительно долго. Петли визжали несмазанным железом, цепи лязгали, заедая на каждом звене. "Герса" (решетка) поднялась рывками, замирая на полпути.
«Запущенность», – отметил Ратибор. – «Если враг ударит, они эти ворота даже закрыть не успеют».
Он въехал в посад. Город жил своей жизнью, но и здесь царило странное напряжение. Люди на улицах не смеялись. Прохожие шли, втянув головы в плечи, озираясь. Торговые ряды стояли полупустые – купцы боялись везти товар в "город мертвых".
Ратибор чувствовал спиной липкие взгляды. Стража у ворот смотрела на него не с уважением, а с затаенной злобой и страхом. Он был здесь чужим. Незваным гостем, нарушившим чей-то тайный сговор.
На встречу выехал десятник – дюжий мужик с бегающими глазками, одетый в слишком новый, щегольский кафтан.
– Куда путь держишь, посол? – спросил он, преграждая дорогу конем.
– К Князю Всеволоду. Навестить хворого, – спокойно ответил Ратибор, хотя рука его не отходила от меча.
– Князь плох. Не принимает никого. К боярину Святополку поезжай. Он нынче всем ведает.
– Я сам решу, к кому ехать, – отрезал Ратибор, тронув коня шпорами так, что десятнику пришлось посторониться.
Проезжая мимо, он услышал, как десятник шепнул своему подручному:
– Доложи Хозяину. Еще одна ищейка из Киева. Скажи… пусть "встретят" как положено, если нос глубоко сунет.
Ратибор не подал виду, что услышал. Он ехал прямой дорогой к детинцу, и сердце его, то, что справа, билось ровно и тяжело. Город гнил изнутри, и запах этой гнили был сильнее, чем вонь изо рва.