Топор вошел в сухое березовое полено с коротким, звонким хрустом, развалив его надвое. Ратибор вытер тыльной стороной ладони пот со лба и выпрямился. Спина слегка ныла – старые раны напоминали о себе к дождю, но боль эта была привычной, родной, как скрип старого седла.
Прошел год с тех пор, как он покинул Киев. Год тишины. Здесь, на заимке в глухом черниговском лесу, время текло иначе. Не было ни интриг, ни фальшивых улыбок бояр, ни запаха страха, пропитавшего стены Детинца. Был только шум сосен, запах смолы и тепло очага.
– Хватит дров, леший, – раздался тихий голос с крыльца. – На зиму напастись решил?
Лада стояла, прислонившись к косяку двери. Она расцвела за этот год. Лесная дикость в ее глазах сменилась спокойным светом, коса стала толще, движения – плавне. Ратибор улыбнулся ей – той редкой, открытой улыбкой, которую никто в Киеве и не видывал.
– Зима будет долгой, Лада. Мох на камнях густой, – ответил он, вгоняя топор в колоду. – Лучше вспотеть сейчас, чем мерзнуть в лютень.
Внезапно Лада выпрямилась. Её улыбка исчезла, взгляд зеленых глаз стал острым, тревожным. Она повернула голову на юг, туда, где вилась еле заметная тропа к большаку.
– Чужак, – прошептала она.
Ратибор тут же подобрался. Его рука сама собой легла не на плотницкий топор, а на рукоять меча, который, хоть и висел на гвозде у поленницы, всегда был смазан и наточен.
Через минуту залаял Пёс – огромный волкодав. Послышался стук копыт. Не размеренный шаг путника, а загнанный галоп вестника.
На поляну вылетел всадник. Кафтан сбился, конь в мыле, на боку – княжеская тамга.
Гонец осадил коня, едва не сбив плетень. Увидев Ратибора, он не стал кричать "Эй, мужик!". Он спешился и поклонился, узнав шрам на лице и тяжелый взгляд.
– Здрав будь, Ратибор, – выдохнул гонец, протягивая свернутую трубкой грамоту с красной печатью. – Насилу нашел. Еле живые тут места.
– И тебе не хворать, – Ратибор не спешил брать грамоту. Он знал: как только он коснется воска, его покой кончится. – С чем пожаловал?
– Великий Князь Киевский шлет слово. Беда, Ратибор. Переяславль молчит.
Ратибор нахмурился. Переяславль – южный щит Руси. Если он молчит, значит, Степь говорит.
– Что значит "молчит"? Гонцы?
– Пропадают, – ответил вестник, нервно оглядываясь на лес. – Трое ушло – ни один не вернулся. Князь Всеволод писем не шлет, дани не платит. А лазутчики сказывают – печенеги у границ шевелятся, как муравьи перед грозой. Великий Князь велит тебе ехать. "Только тот, кто клубок киевский распутал, – сказал он, – сможет понять, какая змея в Переяславле завелась".
Ратибор взял грамоту. Печать жгла пальцы.
– Я не воевода больше. Я лесник.
– Ты русич, – тихо ответил гонец. – Если Переяславль падет, орда до Киева за два перехода дойдет. А от Киева и сюда рукой подать.
Вечером в избе было тихо. Лада собирала его в дорогу. Укладывала вяленое мясо, чистые портки, сменную тетиву. Руки её не дрожали, но Ратибор слышал, как бьется её сердце – слишком часто.
– Ты знала, – сказал он, обнимая её со спины. – Еще до того, как он приехал.
– Лес шептал, – отозвалась она, не оборачиваясь. – Тени длинные стали. Крови много будет, Ратибор.
Она повернулась к нему. Лицо её было бледным в свете лучины. Она положила его широкую ладонь себе на живот.
– Я не хотела тебя пускать. Думала, спрячу. Но от судьбы под корягу не залезешь.
Ратибор почувствовал тепло её тела. Она что-то скрывала. В её глазах была тайна, но не злая, а какая-то великая, теплая.
– Ты вернешься, – это был не вопрос, а приказ. – Ты должен вернуться.
Она достала из-за пазухи маленький предмет на кожаном шнурке. Это был оберег, вырезанный из можжевельника – свернувшийся в клубок уж, символ домашнего очага и… новой жизни.
– Надень. Это не для тебя. Это для того, чтобы ты помнил, куда идти.
Лада промолчала о главном. Она знала: она носит под сердцем дитя. Срок был мал, всего две луны. Если она скажет сейчас – он будет осторожничать в бою, будет думать о ней, а не о враге. А в схватке сомнение – это смерть.
Пусть думает, что защищает Русь. А на самом деле – он едет защищать их ребенка. Ибо если орда прорвется – не спасется никто.
– Я вернусь, Лада. Сердце справа, меч в руке. Смерть меня не видит.
Он поцеловал её – горько, долго, как в последний раз.
На рассвете он был уже в седле. Туман стлался по низинам, похожий на печенежский дым. Ратибор не оглядывался. За его спиной остался рай, а впереди ждал город, пропахший изменой и скорой войной.