Робин
Она полагала, что почетный консул – это какой-то дипломат, но увидела перед собой самого обычного пьяницу, который болтается в предобеденный час в вестибюле отеля «Гелиогабал» и объясняет просителям, чем именно он не может помочь. Чопорный человечек из другой эпохи по имени Бенедикт Герберт. Но при этом в хороших туфлях – аверняка сшиты в Лондоне на заказ.
– Да поймите вы наконец, – произносит он, – на этой неделе у всех полно дел. Во вторник festa, а в субботу герцог устраивает в честь своего дня рождения bal masqué. Ему, знаете ли, исполняется семьдесят лет, поэтому к нам толпами съезжаются знаменитости.
«К нам». Легко понять, кому он предан.
Герберт потягивает мартини. Запотевший бокал на ножке с одной оливкой на зубочистке. Он без конца крутит его на столешнице, игнорируя подставку и оставляя на деревянной поверхности влажные следы, которые потом кому-то придется вытирать. Делает вид, что с интересом ее слушает, но на самом деле обводит взглядом толпу, выискивая истории полюбопытнее.
– Это мне известно, – отвечает Робин, – поэтому я здесь.
Он тут же оживает:
– В самом деле?
На его лице отражается испуг. Ха! Он думает, что ошибся и что перед ним важная дама инкогнито. Наверняка жалеет, что до этого почти не прислушивался к ее словам.
– Моя дочь, – напоминает ему Робин. – Она сказала, что едет на вечеринку.
Свет в его глазах снова гаснет. Он осматривает ее с головы до ног, бросает взгляд на украшения, рассчитывает в уме их стоимость. Переводит ее обратно в низшую категорию.
– Это вряд ли.
Увидев какую-то проходящую мимо женщину, он приветственно приподнимает бокал, стучит пальцем по циферблату часов и закатывает глаза. Даже не пытается скрыть свои жесты. То обстоятельство, что консульский статус порой влечет за собой тяжелое бремя общения с британскими налогоплательщиками, для него, очевидно, просто лишняя головная боль.
– Да? И это все? Больше вам сказать нечего?
Он со вздохом кладет оливку в рот и начинает медленно ее жевать – не исключено, что это единственная твердая пища, которую он съест сегодня.
– Миссис…
– Хэнсон.
– Ах да, Хэнсон. О. Послушайте, а вы случайно…
В его глазах опять мелькает проблеск интереса.
– Нет, к тем Хэнсонам я не имею никакого отношения.
– Да? Ну что же, хорошо.
– Мы говорили о моей дочери.
– Да-да. Послушайте, миссис Хэнсон, мне очень неприятно разрушать ваши иллюзии, но так не бывает. Герцог много лет трудился, чтобы превратить этот крохотный уголок в место, куда смогут съезжаться знатные гости со всего света. И он бы не достиг этого, если бы приглашал к себе на вечеринки случайных подростков. Неужели вы думаете, что Берни Экклстоун раздает бесплатно билеты на Гран-при Монако, в кофейнях «Старбакс»? Я это к тому, что… где бы они вообще могли познакомиться?
– Вы тоже туда пойдете?
– На бал? – Он самодовольно надувается.
– Да.
– Разумеется.
Она смотрит на него, ожидая продолжения.
– Мы с герцогом вместе учились, – с гордостью заявляет он.
Скорее всего, в Итоне.
– Мило. Значит, вы с ним старые друзья?
– Да. Очень старые.
– Тогда… могли бы вы просто спросить его, есть ли моя дочь в списке гостей? Ведь есть же хоть маленькая вероятность, что ее позвали?
– Пригласили… – поправляет ее он. – По правде говоря, я не…
– Не забывайте, она британская гражданка.
– Боюсь, вы переоцениваете те возможности, которые дает мой статус, – произносит он.
– Мистер Герберт, я в отчаянии, – гнет свое она.
– Ничуть в этом не сомневаюсь, – надменно отвечает он.
Она стискивает зубы, так что хрустит челюсть, и говорит:
– Она просто ребенок.
– Это не совсем так. Впрочем, вы и сами это прекрасно понимаете.
– Да, но…
– Надо полагать, в английскую полицию вы обращались, так?
– Да, но…
– И что они вам сказали?
Он говорит нарочито тихо и спокойно. У нее на глаза наворачиваются слезы, но она сглатывает и смотрит на него, теряя последнюю надежду.
Герберт с довольным видом кивает.
– Как и положено, когда начальник местной полиции сообщил мне, что вы здесь околачиваетесь, я сделал несколько звонков.
Околачивается? Серьезно? Так это называется?
– И насколько я понял, строго говоря, ваша дочь не находится в розыске, так?
– Ей всего семнадцать лет, и ни я, ни ее отец не знаем, где она.
– Послушайте, полиция не может заставить семнадцатилетнюю девушку возвратиться домой, если сама девушка против. Это просто невозможно. Обычно они снова сбегают. Она явно жива, миссис Хэнсон, явно не имеет проблем с психикой, ее очевидно никто не похищал. Да, ваша дочь ушла из дома в возрасте… скажем так, далеком от идеала… но называть ее «пропавшей» нет никаких оснований. У нее попросту нет желания сообщать вам о своем местонахождении. И насколько я понимаю, все это время она общалась с друзьями.
– Я же так и сказала! Они, по сути, тоже не знают, где она. Она просто заходила в этот идиотский… веб-чат, или как там…
– Там теперь все и общаются, – с новым вздохом отвечает он. – Нам всем нужно смириться с той эпохой, в которой мы живем. Послушайте. Если бы у кого-то были… хотя бы малейшие подозрения, что вашу дочь удерживают против ее воли… если бы на нас вышел Интерпол… В случае необходимости герцог придерживается самых строгих правил сотрудничества с международными организациями. Но ведь ничего такого не было, не так ли?
– Я…
– Да или нет?
– От полиции в таком деле пользы никакой! – возмущенно восклицает она. – Возьмите хотя бы этих девочек из Ротерема. Полиция и пальцем не пошевелила![13]
Он общепринятым жестом подзывает официанта. Его голос источает снисходительность:
– Ох, миссис Хэнсон. Ваша история вряд ли тянет на громкий скандал с сексуальными преступлениями против несовершеннолетних.
Он опустошает бокал и смотрит на нее – скорее сочувственно, чем гневно.
Слезы так сдавили горло, что она едва может говорить. Слезы ярости. Никакой печали.
– Насколько я поняла, помогать вы мне не собираетесь?
У его ног на полу стоит броская сумка. Он поднимает ее.
– Миссис Хэнсон, вы правда считаете, что правительство обязано улаживать семейные раздоры? Мне, конечно, жаль, что вы рассорились с… – Он заглядывает в блокнот с отсыревшими страницами и продолжает: – …с Джеммой, но подобные дела не в моей компетенции, равно как и не в компетенции xandarms. Боюсь, что право на личную жизнь заодно подразумевает и личную ответственность за нее. Вот и все. Меня ждет еще одна встреча, поэтому мне, боюсь, надо идти.
– И что мне теперь делать?
– Ну… вы вольны остаться здесь и подождать, вдруг она объявится, – отвечает он, поднимаясь на ноги. Потом машет рукой нескольким новым гостям, которые только что вошли в вестибюль и в этот момент направляются к стойке «Сифуд гриль». – Это свободная страна. Конечно же, до тех пор, пока вы придерживаетесь установленных правил. Но позволю себе дать вам небольшой дружеский совет. Не досаждайте полиции, у которой сейчас дел выше крыши. И частных лиц тоже не донимайте. Прошел слух, что с момента вашего приезда вы бросаетесь… определенными намеками, и людям это не очень нравится.
С этими словами он сует сумку под мышку и неспешно направляется к выходу. Робин смотрит ему вслед, в ее голове бушует шторм из ярости и слез.
В этот момент подходит официант, убирает бокал и протирает стойку.
– Sinjora, вам что-нибудь принести? – спрашивает он. – Может, коктейль?
Она даже не поднимает на него глаз. Просто смотрит в спину удаляющемуся Бенедикту Герберту. Потом быстро прикидывает в уме, что коктейли здесь стоят по восемнадцать фунтов, а сегодня она и без того уже достаточно выставила себя дурой.
– Благодарю вас, но нет, – звучит ее ответ, – мне уже пора.
Шагая по вестибюлю, свои эмоции Робин держит в узде. Снующие вокруг лакеи окидывают ее взглядами, относят к категории неплатежеспособных и тут же отворачиваются. Когда она подходит к вращающейся двери, ее щеки полыхают ярким румянцем. В смятении она пытается толкнуть дверь, чтобы выйти, но по другую сторону ей противостоит тот самый виноторговец с парома. Лоренс, как там его. Надо сказать, что он выглядит в сорокаградусный зной невероятно свежим, в то время как от каждого дюйма ее кожи исходит жар.
Он замирает, поднимает руки, ухмыляется и отступает на шаг назад. Показывает пальцем на землю и рисует в воздухе круг против часовой стрелки.
Робин перестает толкать, разворачивается, толкает противоположную створку. Дверь поддается и движется плавно, как по маслу. Когда холодный воздух соприкасается с горячим, раздается едва слышный чмокающий звук.
– Прошу прощения, – говорит она, выйдя на улицу.
– Все в порядке, – отвечает Лоренс, – рано или поздно такое с каждым случается. Забежали чего-нибудь выпить?
– Вроде того, – говорит она, и из ее глаз ручьем льются слезы.
С лица Лоренса мгновенно слетает улыбка.
– О господи… – произносит он.
Робин становится стыдно. Это же надо – разреветься на пороге дурацкого отеля в присутствии какого-то постороннего англичанина, да еще и на глазах у проходящих мимо женщин: все в платьях подороже годового взноса Робин за ипотеку и отводят взгляд от такого зрелища.
– Простите, – бормочет она, размазывая по щекам слезы и стараясь закрыть ладонями лицо, – простите.
– Вам определенно надо выпить.
Она качает головой и говорит:
– Я в порядке.
– Непохоже, – возражает он. – Собирайтесь, и пойдемте.
– Только не здесь.
– Не здесь? Ладно.
Он переводит ее через дорогу и усаживает напротив отеля на скамейку у отвесной каменной стены. Услужливо помогает сесть, будто старушке с хозяйственной сумкой на колесиках, достает из кармана небольшой пакетик, вытаскивает из него салфетку и протягивает ей.
Она громко сморкается и опять говорит:
– Простите.
– Ну что, могу я угостить вас выпивкой?
– Нет, спасибо.
– Может, хотя бы воды?
– Не надо, я…
Но он уже направился к уличному торговцу, болтающемуся без дела в тени огромного красного зонта у массивного холодильника в стиле 50-х годов.
Робин шмыгает носом, опять сморкается и пытается собраться. Со скамейки, на которой она сидит, открывается живописный вид. Геометрически правильная пристань для яхт; канатная дорога, ползущая среди пальмовых деревьев по склону, как серебристая многоножка; и сине-черное Средиземное море, тянущееся до самого горизонта. Где бы сейчас ни находилась Джемма, Робин надеется, что дочь любуется таким же видом.
Лоренс возвращается с двумя бутылками воды «Эвиан», одну из них протягивает ей и садится.
– Ну что, вам лучше?
Она открывает бутылку, делает глоток, неожиданно понимает, что ее измучила жажда, и одним махом выпивает половину.
– Да, простите, – отвечает она. – Пообщалась тут с одним засранцем.
Лоренс смотрит на пассажиров, выходящих из кабинок фуникулера.
– Здесь таких много.
– Вы, вероятно, с ним сталкивались? – спрашивает Робин. – Некий Герберт?
– Это вы о Бенедикте?
Она кивает.
– Вот оно что, – отвечает он, – он и правда совершенный засранец.
Робин вдруг чувствует, что ее губы растягиваются в улыбке.
– Один бог знает, как ему удалось заполучить эту работенку, – продолжает Лоренс.
– Он учился вместе с герцогом, – говорит она.
– Хм-м… В самом деле? С учетом того, сколько здесь отмывается денег, мог бы уже возвыситься до ранга настоящего дипломата. Хотя он, судя по всему, даже портфель-дипломат открыть бы не смог…
– По крайней мере, мне он помочь не рвался, – произносит она.
– Могу я спросить вас…
– Да, конечно… У меня пропала дочь.
– Как, здесь? Но я с вами никого не…
– Нет-нет, – перебивает она, – еще в Англии. Она убежала из дома. Ну, точнее, ушла, и я уже почти год не могу ее найти.
– А здесь вы ищете, потому что…
– Из-за сообщения, которое она прислала друзьям, – объясняет Робин, – сказала, что едет сюда на вечеринку.
– Понятно, – отвечает Лоренс.
– Герберт, конечно же, так не считает.
– Мысли этого человека весьма ограничены его воинственным снобизмом. Вам известно, где она остановилась?
– Если бы знала, отправилась бы туда, не так ли?
– Ах да, простите. Глупость сказал.
– Как бы то ни было, наше государство мне вряд ли поможет, – горько заключает она.
– Сочувствую вам, – говорит он. – Есть фотография?
– Ох, конечно, – отвечает она, достает листовку и протягивает ему.
Лоренс стал первым, кто по-настоящему внимательно изучил листовку.
– Джемма Хэнсон, – произносит он, – сколько ей лет?
– Семнадцать, – отвечает она, и из ее глаз опять катятся слезы.
– Сочувствую вам, – повторяет он, – и, разумеется, буду смотреть в оба.