Глава 4 Седака, 1967–1979 годы
Передний план рассматриваемого нами ландшафта формируют «факты» сельского масштаба в том виде, как они проявились за последнее десятилетие. Резкость фокуса здесь оказывается ещё выше, поскольку перед нами именно «факты», которые были непосредственно пережиты селянами – например, изменения в таких сферах, как: формы земельной аренды, механизация, заработная плата, землепользование, кредитование, благотворительность. Эти факты не являются простым воспроизведением среднего уровня нашего исследования в контексте отдельно взятой деревни. Эта деревня, как и любая другая конкретная деревня, в определенной степени уникальна. Иными словами, в Седаке состоялась собственная, особая, «зеленая революция», соответствующая её особой истории, её особому составу действующих лиц. Жители Седаки способствовали выработке именно этого особого локального варианта «зелёной революции» – и именно на него направлена их реакция.
Деревня Седака относится к административному округу Ян, который охватывает южную границу территории Программы ирригации долины реки Муда[206] (см. Карту 2 в предыдущей главе). В самом небольшом городке Ян, расположенном примерно в восьми милях к югу, находится комплекс окружных учреждений, включающий местное земельное управление, полицейский участок и близлежащую больницу. Именно в этот город жителям деревни приходится ездить для оформления и нотариального заверения сделок по долгосрочной аренде земли, а также в случае необходимости заложить золотые украшения в лицензированный ломбард. Если в Яне сосредоточены главные административные функции жизни Седаки, то ещё один близлежащий город, Кепала-Батас, можно назвать основным центром коммерческой жизни. Жители деревни покупают основную часть продуктов питания и различных припасов в его магазинах и на местном рынке, работающем два раза в неделю – по средам и воскресеньям. Кроме того, Кепала-Батас является центром предоставления займов и сбыта риса – этим занимаются как китайские лавочники, которые выдают кредиты и покупают рис-сырец, так и местные ассоциация земледельцев и отделение Администрации по сбыту риса, имеющей на окраине города, неподалеку от деревни, большой комплекс для сушки риса. В Кепала-Батасе также расположена канцелярия главы (пенхулу) подокруга (Муким Сунгай Даун), где рассматриваются мелкие административные вопросы наподобие регистрации или продажи буйволов, и находится родильный дом с государственным младшим медперсоналом, который работает раз в неделю.
Семьдесят четыре домохозяйства Седаки вытянуты вдоль грунтовой колеи протяженностью почти в милю (см. карту 3). Эта колея начинается от дороги с твердым покрытием, соединяющей Ян и Кепала-Батас, и резко обрывается на рисовых полях, отделяющих Седаку от Сунгаи-Бужура – соседнего поселения с восточной стороны. Подобно большинству деревень долины реки Муда, основанных в XX веке, схема расселения в Седаке следует за линейным расположением водоотводных каналов, которые изначально обеспечили возможность для выращивания риса на этих землях. Эта ленточная структура расселения часто противопоставляется схеме нуклеарных, или кластерных деревень, предположительно обеспечивающей более высокую социальную и ритуальную сплочённость[207]. Спору нет: сами жители Седаки не вполне уверены в том, где заканчивается их село и где начинается Сунгаи-Тонкан, деревня, расположенная вдоль главной дороги. Однако в дальнейшем мы ещё увидим, что, несмотря на все эти географические причуды, Седака представляет собой нечто большее, чем просто ряд домов, расположенных в непосредственной близости друг от друга. Пусть даже её границы плохо определены, все проживающие здесь семьи, за исключением лишь нескольких, тем не менее однозначно являются седакцами. Деревня делится на несколько районов, но её ритуальному объединению служат молитвенный дом (сурау) – центр религиозной жизни – и большие пиры, на которые обычно приглашаются все жители. В административном отношении Седака также обычно рассматривается как отдельная единица, а в противном случае жители добиваются признания права своей деревни создавать самостоятельные структуры, как это было до недавнего времени с местной ассоциацией земледельцев. Но самое главное заключается в том, что моральное обоснование существования Седаки признается на дискурсивном уровне. Сборщик исламской десятины (амил), объясняя, почему он не докладывает о тех жителях деревни, которые не выплачивают полную сумму, говорит так: «Мы все живём в одном селе» (Сама-сама дудук кампун). Когда один арендатор рассказывал мне, почему он не пытается расширить своё хозяйство, предложив за землю более высокую цену, чем другой местный арендатор, он использовал такую формулировку: «Я каждый день вижу его лицо» (Хари-хари тенгок мука). А когда правила порой нарушаются, виновного в этом стыдят в точно таких же выражениях.
Если вы станете рассматривать Седаку вдоль дороги, проходящей сквозь село, то не увидите домов – вашему взору откроется только обрамляющий дорогу внушительный свод из кокосовых пальм, банановых зарослей, нипы, а также растущие в канавах вдоль дороги водяные гиацинты и травы. Первым зданием, которое встретится вам в Седаке, будет лавка Идриса близ асфальтированной дороги, ведущей на север к Кепала-Батасу и на юг к Ян-Кесилу. Идрис хорошо устроился: его заведение расположено у дороги и подключено к проходящей вдоль неё электросети, – молодые люди, собирающиеся здесь по вечерам, покупают в лавке напитки и сигареты, а также это единственная точка в округе, где можно раздобыть фруктовое мороженое. Чуть дальше расположено навешенное на петли бревно, которым перекрывают дорогу: его противоположный конец закреплен с помощью цепи и замка, что препятствует въезду грузовиков. Вокруг этих деревенских ворот, как мы ещё увидим, ведется ряд споров. Ключ от хранится в соседнем доме, принадлежащем богатому пожилому земледельцу Лебаю Пендеку, который вместе со своими сыновьями Мусой и Ариффином обладает влиянием в небольшой группе, контролирующей политические вопросы в деревне. На протяжении следующих двух сотен ярдов дома вдоль дороги перемежаются рисовыми полями; жилища состоятельных людей имеют цинковые крыши и обшивку из вагонки (см. иллюстрации на вкладке), а самые бедные довольствуются крышами из аттапа и обшивкой из расщепленного и расплющенного бамбука (пелупох). Состояние домов само по себе является острой политической проблемой (к ней мы ещё обратимся ниже), поскольку местную правящую партию и её сторонников обвиняют в монополизации государственных субсидий на ремонт жилья. Дома проживающих в этой части Седаки безземельного батрака Мансура и бедного мелкого землевладельца Таиба резко отличаются от отремонтированного и свежевыкрашенного жилища верного последователя правящей партии Шамсула. Последний является владельцем шести релонгов (4,2 акра [1,7 гектара]) земли и обладателем исключительно выгодной и желанной для многих работы на принадлежащей государству установке для сушки риса неподалёку от Седаки.
Карта 3. Кампун (деревня – мапай.) Седака
Sedaka household – домохозяйства Седаки, non-Sedaka household – домохозяйства за пределами Седаки, Surau – сурау (молитвенный дом), coffee shop, sundry store – кофейня, магазин товаров первой необходимости, major footpath – основная пешеходная дорога, minor footpath/bund – мелкие проходы/насыпи, house lots, palms, fruit trees – участки с жилой застройкой, пальмы, фруктовые деревья, rice fields – рисовые поля, village gate – ворота на въезде в деревню.
Поблизости от центра деревни находятся два самых основательных дома – каждый с высокой крышей, жалюзи и верандой. Один из них принадлежит Хаджи Кадиру, самому богатому жителю Седаки – с его жилищем резко контрастируют с расположенные по соседству обветшалые дома Хамзаха и Разака. Владельцем второго богатого дома является Хаджи Джаафар, староста деревни (кетуа кемпун). Несмотря на свою влиятельность в этом качестве, Хаджи Джаафар ведёт довольно уединённую жизнь – на людях гораздо больше заметны его женатый сын Дауд, который живёт с ним в одном доме, и Басир, хозяин ещё одной лавки. Свою объединяющую роль Хаджи Джаафар предпочитает подчёркивать, когда устраивает ежегодное пиршество (кендури), на которое приглашается вся деревня, и время от времени возглавляет молитвенные церемонии в деревенском сурау через дорогу (см. фотоиллюстрации). Несмотря на то, что в Седаке проходит множество публичных сборищ, именно сурау выступает единственным специально отведённым для общественных мероприятий местом в селе. Его нижний этаж служит залом для деревенских собраний, классной комнатой для религиозных учителей и помещением для произнесения проповедей и политических выступлений.
При этом местом для неформальных сборищ, где селяне ведут праздные беседы и обмениваются сплетнями, являются столы рядом с двумя небольшими лавками (см. фотоиллюстрации). В каждой из них имеется небольшой запас товаров повседневного спроса: сушеный чили, мыло, спички, керосин, табак, сладости, специи, рыбные консервы – всё это можно купить в любой момент. Мужчины собираются здесь после рабочего дня и в те периоды года, когда работы немного, чтобы скоротать время, покуривая и попивая домашние прохладительные напитки, причем круг присутствующих постоянно меняется: одни приходят, а другие уходят. Басир, владелец первой лавки, является признанным лидером местного отделения правящей партии ОМНО, поэтому в заведении собираются его сподвижники. Точно так же всё устроено и в расположенной неподалёку лавке Самата – за тем исключением, что он и его отец Ток Махмуд, являются непреклонными сторонниками оппозиционной партии, поэтому их посетители набираются в основном из её рядов. Несколько селян, сильно приверженных той или иной партии, из принципа никогда не пойдут в «другую» лавку, хотя большинство утверждают, что посещают обе, поскольку держатся выше столь мелочных соображений.
Три самые известные в деревне и смелые на язык женщины живут в нескольких шагах от лавок, дальше по главной дороге. Все они, если можно так выразиться, выступают «почётными мужчинами» в том смысле, что им пришлось взять на себя мужские роли и обязанности. Рокиах и Росни руководят бригадами по пересадке риса – эта работа требует от них ведения переговоров с крестьянами, при этом Росни – вдова, а у Рокиах муж жив, но считается довольно слабоумным, поэтому она взяла на себя контроль над семейными делами. Третья женщина, повитуха Ток Сах Бидан, тоже вдова – уникальное место в жизни деревни она занимает благодаря своему образованию и четырём с лишним десятилетиям в своём ремесле.
В самом конце главной деревенской дороги находится несколько домов бедных селян, которые по большей части принадлежат к политической оппозиции. Многие из наиболее острых критических замечаний и мнений, которые я слышал в Седаке, высказывал безземельный батрак Пак Ях в беседах со своим таким же бедным шурином Тощим Матом и его другом Дуллахом. На этих людей и других их друзей и родственников, которые время от времени присоединялись посидеть вместе с ними на грубых скамейках под домом Пак Яха, я всегда мог рассчитывать, когда хотел услышать мнения, резко расходившиеся с позициями приверженцев ОМНО в лавке Басира, или состоятельных членов оппозиционной партии, таких как Хаджи Кадир.
По своей структуре расселения, экономике, размерам и истории Седака является вполне типичной рисоводческой деревней в равнинной части Кедаха. Но поскольку таких деревень насчитывается сотни, стоило бы вкратце объяснить, почему я решил поселиться и проводить исследования именно в этом месте. Прежде всего мне была необходима деревня, жители которой так или иначе занимались исключительно выращиванием риса, и Седака этому требованию идеально соответствовала. Из всех отцов местных семейств только двое получают зарплату за свой труд: один из них работает водителем грузовика в ассоциации земледельцев, а другой проверяет содержание влаги в рисовых зернах в местном государственном закупочном комплексе. Однако в свободное время оба эти человека также занимаются земледелием. По сути, в Седаке нет ни одного домохозяйства, которое не занималось бы выращиванием риса в настоящее время или в прошлом, если речь идёт о пожилых супружеских парах. Преимущество монокультуры риса заключается не только в её репрезентативности для большинства деревень в долине реки Муда, но и в том, что задача изучения доходов местных жителей и экономической стратификации решается здесь относительно просто. Для деревень, расположенных на окраинах зоны ирригационной программы, напротив, характерна гораздо более диверсифицированная экономика, в структуре которой могут присутствовать рыболовство, мелкие участки для сбора каучука и работа на плантациях. С другой стороны, община рисоводов вполне напоминает рыбацкую деревню, в которой бывает всего два улова в год.
Следующее моё требование, безусловно, было наиболее строгим: в деревне, где я планировал остановиться, должны были проводиться исследования до 1971 года, когда началось внедрение двойных урожаев, – тем самым появлялась возможность выявить хотя бы основные изменения в локальной экономике. Этому условию соответствовали всего три или четыре деревни, и Седака была первой из них, где я побывал. Местный староста Хаджи Джаафар не только радушно отнёсся к идее поселить в своём селе чужую семью, но и после короткой беседы счёл возможным сдать мне часть большого дома Хаджи Кадира, чьи дети уже выросли и стали жить отдельно. Поскольку столь насущные вопросы были решены без затруднений, а впечатляющий закат и понимание того, что на южной стороне я всегда буду видеть внушительные красоты Гунун-Джерая (главной вершины Кедаха), рождали эйфорию, этого оказалось достаточно, чтобы принять решение в пользу Седаки безотлагательно[208].
Вопиющее неравенство, бывшее неотъемлемой особенностью экономической жизни в Седаке и до внедрения двойных урожаев, сохраняется и сегодня. Оно бросается в глаза в самых тривиальных визуальных свидетельствах: одежда, жильё, продукты питания, мебель, кухонное или сельскохозяйственное оборудование, наличие или отсутствие радиоприёмников, а в отдельных случаях и телевизоров. При ближайшем рассмотрении выясняется, что это неравенство порождается и поддерживается столь же вопиющим неравенством в распределении земельной собственности, размеров хозяйств, а следовательно, и доходов.
В 1978–1979 годах, когда я находился в Седаке, распределение доходов здесь было чрезвычайно непропорциональным. Несмотря на отсутствие сопоставимых данных на 1967 год, всё, что нам известно о распределении земель и размеров хозяйств, свидетельствует о присутствии неравенства как минимум в тех же масштабах. О текущей ситуации можно судить по Таблице 4.1, в которой приводятся суммы чистых доходов каждого домохозяйства в деревне, а также данные о рисовых землях, принадлежащих главам всех домохозяйств и эксплуатируемых ими, и их основных занятиях. Семьи в таблице расположены от самых бедных к самым богатым на основании дохода на одного члена домохозяйства. Обращение к этому списку может пойти на пользу, если у читателя возникнет необходимость в установлении доходов, статуса землепользования, основного источника поступлений домохозяйства, партийной принадлежности и прочих характеристик семей, которые будут постоянно упоминаться в дальнейшем тексте.
Таблица 4.1. Данные о домохозяйствах Седаки (по именам их глав), ранжированные от самых бедных до самых богатых в соответствии с ежегодным чистым доходом на одного человека
а) Сведения о чистом доходе домохозяйств неизбежно содержат тот или иной компонент, точность которого не гарантирована. Поступления от выращивания риса – основная составляющая доходов большинства домохозяйств – могут быть рассчитаны с той или иной точностью. Однако калькуляция доходов от наемного труда и побочных работ несколько менее точна, хотя мною были предприняты усилия по двойной проверке таких цифр. Таким образом, показатели чистого дохода домохозяйств следует считать обоснованными приблизительными цифрами, почти во всех случаях рассчитанными с точностью в пределах 200–300 ринггитов. В связи с этим наличие безупречно точных данных может изменить порядок ранжирования лишь незначительно.
б) В нескольких (а именно пяти) случаях домохозяйства владеют небольшими участками земли под сады или сбор каучука. Эти земли в таблице не учитываются, однако любые поступления от них включены в данные о доходах.
в) В трех случаях политическая приверженность обозначена малайским словом пагар, означающим ограду. Это означает, что глава домохозяйства не связан ни с одной из партий (либо с обеими сразу), а в одном случае симпатии супругов принадлежали разным партиям. Партийные пристрастия, как правило, известны всем жителям деревни, а независимые оценки политической приверженности практически полностью совпадают с мнением селян.
При использовании стандартных государственных методик расчёта подушевых доходов, в рамках которых не проводится различий между детьми и взрослыми, в общей сложности 40 домохозяйств (54 %) Седаки оказались бы ниже официальной черты бедности, составляющей 572 ринггита на душу населения в год. В таблице используется менее строгая формула расчета доходов: малолетние дети в возрасте до шести лет принимаются всего за одну треть взрослого эквивалента, а дети от шести до двенадцати лет – за две трети. При таком подходе за чертой бедности оказываются 22 домохозяйства (30 %) семей Седаки – именно для них, а также ещё восьми-десяти семей с доходами чуть выше уровня бедности проблемы, связанные с приобретением продовольствия и предметов первой необходимости, принимают наиболее острую форму. Болезнь работающего взрослого, неурожай, сокращение доступных работ на сборе риса, повышение арендных платежей или отказ в сдаче земли в аренду для этих семей могут с лёгкостью обернуться катастрофой. Их доходы резко контрастируют с доходами 22 наиболее обеспеченных семей Седаки. Средний чистый годовой доход 22 беднейших семей составляет 2 291 ринггит, тогда как 22 богатейших домохозяйства получают в среднем 6 044 ринггита. Этот контраст становится ещё более выраженным, если рассматривать годовой доход на одного человека внутри каждого домохозяйства: в данном случае 22 самые богатые семьи получают почти в четыре раза больше (1 867 ринггитов), чем бедные домохозяйства (475 ринггитов).
Как и следовало ожидать, неравенство в доходах отражается в неравенстве гарантированного контроля над ключевым фактором производства – землей. 22 самым бедным семьям в Седаке в совокупности принадлежит всего 22,5 релонга земли – в среднем это даже меньше, чем один релонг (0,71 акра [0,29 гектара]) на семью. Если предположить, что домохозяйство занимается только рисоводством, то для получения доходов, соответствующих черте бедности, требуется не менее четырех релонгов. Учитывая это соотношение, можно утверждать, что беднейшие семьи Седаки не владеют и четвертью земли, необходимой для обеспечения их основных потребностей. Напротив, 22 самых богатых домохозяйства владеют в общей сложности более чем 142 релонгами, то есть на каждое из них в среднем приходится почти 6,5 релонга. Диспропорция в размерах хозяйств (включая арендуемую землю) на двух полюсах сельской социальной иерархии в действительности несколько меньше – но лишь потому, что многие более состоятельные семьи владеют достаточными участками земли, чтобы им не требовалось арендовать дополнительные площади под выращивание риса. Тем не менее самые бедные 22 семьи могут арендовать столько земли, что средний размер их хозяйств будет составлять лишь менее двух релонгов (точнее, 1,89 релонга), тогда как у самых богатых семей средний размер хозяйства составляет 7,25 релонга. Иными словами, на практике относительно состоятельным домохозяйствам удается дополнительно арендовать почти столько же рисовых земель, сколько и бедным семьям, хотя первые нуждаются в них гораздо меньше.
Если же взглянуть на представленные выше данные по земельной собственности с несколько иной точки зрения, то в них фактически обнаруживается куда более кричащая несправедливость. Если ненадолго вынести за скобки данные о доходах из Таблицы 4.1 и просто подсчитать домохозяйства, вообще не владеющие землей для выращивания риса, то в эту категорию попадут 30 семей (41 %)[209]. Таким образом, почти половина деревни не обладает инструментами правового контроля над основным для рисоводства производственным активом. Если же обратиться к той половине (37 семей) домохозяйств Седаки, которые владеют наименьшим количеством земли, то окажется, что им принадлежит всего-то семь релонгов. Поскольку общая площадь рисовых земель, принадлежащих всем жителям деревни, составляет 235,5 релонга, перед нами возникает следующая картина: половина селян имеет в собственности менее чем 3 % рисовой земли, находящейся во владении местных. Напротив, десять крупнейших землевладельцев составляют лишь 14 % домохозяйств Седаки, но им принадлежит 133,75 релонга, или 47 % всех рисовых земель, которые находятся в собственности жителей деревни.
Чтобы оценить воздействие двойных урожаев и новых технологий, можно сравнить модель землевладения в 1979 году с ситуацией 1967 года. По сути дела, никаких изменений за последние 13 лет не произошло, то есть распределение земельной собственности, которое с самого начала было крайне неравномерным, осталось тем же самым. А если принять во внимание увеличение численности населения деревни с 56 до 74 домохозяйств, то даже незначительное повышение доли земли, принадлежащей обделенным этим ресурсом домохозяйствам, оказывается обманчивым. Например, к 1979 году безземельная половина деревни увеличилась на девять семей в сравнении 1967 годом – на их долю приходилось ничтожные 3 % рисовых земель. Несмотря на то, что доля безземельных домохозяйств несколько сократилась, сегодня в Седаке насчитывается больше не владеющих землями для выращивания риса семей (30), чем в 1967 году (27).
Соотношение между владением землей и доходами в этой экономической системе, основанной на выращивании одной культуры, очевидно. Лишь четыре из 22 самых богатых семей Седаки не имеют земли в собственности, и во всех четырех случаях эта аномалия объясняется различными сочетаниями малого размера семьи и заработной платы, получаемой из внешних источников, а прежде всего тем, что такие семьи арендуют рисовые земли (в среднем более восьми релонгов на одно домохозяйство). Напротив, отличительной особенностью той половины деревни, которая имеет самые низкие доходы, является отсутствие земли в собственности. Примерно 60 % этих бедных селян вообще не имеют земли, и только три семьи из этой группы владеют участками площадью более двух релонгов.
В ближайшем будущем распределение владения рисовыми землями внутри деревни едва ли заметно изменится. Получение более высоких и более стабильных урожаев в сочетании с традиционной неохотой малайцев расставаться с землей привели к выраженному замедлению процесса концентрации земли за счёт долгового обременения. Хаджи Кадир (№ 74 в Таблице 4.1), ныне являющийся крупнейшим землевладельцем в Седаке, за три десятилетия до 1970 года успел приобрести 25 релонгов у мелких землевладельцев с непосильными долгами в рамках восьми отдельных сделок. Сегодня он питает такой же ненасытный интерес к земле, как и прежде, однако с момента внедрения двойных урожаев ему не удалось прирастить к своим владениям ничего. Дело не только в том, что мелкие собственники, за землями которых мог бы охотиться Хаджи Кадир, реже оказываются в совершенно безвыходном положении. Есть и ещё одна причина: рынок аренды земли в настоящий момент настолько динамичен, что испытывающий трудности мелкий землевладелец способен легче разобраться со своими долгами, сразу сдавая свой участок в аренду на несколько сезонов (по схеме паджак) и при этом сохраняя за собой право собственности.
Таблица 4.2. Распределение собственности на рисовые земли в Седаке, 1967–1979 годы
Аналогичным образом выраженный рост цен на рисовые земли также исключил возможность восходящей мобильности для всех, кроме самых богатых. Такая мобильность за счёт покупки земли определённо не была распространённым явлением даже до перехода к двойным урожаям, однако пять жителей деревни, которым сейчас принадлежат участки площадью от трех до семи релонгов, сумели купить хотя бы часть этой земли. Но с 1970 года ни один мелкий землевладелец из этой категории не прирастил свои владения, и если для этой группы покупка земли фактически стала запретительной, то те, кто имеет в собственности менее трех релонгов – то есть большинство деревенских домохозяйств, – даже не рассматривают такую возможность.
После появления двойных урожаев купить или продать землю смогли только девять жителей Седаки. Модель этих сделок демонстрирует не только снижение темпов концентрации земель, но и тот факт, что даже данный процесс если и замедлился, то его направленность остаётся неизменной. Все без исключения покупатели являются состоятельными людьми, а продавцы преимущественно бедняки. Начиная с 1970 года четыре жителя Седаки приобрели в общей сложности 19,25 релонга земли, преимущественно за пределами деревни. Дауд, сын сельского старосты Хаджи Джаафара (№ 70), при помощи отца приобрел восемь релонгов, в том числе три у одного из односельчан. Нор (№ 68) купил 8,25 релонга также при помощи отца (живущего за пределами Седаки и уже владеющего более чем 50 релонгами), причем вся эта земля находится на некотором расстоянии от деревни. Амин (№ 73) на собственные сбережения приобрел 2,5 релонга местной земли у богатого землевладельца-хаджи в соседней унылой деревне. В совокупности три упомянутых домохозяйства выступают иллюстрацией того, какой именно класс деревенских жителей по-прежнему способен приумножать свои владения: указанные лица принадлежат к трём из шести самых богатых домохозяйств в Седаке. Единственным исключением выступает Фадзил (№ 42), купивший 2,5 релонга у другого жителя деревни, однако это исключение лишь подтверждает правило. Фадзил не входит в десятку самых богатых селян, однако ему принадлежит восемь релонгов земли, а его скромные текущие доходы лишь отражают тот факт, что ему пришлось сдать значительную часть своей земли в аренду, чтобы привлечь капитал для этого приобретения.
Пятеро жителей Седаки продали свои земли. Продажи двух самых крупных наделов, площадью в пять и десять релонгов соответственно, были совершены теми селянами, которые смогли попасть в государственные программы переселения и расстались со своей собственностью в родных местах[210]. Все эти земли, за исключением участка в 2,5 релонга, были проданы состоятельным посторонним лицам по ценам с премией к рынку. Третья продажа (надела площадью в три релонга) иллюстрирует обстоятельства, в которых могут оказаться бедные семьи, по-прежнему вынужденные расставаться со своей землёй. Сонаследницей этих трех релонгов была жена Тощего Мата (№ 6), наряду с ещё как минимум восемью другими братьями и сестрами. Однако наследники не смогли договориться, как поделить между собой рисовые поля, и через год решили продать землю и разделить вырученные деньги. Земля перешла к Дауду, сыну Хаджи Джаафара, то есть переместилась от одного из беднейших домохозяйств к одному из богатейших. Ещё две из упомянутых пяти продаж были совершены двумя бедными овдовевшими сестрами – Хаснах (№ 15) и Салмах (№ 20), каждая из которых продала по половине релонга своему куда более состоятельному брату, жившему в соседней деревне. Обе сделки были проведены в довольно исключительных обстоятельствах – в обычной ситуации ни одна из сестер не стала бы рассматривать возможность продажи[211]. Во всех пяти случаях проданная рисовая земля перешла в руки зажиточных или богатых людей. Двое из продавцов сами были зажиточными селянами, и то, что они решили расстаться с землей, можно рассматривать в качестве инвестиционных решений. Однако для остальных продажа оказалась очередным шагом к безземелью.
Диспропорции, представленные в описанной модели землевладения, иногда могут смягчаться фактической моделью землепользования. Иными словами, если лица, располагающие самыми крупными наделами, сдают значительную часть своих рисовых земель в аренду более бедным крестьянам, фактическое распределение размеров хозяйств может быть более справедливым, чем подразумевает статистика собственности. В случае Седаки фактическое распределение обрабатываемых площадей более справедливо, чем распределение прав собственности, но и здесь присутствуют значительные дисбалансы. Например, десять крупнейших хозяйств, на которые приходится не более 14 % домохозяйств деревни, обрабатывают в общей сложности 115,5 релонга, или 36 % от общей площади рисовых земель, возделываемых селянами. Средний размер этих хозяйств составляет 11,6 релонга (8,2 акра [3,32 гектара]). Напротив, половина деревни (37 семей) с самым мелким размером хозяйств, обрабатывают лишь 58,75 релонга, или всего 18 % рисовых земель, возделываемых жителями деревни[212]. Средний размер такого хозяйства составляет лишь 1,6 релонга, или чуть больше одного акра [0,4 гектара]. В данном случае воспроизводится общая ситуация в долине реки Муда: значительная часть земледельческого населения деревни не имеет доступа к производственным ресурсам, которые позволили бы им уверенно обеспечить средства к существованию. Небольшие участки способны давать многим из этих крестьян ежедневный рацион риса, однако они не смогут сводить концы с концами без тех денег, которые они зарабатывают в качестве наемных работников на рисовых полях или с помощью других занятий.
Как и в случае с данными по землевладению, мы можем сравнить распределение хозяйств по размеру на 1979 год с ситуацией в 1967 году, используя данные Кензо Хории за более ранний период (см. Таблицу 4.3). За относительной стабильностью распределения в процентных показателях скрываются гораздо более впечатляющие изменения. Мелкие земледельцы в Седаке буквально потеряли почву под ногами. Их доля в общей площади обрабатываемых земель сократилась с почти четверти до менее одной пятой, а общая площадь возделываемых ими земель уменьшилась почти на треть. В совокупности с ростом населения деревни это привело к сокращению среднего размера хозяйства в этом оказавшемся в затруднительном положении секторе деревенской экономики с трех релонгов до внедрения двойных урожаев, до каких-то 1,6 релонга в 1979 году. Одного лишь этого изменения оказалось достаточно, чтобы свести на нет дополнительные доходы, который могли принести двойные урожаи[213]. Из приведенных цифр следует, что почву под ногами, в особенности в плане средних размеров хозяйств, во многом потеряли и крупные земледельцы. Правда, значительную часть этих потерь можно отнести на счет единственного крестьянина – Камила (№ 55), который в 1967 году арендовал участок невероятной площадью 38 релонгов, но с тех пор бóльшую часть этой земли вернул себе её владелец, живущий за пределами Седаки, и распределил между своими наследниками.
Таблица 4.3. Распределение размеров рисоводческих хозяйств в Седаке, 1967–1979 годы
* Данные на 1979 год включают десять безземельных семей, см. сноску 212.
Причины этого базового структурного изменения, угрожающего средствам к существованию беднейших жителей деревни, достаточно важны и сложны, чтобы посвятить им более подробный анализ ниже (а ещё ряд причин уже были упомянуты в предыдущей главе). Здесь же достаточно отметить, что свою роль сыграла демография. Многие довольно бедные семьи, перебравшиеся в деревню, либо вообще не имеют земли для работы на ней, либо – более типичный вариант – имеют всего один-два релонга. Кроме того, учтём процессы наследования: многие женатые сыновья и дочери теперь обрабатывают несколько небольших участков, которые их родители когда-то возделывали как единое хозяйство. Наконец, соблазн получения более высокой прибыли побудил землевладельцев, в особенности живущих за пределами деревни, избавляться от арендаторов, чтобы заниматься земледелием самостоятельно либо сдавать один большой участок в долгосрочную аренду (паджак). Свидетельством этого отчасти выступает состоявшееся в период с 1967 по 1979 годы сокращение общей площади рисовых земель, обрабатываемых жителями деревни.
В 1979 году Седака была уже не той деревней, что в 1967 году. Некоторые домохозяйства распались или съехали, хотя количество семей, обосновавшихся в деревне, было ещё больше. Общее число домохозяйств за этот период выросло на 25 % (с 56 до 70), а общая численность населения деревни росла примерно теми же темпами[214]. Достаточно лишь рассмотреть такие изменения в деталях, и мы сможем многое узнать не только о мобильности в малайском обществе, но и о том, как она связана с принципиальными вопросами земли, доходов и родства.
Более подробный анализ изменения состава населения деревни представлен в Приложении А, а для непосредственных целей этого исследования стоит обратить особое внимание на следующие моменты. Если обратиться к тем, кто покидал деревню, то бедняки, как правило, уезжали поодиночке – это были молодые мужчины и женщины, обычно перебиравшиеся на заработки в урбанизированные территории в качестве работников на стройках, чернорабочих, фабричных рабочих и домашней прислуги. Люди, покидавшие Седаку целыми семьями, напротив, как правило, были обеспеченными: они покупали земли в неосвоенных районах или получали статус «переселенцев» на государственных плантациях (ранчанган). По поводу 15 новых семей, перебравшихся в Седаку, важно отметить, что они относятся к беднейшей половине деревни. Как гласит местная поговорка, «у людей есть дети, а у земли детей нет». В экономике деревни отсутствует какая-либо ниша, которая могла бы вместить бóльшую часть уже состоявшегося прироста населения.
Многие крупные изменения в экономической жизни Седаки отражены в основных данных по общим характеристикам землепользования, представленных в Таблице 4.4. Подробные сравнения даны в Таблицах 1 и 2 приложения С, а здесь мы ограничимся лишь наиболее фактурными выводами.
Таблица 4.4. Частотное распределение земледельческих хозяйств в Седаке, 1967–1979 годы
* Термин «держание» (holding) в данном случае подразумевает землю, не только находящуюся в собственности, но и сдаваемую в аренду. Иными словами, крестьянин, который обрабатывает 15 релонгов и сдаёт в аренду ещё 15, оказывается в категории 20±40 релонгов. В таблице в незначительной степени присутствует двойной счёт участков, которые один раз представлены как принадлежащие сельским землевладельцам, а второй раз как земли, обрабатываемые местными арендаторами. Поскольку подавляющая часть арендуемых земель в Седаке арендуется у внешних субъектов, этот двойной счёт не является существенным фактором.
Наиболее очевидной тенденцией последнего десятка лет стало увеличение как количества, так и доли хозяйств небольшого размера при снижении доли крупных хозяйств. Количество хозяйств, обрабатывающих земли площадью в три релонга и менее, удвоилось – с 12 в 1967 году до 24 в 1979 году. Пять из них имеют менее одного релонга земли – Хории в своём исследовании 1967 года мог вполне обоснованно игнорировать этот типоразмер хозяйств. За тот же период средняя площадь этих микроскопических хозяйств сократилась до менее чем двух релонгов, или 1,4 акра [0,57 гектара]. Сокращение размеров мелких хозяйств не является следствием стабильного состава класса мелких землевладельцев, которые вынуждены обрабатывать всё меньше и меньше земли, – напротив, доля земли в держании селян, на которой работают такие мелкие пользователи, выросла почти в два раза, с 7 % до 13 %. Утрата их позиций как класса произошла отчасти потому, что таких земледельцев стало намного больше, а отчасти в силу того, что общая площадь рисовых земель, обрабатываемых сельскими жителями, сократилась почти на 10 % (с 357,75 релонга до 325 релонгов).
Сокращение размеров хозяйств всё большего количества бедных крестьян не сопровождалось одновременным увеличением размеров хозяйств более крупных деревенских земледельцев – в действительности ситуация развивалась почти с точностью до наоборот. До внедрения двойных урожаев в Седаке было 17 крестьян, в чьей собственности и/или под управлением находилось более десяти релонгов – в совокупности они монополизировали более 57 % земли в держании селян (206,5 релонга). Сегодня, когда население деревни увеличилось, таких хозяйств насчитывается всего 13, при этом они обрабатывают лишь 37 % сельской земли (123 релонга). Средняя площадь земель, обрабатываемых этой группой селян, за рассматриваемый период сократилась с более чем 12 релонгов до 9,5 релонга. Таким образом, перед нами возникает следующая картина: сокращение размеров коснулось как мелких, так и крупных хозяйств, однако количество мелких земледельцев удвоилось, тогда как крупных стало меньше.
Если обратиться к среднему размеру хозяйства в Седаке в целом, то обнаружится аналогичная тенденция. В 1967 году площадь среднего рисоводческого хозяйства составляла почти семь релонгов, а сейчас уже менее пяти. Иными словами, размер хозяйства сократился на 32 %, и, если наложить на эту динамику стандартные допущения о прибыльности двойных урожаев, это означает, что более 90 % потенциальной прибыли было ликвидировано просто в силу резкого сокращения размеров хозяйств[215].
Седака оказалась в своего рода демографических и структурных клещах. Численность земледельческого населения деревни выросла почти на треть, тогда как площадь обрабатываемых крестьянами рисовых земель сократилась почти на 10 %. Даже если бы площадь сельскохозяйственных земель не снижалась, один лишь рост населения привел бы к сокращению среднего размера хозяйств с почти 7 релонгов до 5,2. Оставшуюся часть сокращения среднего размера хозяйства до нынешнего уровня в 4,7 релонга можно объяснить утратой почти 33 релонгов из того массива пахотной земли, которую жители деревни обрабатывали в 1967 году. За счёт чего произошло это сокращение? Можно не сомневаться, что оно случилось не потому, что деревенские землевладельцы изымали земли у арендаторов в селе. Площадь земли, которую эти собственники сдают в аренду односельчанам – как правило, своим близким родственникам, – оставалась стабильной на протяжении последних 12 лет. Все деревенские земли, выведенные за этот период из оборота, были, напротив, изъяты внешними собственниками (многие из них довольно богатые люди), которые решили обрабатывать землю сами, передать её своим взрослым детям или сдать её в долгосрочную аренду (паджак) другим крупным землепользователям.
Анализ распределения категорий землепользователей в 1967 и в 1979 годах демонстрирует относительно стабильную модель. Частичным исключением является первое появление в Седаке чистых землевладельцев – пяти домохозяйств, не занимающихся земледелием. Однако двое из этих землевладельцев сдают в аренду крошечные участки, поскольку они настолько бедны, что у них нет средств даже на вложения в посев риса и доведение его до получения урожая. Остальные люди из этой группы – это в основном старики, которые уже не могут заниматься земледелием, а также есть один человек, который из-за долгов был вынужден на какое-то время сдать землю в аренду, чтобы рассчитаться по требованиям кредиторов. Единственным заметным изменением стало незначительное сокращение доли крестьян Седаки, являющихся чистыми арендаторами (с 44 % до 35 %). Зато куда более впечатляющим стало сокращение размеров хозяйств представителей этой группы. Как и в 1967 году, они остаются заведомо самой многочисленной категорией землепользователей, но если в 1967 году они обрабатывали в среднем 6,1 релонга, то к 1979 году средний размер их хозяйств сократился до 4,1 релонга. Если исключить трех арендаторов, которые в настоящий момент обрабатывают более семи релонгов, то средний размер хозяйства остальных арендаторов снизится до 3,3 релонга. Как и в целом в регионе Муда, процесс утраты земель в значительной степени ограничен категорией чистых арендаторов. Несмотря на то, что в абсолютных показателях их стало больше (23 домохозяйства в 1967 году и 26 в 1979 году), они лишились более пятой части земель, которые обрабатывали до внедрения двойных урожаев. Размер хозяйств более мелкой группы чистых собственников-землепользователей в течение того же периода, напротив, оставался небольшим, но стабильным.