Глава II. В которой братья Орловы убеждают императрицу согласиться на проведение чрезвычайно рискованной экспедиции
…Утром 7 июля 1770 года солнце, всходя над Чесменской бухтой, осветило страшную картину. Морская вода была похожа на какое-то адское варево из крови и пепла. Покачиваясь на мелких волнах, всё ещё дымились головни, изгрызенные огнём. Бухта была полна гущи из щепы от разбитой корабельной обшивки, обрывков парусины, обгорелых человеческих трупов, как бы в молитве тянущих к небу окостенелые руки, – «так ими порт наполнился, что с трудом можно было в шлюпках разъезжать», свидетельствовал очевидец.
Накануне здесь закончилось Чесменское сражение русского флота с целой армадой турецких кораблей. Закончилось полным разгромом хозяев побережья Малой Азии – турок. И 7 июля по праву станет одним из дней воинской славы России.
Но чтобы понять, почему Андреевский флаг русского флота появился у побережья Эгейского моря, придётся отступить на два года назад, в 1768 год, к началу Русско-турецкой войны.
После смерти в 1763 году польского короля Августа III в Европе сложилась непростая политическая ситуация. Новым королём Польши стал – при поддержке России – Станислав Понятовский, в прошлом – фаворит императрицы Екатерины II. С одной стороны, Екатерина так вознаградила Станислава, вручив бывшему фавориту «утешительный приз» с той же непосредственностью, с какой одаривала других любезных её сердцу молодых мужчин землями и крепостным людом. С другой – рассчитывала на Станислава как на будущего сторонника в её начинаниях.
Век XVIII. Утро 8 июля 1770 года. Эгейское море. Хиосский пролив. Чесменская бухта
За свою поддержку императрица потребовала уравнения в правах католиков и притесняемых поляками православных меньшинств, называемых «диссидентами». Польский сейм под нажимом нового короля уравнял в правах католиков и диссидентов. Однако это решение обернулось «патриотическими бунтами», сложилась Барская конфедерация шляхты, именовавшая Станислава царской марионеткой. Польские магнаты подняли против короля Станислава мятеж, и началась междоусобная война. Русские войска вошли в Польшу для «защиты» православных единоверцев, а заодно в 1768 году подавили восстание.
«В польских делах Екатерина II действует амбициозно, понуждаемая тщеславием, тогда как в войну с турками она вступила из высокомерия», – отмечал французский посланник Дюран. Европейские державы охотно воспользовались подмеченной наклонностью императрицы. Пруссия, Австрия и особенно Франция, противясь возвышению Понятовского и тем самым – усилению российских позиций в Польше и видя неуспешность и бесперспективность выступлений магнатов, решили подогревать воинственные устремления Турции, которая могла бы нажимать на Российскую империю с юга. Турецкий султан потребовал вывода русских войск из Речи Посполитой, но получил отказ. Оттоманская Порта воспользовалась и тем, что казаки в погоне за польскими конфедератами очутились на турецкой территории, и в конце 1768 года объявила России войну.
25 ноября 1768 года русского посла Алексея Михайловича Обрескова с одиннадцатью работниками посольства позвали к великому визирю, и им был объявлен ультиматум: Россия должна дать слово не вмешиваться в польские дела, то есть в борьбу за уравнение прав православных и католиков. Обресков отказался наотрез – и вместе со всеми другими русскими дипломатами был немедленно арестован и заключён в Едикуле (Семибашенный замок). Такая акция делала невозможным мирный исход.
Через несколько недель после объявления Оттоманской Портой войны России Екатерины II созвала Совет при Высочайшем дворе. Совет был создан как чрезвычайный орган для обсуждения вопросов, связанных с ведением войны с Османской империей, и с января 1769-го собирался регулярно, не реже раза в неделю, а то и дважды – по понедельникам и четвергам. Председательствовала на заседаниях императрица лично или письменно назначала темы для обсуждения. Если Екатерина в Совете отсутствовала, ей непременно направляли протоколы заседаний. Позже Совет, ставший аналогом Ближней Канцелярии Петра I или Конференции при Высочайшем дворе Елизаветы Петровны, выйдет за рамки военных тем и станет рассматривать различные события особенной важности, вроде реформы системы местного управления и сословного устройства, мероприятий по подавлению Пугачёвского бунта.
В первый состав Совета императрицей были введены: фельдмаршал граф Кирилл Григорьевич Разумовский, граф Никита Иванович Панин, князь Александр Михайлович Голицын, князь Михаил Никитич Волконский, граф Захар Григорьевич Чернышёв, граф Пётр Иванович Панин, граф Григорий Григорьевич Орлов, князь Александр Алексеевич Вяземский и вице-канцлер князь Александр Михайлович Голицын. Собираться соратникам Екатерины было велено в 10-м часу утра.
Промозглым петербургским утром 12 ноября 1768 года Совет рассматривал «особое мнение», поданное Григорием Орловым. Смысл его был таков: а почему бы не отрядить в Средиземноморье флот, который мог бы давить на Турцию с моря? Будущий герой Чесмы, капитан-командор Самуил Грейг вспоминал: «Ея Императорское Величество была извещена, что Греки, стеная под игом Турецким, ищут освободиться». Действительно: если греки с полуострова Морея, как тогда русские именовали Пелопоннес, поднимут восстание, это сильно отвлечёт и флот Порты, являвшийся в тот момент сильнейшим в Европе, и её сухопутные войска, и «диверсия» облегчит операции русских войск в Молдавии и Валахии.
Ставка на восстание единоверцев повторяла, в сущности, политический ход Петра Великого, который рассчитывал на помощь сербов в борьбе с Турцией. Обращение русского монарха к славянам, оказавшимся под турецким игом, действительно подняло их против Порты. Однако восстание в Сербии и Черногории не помогло России одолеть Турцию: война 1710–1713 годов закончилась поражением первой.
Составил Григорий своё «особое мнение» вместе с родным братом Алексеем, который в это время официально лечился в Италии. Считалось, что Алексей в Европе поправляет здоровье. Трудно судить – на самом деле или притворно. Больше похоже, что в Италии он исполнял секретную миссию государственного значения. И это была заранее хорошо спланированная операция. Ещё в конце 1768 года Алексей и Федор Орловы прибыли в Италию и обосновались в Венеции, у которой были тесные контакты с Балканами. В Италии Алексей Орлов пребывал не как граф Орлов, а как некий россиянин Островов. И умело конспирировался, опасаясь агентов недружественных стран, которых вокруг него хватало. Орлов и его адресаты были немногословны в своей переписке, и всё равно письма из Европы шли даже не от имени господина Островова, а якобы от простых матросов: на вскрытие почты нижних чинов никто не стал бы тратить время и силы. Для самых же деликатных тем Алексей придумал специальный шифр.
Согласно рассказу секретаря французского посольства Рюльера, в Италии братья Орловы ежедневно посещали православные храмы, а на выходе из церквей всегда бывали окружены толпой народа, которому щедро раздавали деньги. Если отбросить авторскую риторику, то становится очевидно, что они прощупывали настроения православного населения для вербовки потенциальных сторонников. По словам Ю. В. Долгорукова, «граф Алексей Григорьевич Орлов, разговаривая со славянами, венецианскими подданными и нашими единоверцами, уверился, что они недовольны своим правлением; также их соседы черногорцы, турецкие подданные. И все греки в Архипелаге преданы делу российскому». Оценив все это, он отправил донесение в Петербург, «дабы на сии народы и обстоятельства делать свое внимание, и он предоставляет свои услуги, если прислан будет флот и войско».
Брату Григорию Алексей сообщал: «Если уж ехать, то ехать до Константинополя и освободить всех православных и благочестивых от ига тяжкого. И скажу так, как в грамоте государь Пётр I сказал: а их неверных магометан согнать в степи песчаные на прежние их жилища». Григорий для Екатерины и Совета сформулировал задачу так: «послать, в виде вояжа, в Средиземное море несколько судов и оттуда сделать диверсию неприятелю». Саксонский посланник Сакен уверял, что большинство Совета относилось к проекту экспедиции скептически. Но Екатерина настояла на том, что осуществить проект надо.
Ей уже надоело безуспешно тратить деньги из казны на подкуп турецких чиновников, которые умудрялись брать деньги одновременно у разных европейских государств. Когда Порта под нажимом Франции фактически объявила России войну, Екатерина была крайне разочарована и раздосадована: «Туркам с французами, – писала она ещё до заседания Совета, – заблагорассудилось разбудить кота, который спал; я сей кот, который им обещает дать себя знать… Зададим звон, какого не ожидали, и турки будут побиты».
Решительный настрой императрицы, готовой к первой в её правление войне, – аргумент сильный. Тем не менее идея Орловых была достаточно дерзкой – оттого уже, что действовать предлагалось там, где турки чувствовали себя полновластными хозяевами уже три века. За это время на Морее успела не только сложиться, но и закостенеть созданная турками управленческая структура, и у неё, казалось бы, «всё было под контролем». И не случайно риск принимает на себя Григорий Орлов – среди членов Совета именно он пользуется особым доверием императрицы (почему – ещё поговорим об этом). Но и брат Алексей наверняка был нужен ему при разработке смелого плана. Собственно, оба они начинали воинскую службу на суше (Григорий – солдатом Семёновского полка, Алексей – Преображенского), а здесь речь шла об экспедиции морской. Требовался особый заряд безрассудности, фаталистической веры в удачу и полного бесстрашия перед любыми трудностями. Именно такими свойствами славился между Орловыми Алексей. Именно его императрица и назначает командующим экспедицией в чине генерал-аншефа: «с полной и неограниченной властью, как найдёт за лучшее и как потребуют обстоятельства». Она – её собственными словами – «совершенно надёжна» в его «горячем искании быть Отечеству полезным сыном».
Много позже отечественный публицист назовёт русский XVIII век «веком кондотьеров», имея в виду не столько первоначальное значение слова, которым когда-то нарекли людей, собиравших отряды наёмных воинов, сколько особенности характеров этих персонажей.
Допустим, внешне оба Орловых подходили под соответствующую характеристику. Оба – могучие атлеты вроде былинного Василия Буслаевича, огромного роста, бретёры, имевшие склонность к кутежам… Но Алексей! В нём чувствовалось больше силы мрачной, чем весёлой. Так было всегда – и даже до того, как в одном из поединков Алексей получит страшный удар саблей, безобразный рубец от которого пересечёт его лицо. Сама императрица скорее боялась его, чем любила. Это было заметно даже посторонним – например, французскому послу при русском дворе Сабатье де Кабру, который доносил о своих наблюдениях и выводах королю Людовику XV. Знавшая Алексея лучше, чем француз, и ненавидевшая графа от всей души княгиня Дашкова в разговоре с гостившим у Екатерины энциклопедистом Дидро даже назвала Алексея Орлова «одним из величайших злодеев на земле». За «злодейство натуры» все, видимо, принимали особую степень его решимости.
Алексей Орлов ещё раньше успел показать себя человеком, абсолютно ни перед чем не останавливающимся. О нём отзывались так: «В самых трудных случаях не он искал, а его искали, не он просил, а его просили». Кого же ещё искать и просить, как не того, для кого ни моральные, ни физические, ни политические препятствия не существовали, и он, как напишет академик Е. В. Тарле[2], даже не мог взять в толк, почему они существуют для других. Впрочем, знали об этом не только его братья – знала и императрица (откуда знала – опять-таки вспомним позже).
И пока Совет судит да рядит, может ли увенчаться успехом предлагаемая диверсия, и что для её осуществления может понадобиться, воспользуемся этой паузой и перенесёмся-ка ещё на несколько десятков лет назад по ветру истории, чтобы понять, откуда такие «кондотьеры» брались.
А происходят Орловы из той же самой Бежецкой пятины бывшей Новгородской земли, где жил, построил белокаменную церковь в лесу и лёг возле неё в землю моряк Василий Шенин, мичманом участвовавший в морском походе в воды Оттоманской Порты и в сражениях той кампании.
В переписи 1710 года в Городецком стане Бежецкого уезда Тверской губернии (это и есть Бежецкая пятина) упоминается «за маэором Григорьем Ивановым сыном Орловым сельцо Люткино; в нём двор помещиков, а в том дворе вышеписанного помещика мать вдова Марья Максимова дочь Ивановская, жена Орлова, 65 лет, у неё дети сын Игнатей 35 лет, Григорей 25 лет, Никита 20 лет, Михайло 19 лет на службе в драгунских полках…»
«Маэор Григорий» был военным и государственным деятелем, на военную службу поступил, как заведено было Петром Великим, рано, участвовал в турецком и шведском походах Петра, во многих сражениях отличился, что сделало его лично известным Петру I, подарившему Григорию Ивановичу свой портрет для ношения на золотой цепи, и в пятьдесят три года был от ратных трудов уволен с возведением в генерал-майоры. Службы же гражданской не оставил, вышел в действительные статские советники, был назначен новгородским губернатором. Сыновей он имел шестерых, что по тем временам не редкость, и из них все, кроме умершего во младенчестве, оставили свой след в русской истории.
Мы ещё встретимся на страницах этой книги и с самым старшим – Иваном, и с младшими Фёдором и Владимиром, но сейчас мы говорим о втором и третьем сыновьях «маэора» – Григории и Алексее – потому что оба они родились именно в Люткине. Все пятеро братьев будут весьма близки всю свою жизнь, однако чаще всего и ближе всего – буквально рука об руку, плечом к плечу – являются на исторической сцене именно люткинские уроженцы.
А пока мы навещали скромное сельцо, рядом с которым проходит сегодня автодорога Вышний Волочёк – Сонково, Совет при императрице успел принять решение: экспедиции – быть.
Потом её назовут Первой Архипелагской, поскольку действовать предстояло в Эгейском море или, как тогда говорили, в «Греческом Архипелаге».
Предприятие обещало быть многотрудным, следовало хорошо к нему подготовиться. Несколькими годами ранее русский фрегат «Надежда благополучия» уже разведал обстановку в Средиземном море, сделал гидрографические планы портов и проливов. Тот поход подсказал важное обстоятельство: тамошние тёплые воды по-особому влияют на суда российской постройки, их корпуса во избежание повреждения червями необходимо дополнительно обшивать в подводной части двумя слоями дубовых досок, прокладывая их овечьей шерстью, битым стеклом и грубой обёрточной бумагой. Правда, после такого усовершенствования суда становились слишком тихоходными.
Успешному началу экспедиции способствовало то, что в союзниках России была Дания, контролировавшая Зундские проливы: Россия, находилась в контрах со Швецией, как и Дания, а «враг моего врага – мой друг». То же и с Англией, которая в пику своим французским соперникам по влиянию в Канаде и Индии готова была обеспечить проход российских кораблей и позволить им снабжаться всем необходимым в своих опорных пунктах – Гибралтаре и Менорке. Более того, России было позволено нанять опытных британских боевых офицеров. А с соизволения Тосканского герцогства порт Ливорно стал, в свою очередь, опорным пунктом для российского флота. И штабом для Алексея Орлова, которому Екатерина доверила политическое руководство экспедицией в должности главнокомандующего. Ему подчинялись и русский адмирал Григорий Андреевич Спиридов, ранее командовавший разными кораблями, включая придворные яхты, и англичанин Джон Эльфинстон, контр-адмирал, на родине отличившийся в боях с французами. Теперь они начальствовали над двумя эскадрами, следовавшими в Малую Азию по отдельности.
Экспедиция столкнулась с трудностями, о которых Совет при Высочайшем дворе едва ли задумывался. С финансовыми проблемами при снаряжении экспедиции Россия справилась: не только за счёт повышения цен на спиртное, доходы от продажи которого целиком шли в казну, но и обратившись к внешнему займу впервые в своей истории. У голландских банкиров заняли 7,5 миллиона гульденов и миллион рейхсталеров, более миллиона ливров – у генуэзцев. Трудности обнаружились прежде всего, так сказать, технологические. В состав экспедиции вошли 5 эскадр Балтийского флота – 20 линейных кораблей, 6 фрегатов, 1 бомбардирский корабль, 26 вспомогательных судов, свыше 8 тысяч человек десанта (всего же личного состава – свыше 17 тысяч человек). Большая сила, вроде бы, но…
Ещё четырьмя годами ранее Екатерина сама объявила, что российский флот находится в плохом состоянии: «У нас в излишестве и кораблей, и людей, но мы не имеем ни флота, ни моряков». Члены Совета, видимо, побоялись напомнить государыне её же оценку, когда самодержица твёрдо встала на сторону Орловых. Между тем оценка была верна.
Корабль «Северный орёл», едва добравшись до Англии, пришёл в такое состояние, что тут же и был продан на дрова, а вместо него пришлось купить у англичан новый 40-пушечный фрегат, назвать его тем же именем и пустить вдогонку за эскадрой. Самый мощный из кораблей экспедиции, свежепостроенный «Святослав», дал течь, был признан негодным для продолжения плавания, и разгневанная Екатерина написала Алексею Орлову, что «чуть было не повесила капитана» этого судна, хотя только что, перед отплытием, повысила его в звании до бригадира. Русский военный флот не имел опыта плавания на далёкие расстояния, одни суда налетали на рифы, на других в результате штормов возникали значительные поломки. В экипажах росло число заболевших, не спасали даже 5400 вёдер рома, который добавляли в питьевую воду для дезинфекции. 54 человека вообще скончались в дороге.
Из 15 больших и малых судов эскадры до Средиземного моря добралось только восемь. Алексей Орлов встретил и осмотрел их в Ливорно. К экипировке экспедиции у него претензий не возникло: императрица повелела вооружить личный состав 4 тысячами ружей, а Григорий Орлов, в должности генерал-фельдцехмейстера заведовавший всею российской артиллерией, снабдил корабли пушками, отлитыми в Арсенале, которым он руководил, включая и упрятанные в чехлы для пущей секретности «шуваловские единороги», совсем недавно изобретённые русскими артиллеристами. Это были одни из самых современных орудий того времени.
Созданные в 1757 году артиллеристом М. В. Даниловым «единороги» были поставлены графом Петром Ивановичем Шуваловым в русскую армию. Своим названием они обязаны фамильному гербу графов Шуваловых, на котором изображён фантастический зверь единорог.
Адмирал Спиридов слал в Петербург с дороги исключительно оптимистические донесения: дескать, люди его здоровы и веселы, «только песни поют и играют». Но Алексей Григорьевич был поражён невежеством офицеров, недостатком хороших матросов, нехваткой провианта и врачей и как следствие – унынием экипажей. «Если бы все службы, – доносил он императрице, – были в таком порядке и незнании, как эта морская, то беднейшее было бы наше отечество».
Неудивительно, что правитель Турции султан Мустафа III, хоть и знал о передвижениях русского флота, только высмеивал противника, которому-де нипочём не добраться от Кронштадта до турецких берегов.
На невежество многих младших по званию коллег указывал Екатерине и Эльфинстон. Но она верила в своих подданных. И отвечала адмиралу афористично: «Невежество русских объясняется молодостью, а невежество турок – дряхлостью».
Действительно, командующие эскадрами в целом справлялись с трудностями. (Это к концу экспедиции Орлов рассорится с Эльфинстоном – да так, что англичанин будет из русского флота изгнан без каких-либо особых почестей по отставке). Чего только не перемелют неспешные, но упорные русские мельницы, с какими только бедами не справится русский моряк!
Гораздо хуже дело обстояло с действиями на суше, на которые братья Орловы (а командовал военно-морским десантом Архипелагской экспедиции третий брат – Фёдор Григорьевич) возлагали большие надежды.
Ставка на греческих повстанцев себя не оправдала. Восстать-то они восстали, благо поддержка русских их усиливала. Но дисциплиной южане не отличались. Захватившие крепость Митра греки были так злы на турок, что, вопреки желанию русских командиров, жизнь пленённым не сохранили, а всех растерзали. Узнав о судьбе сдавшихся защитников Мистры, многие турецкие гарнизоны в Морее предпочли не капитулировать, а сражаться до конца, чтобы не разделить судьбу своих несчастных собратьев, в тыловых же городах и вовсе началась резня христиан. А вот в полевых сражениях, в равных с неприятелем условиях, греки не блистали: в районе Триполицы в Аркадии отряд из около 600 русских и более 7 тысяч местных повстанцев потерпел обидное поражение. Как всегда, не везло России на союзников – похоже, с такими соратниками дойти до Константинополя не получалось. Конец затее?
Век XVIII. Лето – осень 1769 года. На борт военного судна грузят пушки-единороги
Но в изданном 19 января 1769 года «Манифесте к славянским народам Балканского полуострова» Екатерина II провозглашала, что стоит задача «ополчась где и когда будет удобно, против общего всего христианства врага», следует стараться «возможный вред ему причинять». Сила, на это способная, оставалась.
Проблемами неприятеля на побережье турки были приободрены. Но ещё не сказал своего слова российский флот!