В этом кафе на окраине города когда-то назначали «стрелки» криминальные авторитеты и полукриминальные бизнесмены. Кафе называлось «Цезарь». Здесь быстро обслуживали и вкусно кормили. К тому же имели свойство моментально забывать обо всем, что происходило в зале пять минут тому назад. Пиво привозили из соседнего города, где был пивзавод с неподпорченной репутацией. Приезжий люд и туристы сюда заходили редко, введенные в заблуждение убогим фасадом. Однако интерьер кафе быстро развеивал сомнения относительно качества заведения, но это уже касалось тех, кто превозмог себя и вошел внутрь.
Мы сидели в уютной кабинке с моим старым знакомым, попивали аборигенное пиво из запотевших бокалов и ожидали, когда подадут жареную форель, которую только что выловили по нашему заказу из специального водоема.
Я не хотел бы упоминать имя моего знакомого, боясь повредить его профессиональной репутации, но могу сказать, что большая часть его жизни прошла на войне. Он еще достаточно молод, но успел повоевать и в Афганистане, и в Чечне, и в Абхазии, и еще где-то, где приобретают шоколадный загар и тропические болезни.
Я точно знаю, что по большей части воевал он отнюдь не с автоматом или штыком наперевес. В основном думал. Мой знакомый, по моему понятию, – военный прикладной аналитик. И если уж ему приходилось брать в руки автомат или снайперскую винтовку, то только для того, чтобы защититься или поставить логическую точку в конце долгих размышлений.
Я решил написать рассказ от его имени, чтобы случайно не исказить ход повествования. А свои мысли приберег на окончание, чтобы не помешать думать вам.
Вертолет стриг воздух винтом с присвистыванием и прищелкиванием, кренясь при облете склонов ущелья, припорошенных свежим снегом. Вихрь от летящей машины сдувал с гребней белые шлейфы, которые быстро становились прозрачными, осыпаясь искрами на черно-синие тени от скал. Никаких следов – ни звериных, ни человеческих. Бесконечное небо и резко очерченный силуэт настороженной боевой стрекозы на фоне холодных вершин.
С этого начиналась каждая ночь. Уже добрых шесть месяцев. Стоило устроиться удобнее, подоткнуть подушку под щеку, изолироваться с помощью одеяла от внешних шумов, как на киноэкране всплывала и разворачивалась панорама гор. Белых, далеких гор в нежной голубой дымке. Затем как будто бы трансфокатор подтягивал эту панораму. Выше границы заиндевевших лесов прекрасно различались контуры искривленных лавинами березок. Стадо туров пятнышками охры пристроилось под выступом щербатой скалы. Вожак стоит несколько выше стада, и на снежном фоне четко вырисовываются его могучие рога.
Обшивка вертолета вибрирует, круглый иллюминатор по периметру подернут морозным туманцем. За спиной примостился желтый топливный бак. Как уснувший раскрашенный слон. От него веет холодом – машина всю ночь простояла на морозе. В наушниках голос командира:
– Здесь сужение. Внимание, пройдем в вираже.
Машина сильно кренится, до того, что вертикальные борта ущелья крестами ложатся на линию горизонта. Несильный удар. Потом жуткая тряска, и вой редуктора. Чей-то крик в наушниках:
– Падаем!
В иллюминаторе закувыркались белые пятна, перемежаясь темной зеленью пихт. Почти впритирку промелькнула скала, на которой только что стояли туры. Падение на крутой склон еще не предвещало гибели. В снежном месиве лавины вертолет начал беспомощно кувыркаться, вырывая клочья дерна обрубками все еще вращающегося винта. Потом со скрежетом ударился о скальную ступень и мертвыми обломками рухнул в лес. Через минуту последние хлопья снега, взметенные разбуженной лавиной, улеглись. Вновь наступила тишина, бесстрастная тишина затерянного в горах ущелья.
Надо повернуться на другой бок. Сон исчезнет. Это старый, проверенный способ. Сердце снова возвратит спокойный ритм. Дыхание станет глубоким.
Где-то щелкнул выключатель, послышался неприятный гул вибрирующей прокладки неисправного водопроводного крана. Черт бы побрал эти новые дома с их слышимостью! Кто из соседей сповадился в два часа ночи поливать цветы или мыть посуду?
Я ведь не летел на этом вертолете. Но помню каждую заклепку его корпуса, облезшую краску на топливном баке и запотевшие иллюминаторы.
Теперь я их хорошо вижу. Трое. Даже в сильную оптику прицела смотрятся черными черточками на бесконечном склоне. Такое впечатление, что они не шевелятся, застыли в ожидании. Можно зажмурить глаза, уставшие от блеска снега, и несколько минут просто полежать, отрешившись от действительности. Ведь придется стрелять, но чем все закончится – никто не знает. Вот теперь понятно, что они идут. Скорость движения скрадывается расстоянием. Они видны уже чуть левее гребня отрога. До них не меньше километра. Им наверняка тяжело идти по глубокому снегу, и на дистанцию верного выстрела они подойдут не раньше, чем через полчаса. Здесь, за большим камнем, на заранее уложенных гладких плитках серого сланца, разложено то, что может пригодиться для жестокого боя: автомат, снаряженные магазины, гранаты с вкрученными запалами. На моей стороне – расстояние, непролазные сугробы, неожиданность. Они не знают, что я здесь. Они не знают, что никогда не выйдут из этой долины. Уж я об этом позабочусь!
Видимость отличная. И ветра практически нет. Стрелять придется с небольшим возвышением. Один сильно хромает и отстает. Видимо, это раздражает остальных, судя по тому, что они часто резко останавливаются и оборачиваются к идущему сзади. Этот будет первым. Он замыкающий, выше всех по склону, и станет им помехой при возможном отступлении. Крупных камней поблизости нет. Укрыться от прицельного огня негде. Пока они сообразят, откуда стреляют, я успею разобраться со всеми.
На четыре щелчка сместил вертикальную наводку прицела. Голова «третьего», как я его мысленно окрестил, покачивается на острие шпенька. Видны борода и яркая светлая не то повязка, не то косынка, придерживающая длинные волосы. Вот он застыл. Наверное, отдыхает. Я задержал дыхание и плавно потянул за спусковой крючок.
Когда эта сволочь закончит терзать весь дом своим проклятым краном? И ведь не поймешь, где это, в какой квартире: сверху ли, снизу или сбоку? Кран запел басовитее и заглох. Слава богу!
Я никогда не готовился стать профессиональным охотником на людей. Даже зверей, если и убивал на охоте, то не из спортивного интереса, а с конкретной целью: в девяностых жрать было нечего. С раннего утра, если удавалось на базаре ухватить кусок говядины, наполовину мякоть, наполовину кость, это было удачей. Разозленная толпа выталкивала слабых и неуверенных. Как быстро звереют люди, доведенные до отчаяния! «Каждый сам за себя!» – вот девиз всех смутных времен. Работы нет, денег нет. Есть жена и дочь. Есть только ты, от кого зависит их жизнь. От твоей звериной изворотливости, жестокости и силы.
И без прицела было видно, как они неподвижно лежат на белоснежном полотне склона. Теперь уже горизонтальными черточками. В прицел видны пятна крови на снегу. «Первый» успел даже сбросить рюкзак и приложить к плечу автомат. Но выстрелить не успел. Во-первых, не знал куда, во-вторых, я оказался ловчее. «Второй» лежит лицом вниз. Это опасно. Я не уверен, что он мертв, поэтому стреляю еще раз, стараясь попасть в туловище. В прицел видно, как дернулось тело от попадания пули. Все, этот не встанет. «Третьего» я бил наверняка. Он лежит, задрав бороду к небу. Душа его уже в приемной Аллаха. Полежу еще. Кто знает, не покажется ли из-за перегиба склона еще кто-нибудь? Не хотелось бы лечь рядом со всей троицей. Тем более, что стреляющему сверху целиться будет сподручнее.
Иван почти всегда давал верную наводку. Бандиты ходили по горам туда-сюда, безошибочно полагаясь на неспособность ФСБ или милиции что-нибудь им противопоставить. Пограничники совершенно не брались в расчет, так как это были неопытные солдатики, которыми руководили такие же неопытные молодые офицеры. Более опытным возраст и здоровье не позволял рыскать по передовой, которой стал Главный Кавказский хребет. Тем более, не хватало нужного снаряжения и оружия. Даже информация, которую поставляла слабо разветвленная сеть осведомителей, приносила мало пользы. Бандиты никогда не спускались до тех мест, где боестолкновения становились неизбежными. Они использовали преимущество высоты, которое в горной войне всегда было и будет определяющим.
Может быть, лечь на живот? Не уходит упорно встающая в памяти картина – оскаленные белые зубы в окровавленном рту. Мертвые открытые глаза, сведенные в судороге ненависти брови. Ненависти ко всему миру и ко мне, которого он никогда не видел.
Снег хрустит под ногами. На подъеме дышать тяжело. Но мне нужно дойти до перевала и заглянуть вниз, в то ущелье, куда упал вертолет. Моя цель – вертолет. Эти не в счет. Эти не в счет! На войне убитых врагов не считают.
Откуда-то сбоку наискось перечеркнула склон стайка альпийских галок. Активные птички с красными лапками. Если их тут много, то трупы долго не сохранятся. Вот и седловина. Снежный надув на восточную сторону мешает заглянуть в ущелье. Отдыхаю, опершись на лыжные палки, затем начинаю переход влево, к выступающим скальным останцам. Нет, тут тоже надув и тоже опасно. Последний снегопад перекрыл все подступы к маршруту возможного спуска. Те трое траверсировали гребень с востока на запад: вон, видны их следы. Видимо, оценив лавинную опасность, решили обойти угрожающие склоны по логичному маршруту. Их беда, что у меня с ними оказалась одинаковая логика.
Надо возвращаться. Сумерки в заснеженных горах – не самое лучшее время для одиночки с одним лишь автоматом за спиной.
Я снова прохожу мимо лежащих тел. Над лицом «третьего» уже поработали галки. Меня не интересуют их документы, их оружие. Возможно, даже деньги. Я обхожу их по своим же следам. Моя цель – вертолет. Но сейчас он недоступен.
Сегодня за окном сущее светопреставление. Дождь хлещет по стеклам, как из пожарного брандспойта. Ветер несет сломанные ветки вдоль улиц, общипывая с них на лету молодые листочки. Первая гроза в этом году. Про такую погоду говорят, что хозяин собаку на улицу не выгонит. Если к завтрашнему утру погода не угомониться, выход в горы придется отложить. Наверху сейчас не дождь, а снег. Тоже не радость. Снег занесет тропы, скроет ориентиры и похоронит важные подробности.
И второй и третий день – коту под хвост! Виновата погода. Каждый день на счету. Все прошедшее со дня катастрофы время пришлось самым внимательным образом следить за прогнозом.
Таяние снега в горах шло медленнее обычного. Да еще и подсыпа́ло, как в последние дни.
Хоть туристов и прочих любопытных в горах существенно поубавилось, в аулах на меня никто не обращал внимания. Ничем я не выделялся, не выпадал из образа: в меру небрит, в меру нагружен. К тайнику с оружием пришел тогда, когда хорошо стемнело, и с двадцати шагов я уже становился невидимым. Эту пещерку я нашел еще лет шесть назад, когда искал укрытие от дождя после охоты. Да и пещерой это углубление назвать было бы преувеличением. Хорошо было то, что ход изгибался, и мое убежище было защищено не только от дождя и от ветра, но и от посторонних глаз.
Достал из расселины в скале пакет, развязал стягивающие веревки и распаковал холодную винтовку Драгунова – мою помощницу, и автомат. Это, конечно, не английская AS-50, но свое дело знает. Многие из ныне здравствующих обязаны ей жизнью. При свете фонаря разобрал и почистил винтовку и автомат. Тщательно осмотрел оптический прицел – нет ли следов помутнения на линзах и окисления на регулировочных колесиках. Все было в порядке. Отдельно осмотрел самодельный глушитель. Винтовку и автомат снова запаковал – стрелять мне завтра не придется. С собой захвачу только безотказную трофейную «Беретту». Её я взял у бандюка, на которого охотился почти месяц. То был не просто бандит, а координатор. И нервы он мне потрепал изрядно. Ходил всегда не один, а с опытными телохранителями, а иногда и с проводниками из местных. Дважды я выходил на верный выстрел, и дважды этому сукиному сыну везло – уходил без царапины. Пистолет я увидел, расстегнув на убитом куртку – искал нужные заказчикам документы. Он меня поразил – хромированный, не боящийся коррозии. Любой другой бы не взял. Но по сравнению с казенным «Стечкиным» это было оружие следующего поколения. Мощный патрон «Парабеллум» девятого калибра. Тридцать четыре гарантированных выстрела на две обоймы. «Стечкина» сдал в оружейку, сказал, что он мне больше не нужен, чем удивил сотрудников, боготворящих этот пистолет. В конфискате патроны от «Беретты» не были редкостью: противная сторона тоже оценила достоинства пистолета. Так что я не бедствовал и на уединенных тренировках боеприпасы не считал.
Начальники догадывались, что кроме табельной снайперской винтовки и короткоствольного «Калашникова» у меня есть и еще кое-что, не предусмотренное законом. Но напрямую никто ничего не спрашивал, и, скорее всего, это их мало волновало.
Место для коврика было давно расчищено. Против случайного гостя на разной высоте при входе подвешены пустые и ржавые консервные банки. Зверя они отпугнут, человека обнаружат. Спальный мешок застегивать на молнию не стал. Взвел затвор пистолета и поставил на предохранитель. Теперь можно и поспать. Ночи еще длинные.
По этому склону я иду уже в третий раз. Снег почти весь сошел. Остались редкие пятна за камнями с северной стороны. От зимних «гостей» практически ничего не осталось. Звери, птицы, насекомые, дожди и ветры сделали свое дело. Мимоходом обнаружил только одну берцовую кость со следами волчьих зубов. И это от шести ног! Ни лоскутка, ни ремешка. Проржавевшее оружие собрал и отбросил с тропы, от греха подальше. Хотя тропа, судя по всему, проложена не людьми, а турами – слишком крутая и прямая.
Вот и перевал. Снега на нем нет. Правее внизу просматривается вариант возможного спуска в ущелье. Оно здесь сужено наподобие бутылочного горлышка. Везде торчат скалы. Вертолетчикам нужно было взять чуть повыше, тогда полет не закончился бы трагедией. Глубоко внизу изредка в прогалинах соснового леса сабельным блеском вспыхивает речушка. Она пенится на перекатах и гонит над собой охвостья тумана. Борта ущелья очень крутые, трава еще не успела окрепнуть, едва освободившись от снега. И я пожалел, что для надежности не захватил с собой кошки. Лыжные палки помогали мало, тем более, что я боялся их резко нагружать, памятуя зимний опыт, когда я чуть не загремел в ледниковую трещину. Тогда под моим весом одна из телескопических палок внезапно сложилась.
Уже больше часа я спускаюсь вниз по отвратительному склону. То и дело приходится обходить скальные останцы и подлые мокрые осыпи. По более мерзкому маршруту я не ходил уже давно. Несколько раз я больно упал и даже съехал некоторое расстояние по грязи с камнями. Но я спускаюсь правильно, сверху разглядел срезанные макушки берез и сосен. Потом наткнулся на ошметки авиационного дюраля – фрагментов винта вертолета. Теперь я понял, почему место катастрофы не смогли определить с воздуха: вертолет упал на крутой склон, скатился по кулуару в березовое криволесье и затем в лес, напоследок свалившись со скальной ступени. Он не загорелся, иначе следы пожара были бы замечены еще зимой.
Никакая это не неврастения. Боже упаси! Сплю спокойно, прекрасно отдыхаю. Но сюжет снов всегда один. Все крутится вокруг одной и той же операции, хотя на моем веку я пережил подобных сотни. Дался мне этот вертолет! И брать там ничего не надо. Нужно удостовериться, что некие документы безвозвратно пропали, а если нет – уничтожить их самому. Правда, интерес к этим бумагам был не только у меня. Та троица, которая легла на подступах к перевалу, – из их числа. И совсем не значит, что меня никто не попытается опередить. Несмотря на снегопады и лавинную опасность.
Все вокруг пропиталось авиационным керосином. Поэтому, видимо, и тела всех четверых: пилотов, бортинженера и «гостя», сохранились почти не тронутыми погодой и зверьем. У меня не было задания на изучение возможности эвакуации тел погибших. Это означало высшую секретность, когда даже из гуманных соображений расширять круг информированных лиц было нельзя. Единственное, что я смог сделать для ребят, – выкопать листом дюраля неглубокие могилы и натаскать сверху побольше камней из речушки. Опознавательные медальоны снимать не стал, а документы спрятал в рюкзачок для передачи командованию.
Контейнер с бумагами нашел быстро. На его беду, практически не поврежденным. Контейнер сломал не без труда. Развел костер и сжег содержимое, тщательно затем перемешав пепел. На все про все потратил полный день. Выбраться наверх до темноты шансов не было. Решил заночевать в лесу, метрах в ста от места падения вертолета.
Ночлег в одиночку, в условиях войны – весьма сложное мероприятие в смысле обустройства. Хорошо иметь надежное убежище, но если его нет, то желательно хотя бы скалу за спиной, с которой на тебя ничего не скинут. Желательны также внятные сектора обзора и обстрела. Совершенно необходимы разведанные пути отхода, а проще говоря, драпа. Это если приспичит. Неплохо бы иметь впереди, на подходе, парочку установленных противопехотных мин с растяжками, типа ОЗМ-72. На нашем армейском жаргоне – «ведьма». В каждой 2400 шариков – чем не оборона?
На соблюдение хотя бы доли упомянутых церемоний времени у меня не хватило. Пришла ночь, безлунная, черная. Была надежда, что в такую темень никто хоть с фонарем, хоть с прибором ночного видения в ущелье не полезет. Я и днем-то умудрился насажать синяков на всяких местах!
Вместо скалы я нашел камень, к которому запросто можно было скрытно подойти с тыла. Но ничего другого не попалось. Куда убегать в случае, если придут любопытствующие коллеги с той стороны, – тоже без понятия. Пожалел, что оставил автомат в пещере. С ним спать было бы гораздо уютнее.
Спал я чутко и периодически замерзал. Вставал во весь рост, помахивал руками и ногами. Затем снова приседал под родной камень. Успел все-таки посмотреть «свой» сон. Во всех подробностях разглядел, как в соседнем ущелье у костра сидят одетые в камуфляж люди. На этот раз четверо. Мне было понятно, что они знают, что я пошел к месту падения вертолета, и это именно они придут сюда завтра с разных сторон, чтобы не дать мне просочиться в долину. Они думают, что я забрал бумаги. То, что я был обязан их уничтожить, им и в голову не могло прийти. Ни им, ни тем, кто их сюда послал. Выходит, не один я ломал голову над проблемой. На «той» стороне народ подобрался толковый. Иногда даже меня посещает мысль: уж не в одной ли бурсе мы с ними учились?
Едва начало светать, как я решил организовать некий гандикап – гонку с опережением. Замысел наверняка удалой и в перспективе успешный. Но только при одном условии, что их всего четверо. Но если снизу вверх по ущелью продвигается еще одна группа, неприятностей не избежать.
Насколько это было возможно в утренних сумерках, уничтожил следы своего ночлега. И тут в голову пришла парадоксальная мысль: а что, если не уходить кратчайшим путем в долину, а начать подниматься вверх по ущелью, по руслу реки? В итоге километра через три я должен буду или оказаться на голом снегу – легкая добыча для снайпера, или резко свернуть влево и по березовому криволесью выйти выше их, к истоку того ущелья, из которого, я уверен, они вышли уже час или полтора тому назад.
В этом плане риск перехлестывал разумные пределы. Во-первых, физически осуществить такой бросок будет крайне тяжело. Понадобится весь предыдущий опыт, все тренировки, плюс удача. И летом пройти криволесье – акробатика не для слабосильных, а сейчас с грязью, остатками снега – и подавно! И наследить придется изрядно. Они разгадают мой замысел часа через три. В крайнем случае, через четыре. Часть пойдет по моим следам, в надежде, что я или выбьюсь из сил, или (а почему бы нет?) подверну ногу. Тогда – конец. Вторая группа начнет подниматься по маршруту спуска, чтобы перехватить меня в безлесой зоне и расстрелять издали, несмотря на мое преимущество по высоте. Это им сделать будет трудно, но вполне возможно. Они могут разделиться еще раз: один начнет лупить у меня над головой, заставит потерять темп и начать маневрировать, а второй зайдет слева от соседнего гребня и спокойно подождет, когда я сам выйду под верный выстрел.
Есть еще один вариант, совершенно безумный – уйти из ущелья вправо, к перевалам Главного хребта. Там без кошек и ледоруба в это гиблое время года никто и не пытается пройти. Но мне-то попытаться можно? Даже если они и будут видеть меня в бинокль, им останется только кусать локти. Достать меня на таком расстоянии невозможно даже из английской AS-50. А что, имеет смысл обдумать и такую версию. У меня есть на это как минимум два часа. Что там у нас на Главном? Нахар? Восточный Клухор? Перевалы летом простые, а сейчас пока считающиеся непроходимыми лавины. А если еще правее, к истокам Кти-Теберды? Ох, внизу узкое скальное горло и снега там невпроворот. Не выберусь. А если все-таки Нахар? Не сам Нахарский перевал, а западнее, по гребню? И начать спуск так, чтобы траверсом спуститься на ледник Восточный Клухор. А оттуда – там уже южная экспозиция и сравнительно низко, прямо к заставе. Погранцы переполошатся, поскачут навстречу. А если по запарке пристрелят? Это тоже никуда не годится.
Нет, все проще: рвану прямиком вниз, в Абхазию. Спущусь до реки и по старой Военно-Сухумской дороге поднимусь с юга на Клухорский перевал, все к той же заставе. Пистолет придется спрятать, а то не поймут меня защитники рубежей Родины. Но для того, чтобы одолеть такой маршрут, одного желания будет мало. В рюкзачке у меня припасов хватит на пару суток. Истощение мне не грозит, воды на маршруте сколько угодно. Ну, что, решусь на рывок, в отрыв? А если эти хлопцы решат, что и они способны на подвиг? Я знаю одного парня, настоящего феномена, Дениса Урубко. У него на ногах не мышцы – стальные канаты. Ему же принадлежит рекорд в скоростном забеге на Эльбрус: три часа с чем-то. Вот если среди моих преследователей объявится такой Урубко, то дальше первых взлетов к перевалу мне не уйти!
Боюсь, что мне сейчас некогда особо перебирать и капризничать. Надо принимать решение. Итак, куда? Все, решил – вправо! Наше дело правое, мы и победим!
Я помню, что на этом месте, недалеко от опоры ЛЭП, что ведет в Грузию, на Ингури ГЭС, много лет назад тоже упал вертолет. Обломки давно растащили, но не смогли уволочь тяжеленный редуктор. Где-то он тут, под снегом. Не помню точно где. Вроде бы, особо опасный участок мне удалось пройти. Но сейчас для лавин самое время. И туман им помогает – разжижает, ест снег. Мне бы выйти вон на тот пологий гребешок, там безопаснее, и уже по нему прямо вверх до перевальной седловины. Мой замысел насчет того, чтобы пройти правее, на поверку оказался негодным. Намело и накрутило там такого, что того и гляди сыпанет!
Надоело оглядываться. Как мне кажется, никого за мной нет. Или маршрут оказался не по зубам моим преследователям, или их просто не существует, я все придумал во сне. Одна радость: даже если придумал и совершено зря ломлюсь сейчас по лавиноопасным склонам, как лось по капусте, то оправданием мне может быть только выполненное задание и собственная жизнь.
Слева от рыжих скал донесся какой-то «продолговатый» хруст. Огромный карниз медленно надломился и рухнул в мульду, сдирая снег со склона до самого основания. В воздух взвился неистовый вихрь, насыщенный снегом и мелкими камнями. Я едва успел упасть головой в сторону, противоположную лавине, как учили поступать при атомном взрыве. Плотно закрыл нос и рот отворотом куртки, чтобы не впустить в легкие высокое давление. Иначе раздует и разорвет, как воздушный шарик! Воздушная волна налетела с шумом и свистом и прошла надо мной, вдавив в снег, как ладонью великана. Неужели, пронесло? Сначала я встал на колени, попытался разглядеть окружающий пейзаж сквозь круговерть из ледяных кристаллов и пыли. Что-то стукнуло меня по спине, и я снова повалился лицом вниз. Оказалось, смерзшийся ком снега. Будь это камень… Оцинкованная опора ЛЭП в тридцати метрах впереди меня распушилась, как коралловый риф – ее всю залепило льдом и снегом от обвала. Кое-как удалось откашляться и отряхнуться.
«Да обойдут тебя лавины…» – вспомнил я слова из песни Визбора. На этот раз обошли. Я выбрался на гребень. Долину за мной полностью поглотил туман. Седловина перевала должна была быть где-то совсем рядом. Надо найти в себе силы пройти эти последние метры!
С юга в лицо мне ударил тугой теплый ветер. На южных склонах вовсю зеленела трава и даже цвели белые анемоны. Ух ты, земля обетованная! Позади снег по шею, коварные лавины и мерзкий туман, мешающий ориентированию. Долина Кодора едва проглядывалась в дымке далеко-далеко внизу. Не давая себе времени на отдых, я начал спускаться прямо вниз, как говорят альпинисты, по директиссиме – линии падения воды. Склон до самого низа был абсолютно голый, и выйди кто хоть с обрезом на перевал, кокнуть меня ему было бы легко, как тот же шарик в тире. Еще часа два мне предстоит упираться изо всех сил, чтобы наверняка почувствовать себя в безопасности. Как я был бы рад кошкам! Ох, как был бы рад! Лыжные палки на таком крутом склоне помогают, но мало. А катиться до самой реки сейчас, когда вроде бы удалось всех оставить с носом (и реальных и приснившихся), было бы пошло.
Несмотря на желание поскорее добраться до дна долины, пришлось выбиться из графика: ноги просто отказывались идти. Устал я неимоверно. Хорошо, что на абхазской стороне было тепло, иначе в пропотевшей амуниции я моментально бы замерз. Когда я в вынужденно садился на склон и отдыхал, то обязательно осматривал пройденный путь в бинокль так далеко, насколько позволял рельеф. Дойдя до горизонтальной поверхности, рухнул под огромный валун и уставился вверх, в окуляры бинокля – так седловина перевала Нахар отлично проглядывалась. Слава всем богам и их помощникам – никого!
Где-то недалеко заржала лошадь. Где она пряталась до сих пор – совершенно непонятно! Спускаясь, никакой лошади я не наблюдал. Правильно, я и не мог ее видеть. Выше по течению, в том месте, где Кодор углубил русло до небольшого каньончика, стояла гнедая лошадь и мирно помахивала хвостом. На всякий случай, я достал «Беретту» из наплечной кобуры и, сняв с предохранителя, засунул ее за пояс.
Потом я незаметно переместился на южную сторону камня, там было гораздо теплее. Копытный перестал обращать на меня внимание и продолжал спокойно щипать траву. Если есть конь, значит, должны быть и люди! До ближайшего села отсюда, если память не обманывает, километров десять. Не мог же этот красавец забрести сюда один. Его обязательно слопали бы волки!
Потихоньку я стал просыхать и отдохнул уже настолько, что смог встать и озаботиться тем, чтобы вдоволь напиться. Подошел к реке, тщательно осматривая местность, но людей так и не заметил. Напился на неделю вперед, вытер рот, распрямился и тут я их увидел. Двое пацанов стояли спинами ко мне и удили форель. У обоих над плечами наискось торчали приклады автоматов. Издали легко определялись по пламегасителям на стволах – АКМ. Пойти мимо них вверх по долине мне не удастся. Переждать за камнем, пока они утолят рыболовную страсть, тоже времени нет. Неожиданное продолжение романа: героя чуть не подстрелили, как куропатку, чуть не закопали в лавине, едва он не вывернул себе лодыжки на склоне, как тут – на́ тебе!
Я вышел на дорогу и направился на север усталой походкой, чтобы было понятно, что я дальний ходок. Конь снова заржал. Оба паренька оглянулись, увидели меня, но не прекратили своего занятия. Более рослый перепрыгнул на плоский камень и забросил леску с проводкой. Потом вытянул крючок и забросил снова. Мелкий, в коричневой капроновой куртке, из которой торчали клочья пожелтевшего поролона, повернулся в мою сторону, но не поздоровался со старшим, как принято у горских детей, а молча продолжал меня разглядывать. По направлению его взгляда я понял, что он тщательно изучает мою обувь. Несмотря на то, что на склоне я извозил ботинки грязью, их порода проступала неприкрыто и явно: «Трезета» – гималайская модель. Младший что-то крикнул большому, и они оба, бросив удочки, запрыгали по камням ко мне, на бегу сдергивая через головы автоматы.
Я выставил вперед пустые ладони, чтобы продемонстрировать свои мирные намерения, как для папуасов Амазонки. Но тот, который побольше, уже сдвинул предохранитель и ухватился за спусковой крючок. Я успел упасть прямо на дорогу за долю секунды до того, как короткая очередь провизжала у меня над головой, с треском и воем рикошетов угодив в придорожные камни. Не успел малолетний бандит поправить прицел, как я влепил ему ответ – в живот и в голову. Пули отшвырнули его назад, к реке. Мне некогда было рассматривать детали, потому что младший не бросил автомат, а, закусив нижнюю губу, уже поднимал ствол. На мое счастье, автоматы висели стволами вниз и начинать встречный бой из такого положения – не лучшее, что можно придумать.
Видит бог, я не хотел стрелять в ребенка. Я никого не хотел убивать. Но у меня не было другого выбора. И я свалил пацана одной пулей, влепив ему точно между глаз. Я видел, как дернулась его голова, как вылетела с кровью и мозгом затылочная часть черепа. Видел, как он мешком свалился на то место, где стоял. Меня же в те секунды больше беспокоило, чтобы никто не явился на звуки стрельбы. Конь отбежал прочь метров на триста и смотрел в мою сторону, нервно похлестывая хвостом по бокам. Кодор продолжал шуметь. Кровь из ран большого парня смешивалась с водой и розовыми струйками вытекала из крохотного заливчика в основное течение, где тут же обесцвечивалась.
Я подошел к маленькому. На вид ему было лет пятнадцать, не более. Куртка засалена спереди, со сломанной молнией. Рукава свитера, которые торчали из обшлагов куртки, покрыты бахромой. На ногах – старые кроссовки с отклеивающимися подошвами. Дешевенькие джинсы протерты на коленях. На немытой шее видны светлые разводы от воротника.
Второй был одет еще беднее. Брюки заправлены в вязанные серые носки. Поверх носков – остроносые азиатские галоши. Лицо разглядеть я не смог – сплошная рана. Такое случается, когда пуля попадает в скулу и изменяет направление движения.
Я поднял оба автомата, выбрал тот, что показался мне новее. Проверил патроны в магазинах. Большой пацан выпустил в меня пять пуль. Но в магазине по весу определялось еще с десяток, не больше. Магазин у маленького был полон, за исключением того патрона, который сидел в стволе.
Оставлять следы на берегу не было никакого смысла. Я столкнул тела в реку, надеясь, что их не прибьет к берегу в районе села. Один плохонький автомат утопил, второй вскинул на плечо и зашагал вверх по дороге, вернее, по тому, что от нее осталось за долгие годы запустения.
Меня быстро настигала темнота, которая поднималась из ущелья. Пора было становиться на ночлег. На этот раз я постарался устроиться обстоятельнее. Сошел с дороги метров на сто в сторону, под скалы левого борта, нашел расселину, способную вместить одну стрелковую единицу, и устроился на рюкзачке, зажав автомат между колен.
Когда стреляешь в здорового бандюка, угрызения совести не мучают. Хотя, помню, первые убитые часто являлись во сне. Но детей до этого дня я никогда не убивал. И в страшном сне такое не мог увидеть! Я снова и снова по секундам восстанавливал детали встречи на дороге и, даже не стараясь оправдать себя, не находил ошибки в своих действиях. Выхода у меня действительно не было. Но от понимания такого грустного факта легче на душе не становилось.
Потом я заставил себя уснуть. Эпопея не закончилась, и на завтра мне понадобятся еще какие-то усилия. В основном со стороны воли: физических сил осталось мало.
Ого, их действительно было не четверо! Еще трое идут по ущелью, увязая по колено в снегу. Группы сошлись и начали планомерно прочесывать лес, рассыпавшись редкой цепью. Они потеряли мои следы тут же, на месте падения вертолета. Глупо тыкались из стороны в сторону, не понимая, куда я испарился. Могилы нашли, но не тронули. Выходит, гонку я выиграл сам у себя, потому что меня никто не преследовал!
Я снова в этом проклятом вертолете. Опять он рушится вниз, с воем от огрызков винта и треском разваливающейся кабины. Что-то долго мы падаем в этот раз. Конца краю нет этому полету, с кувырками и ударами о склон. Мы падаем не в долину, а в бездонную пропасть, где становится все темнее и темнее. И не река в самом низу, а что-то оранжевое течет, как ручей расплавленного металла. Может быть, это жерло вулкана? Но у нас нет вулканов, я это знаю точно!
Почему мне так врезались в память ветхие рукава свитера? Тонкие ручонки, грязные пальцы, готовые нажать на спуск, чтобы добыть для себя роскошные ботинки. Что для этих пацанов человеческая жизнь? Абстракция! А ботинки – реальность.
Как волчата бродят они по верховьям рек, по глухим ущельям, надеясь перехватить заблудших туристов, которых считают законной добычей. Их породила война, хотя никто официально не объявлял войны ни в этом ущелье, ни в их селе, что вяло выживает в десяти километрах ниже по течению. Это я должен был остаться лежать на каменистой колее Старой Военно-Сухумской дороги, без ботинок, на радость альпийским галкам – бодрым птичкам, которые своего не упустят.
Принесли форель на дощечке с небольшим углублением. Горячую, ароматную. Отдельно, в простой алюминиевой миске – вареную картошку. Здесь считалось особым шиком сервировать столы по-спартански, подчеркивая первозданный вкус блюда незатейливостью посуды.
Мой знакомый со знанием дела принялся «разбирать» рыбу, несомненно получая истинное удовольствие от процесса. Сейчас все хорошо укладывалось в картину, вложенную в рамку из неструганных, будто бы из забора взятых реек: пиво, форель, картошка…
Помню, очень давно, когда я служил в армии, нашу часть комплектовали имуществом перед большими учениями. Всем раздали новенькие армейские фляги в брезентовых чехлах не совсем привычного цвета. Не тот стандартный хаки, а чуть с зеленцой и темнее. Кто-то из любознательных снял чехол с фляги и с изумлением уставился на клеймо. На чистом алюминии четко выделялся орел, держащий в когтях свастику. Выходит, нам раздали трофейные фляги, которые тридцать лет хранились где-то на таинственных складах. Не пропадать же добру! Фляги после учений растащили на сувениры. В тот день было солнечно, царило какое-то бодрое оживление. И вдруг повеяло могильным холодом: война! Простая фляга времен войны. Фляга с «той» стороны. Но как она поразила каждого, как остановила время, как напугала!
Мирное время и война – два параллельных мира. Существуют бок о бок, и можно совсем незаметно перейти их разделяющую грань. Здесь солнце, ежедневные заботы… Та же форель на дощечке. А там – мрак. И тот же Кодор уже не Кодор, а Стикс, смывающий розоватые от крови струи и несущийся в пропасть сна.