Наша знакомая семья уже десятый год живет на собственной яхте. Живет, не посещает яхту наездами. Конечно, это не суперяхта Абрамовича и даже отдаленно ее не напоминает. Скорее, лодка. Девять метров длиной, а по-яхтенному – двадцать семь футов. Мы не перестаем удивляться их отваге: в квартире и то некуда рассовать нужные вещи! Как они обходятся на своих девяти метрах – одному Посейдону известно. Одним словом, мужественные люди!
Вдобавок к «яхте» вскладчину с товарищами прикупили они подержанный водолазный бот. Эта железяка выглядит куда солиднее. Спроектирована была в туманные годы под военное судно. Называлась катер «Ярославец» – проект 376. Но по длине бот превзошел семейную водоплавающую посудину более чем в два раза. И машина на нем не самого хлипкого характера – целых сто пятьдесят лошадиных сил. Но если спросить, что делают эти сто пятьдесят лошадок посреди сырого Черного моря, вряд ли кто ответит что-то вразумительное.
Поскольку владельцы лодки и катера, а также команда, находятся с нами в самых дружественных отношениях, то для вразумительного ответа мы все подробности знаем. Ходит катер туда-сюда вдоль побережья от Новороссийска до Адлера, команда больше живет под водой, чем на солнце. Ребята обслуживают и ремонтируют неимоверное число труб, по которым продукты жизнедеятельности бесчисленных санаториев, курортов, домов отдыха и пансионатов сбрасываются в гостеприимное море.
Когда вы едете нежиться на песочке или гальке нашей коллективной здравницы, вряд ли задаетесь пикантным вопросом насчет канализационного стока. Правда, в Анапе и Геленджике, где бухты мелководные и замкнутые, своеобразный запах не даст вам обмануться: конечно же, все сливается в море. А на городском пляже в Сочи подробности можно разглядеть и невооруженным глазом.
По замыслу, на глубине двадцать пять-тридцать метров, куда не достают штормовые волны, все это как-то естественным образом разлагается и на пляжи не попадает. Но это, как вы понимаете, по замыслу.
Вообще то канализационная тема не самая благодатная для литературного произведения. Даже для самого скромного. Но так как нашим друзьям приходится таким способом зарабатывать на жизнь, то сочтем любую работу достойной уважения.
Водолазный бот носил замечательное имя «Протей» и ни при каких условиях не собирался его позорить. Трубопроводы правильнее было бы называть дерьмопроводы, но позвольте мне этого термина по ходу повествования избегать, чтобы не услаждать слух ехидничающих недоброжелателей.
На пути от берега до самого своего конца любой произвольно выбранный трубопровод насчитывает десятки пробоин и расходящихся стыков. В основном пробоины причинены якорями рыбачьих маломерных судов, выходящих на лов рыбы, поставляемой к столу приморских едоков под видом свежевыловленной. Насчет свежей – никаких сомнений, а вот насчет всех остальных ожидаемых качеств этой добычи сомнения есть и обоснованные. У оголовков трубопроводов собираются косяки популярных в народе сортов, а чем уж они питаются, даже догадываться не стоит.
Однажды водолазный бот «Протей» в своих бесчисленных переходах наткнулся на россыпь каменных шаров – конкреций. Шары были около полуметра в диаметре и совершенно неподъемные. Но поднаторевшие на нестандартных технических решениях водолазы «Протея» не оставили их без внимания. С помощью самодельных кессонов шары подняли к поверхности, отбуксировали к берегу, а там перегрузили электропогрузчиком на тележку. Электропогрузчик слегка подмок, но не обиделся. Сейчас шары красуются на клумбах водолазной базы в Агое и свидетельствуют о неиссякаемом оптимизме коллектива и вечной тяге к прекрасному.
Водолазный шеф Костя, со шкиперской бородой, как и положено по должности, обрадовал коллектив шикарным контрактом по городу-герою Сочи на сооружение огромного трубопровода, который, по замыслу, должен будет все стоки из новостроек, которые впредь стоит называть Олимпийскими, вынести далеко в море без малейшей надежды на возвращение их на пляжи по поверхности вод.
Коллектив возликовал. На фоне многочисленных, но жалких клистирных трубок бесчисленных санаториев и пансионатов Большая Труба сулила ослепительные блага. Первое: капитальный ремонт катера «Протей», над которым, в отличие от египетских пирамид, время вполне было властно. Второе: коллективную поездку к тем самым египетским пирамидам, которые, как говорят, стоят среди сплошных песков. В некотором роде коллективу жидкость в виде морской воды несколько поднадоела. Третье: закупка нового гидролокатора бокового обзора (ГБО), чтобы облегчить в будущем поиск занесенных песком и галькой многочисленных трубопроводов-кормильцев.
Шеф Костя по поводу коллективных пожеланий сдержанно помалкивал, но мы знали его тайную мысль – после реализации проекта Большой Трубы обустроиться более капитально в городе-герое Туапсе, что гораздо лучше, чем около города-героя на вечно колышущейся яхте. Шефа давно не оскорбляет песня, исполняемая под гитару и извращенная бессмертными недоброжелателями до неузнаваемости: «Шаланды, полные фекалий, в Одессу Костя привозил…».
Водолазный бот «Протей» совершил переход от порта приписки – Туапсе до Сочи, нашел место для швартовки, в соответствии с условиями контракта, и приступил к методичным и привычно опасным водолазным работам. Как и водится, в традициях Олимпийской стройки, Большую Трубу заказали туркам. Турки не проявили должной предусмотрительности при составлении проекта, а наши спецы не проявили должной бдительности при подписании контракта. Или сознательно промолчали, приняв «на лапу».
И тут чья-то светлая голова с криком:
– Оно все поплывет к берегу! – принялась доказывать всем, и водолазным специалистам тоже, ущербность Большой Трубы для Олимпийских игр и жителей города-героя Сочи в придачу.
Контракт разорвали, турок прогнали, денег, как водится, не нашли. Водолазный бот «Протей» впал в зимнюю спячку, сиротливо приткнувшись к причалу, который ему довольно невежливо предложили покинуть с первым весенним солнышком.
Плакали не посещенные египетские пирамиды. Плакал не приобретенный ГБО. Команда не то чтобы разбежалась, но рассосалась в поисках пропитания. Не плакал только шеф Костя. Жена Таня привычно хлопотала на миниатюрном камбузе, все внимание отдав приготовлению на альпинистском газовом примусе любимого блюда шкипера – тушеной капусты с сосисками, на семейном лексиконе именуемого «бигус». А сам Костя, величественный и спокойный, сидел тут же, подпирая могучей спиной переборку спального отсека, и размышлял над усовершенствованием методики подводной видеосъемки повреждений на трубопроводах. Расслабляться ему было нельзя: яхта тоже требовала текущего ремонта, сын всерьез собирался жениться, и на время зимних штормов надо было куда-то определить на хранение громоздкое водолазное снаряжение.
Тем временем выпал редкий для этих широт снежок, пальмы и кипарисы согнулись под тяжестью непривычной ноши. Проблемы Большой Олимпийской Трубы отошли далеко, дальше дальней мечты о пирамидах, а бедняга «Протей» продолжал дневать и ночевать у негостеприимного причала на задворках олимпийского Сочи.
«Как вы яхту назовете, так она и поплывет» – старая истина, известная всем мореходам. «Протей» достался Косте и компании уже окрещенным, и что-либо менять было уже поздно. А что мы знаем о Протее как таковом?
Для начала в древнегреческой мифологии это – морское божество достаточно высокого происхождения. Папой у него числился сам бог океанических стихий – Посейдон, и мамой не кто-нибудь, а сама богиня Гера. Страшное дело, что там творилось на Олимпе в незапамятные времена. Сплошное кровосмесительство и измены. И сынок Протей по результатам внебрачных, добрачных и послебрачных связей тоже оказался не без придури. Некий безвестный поэт посвятил Протею вещие строки, из которых следует сделать вывод, что у Протея, судя по личным качествам, судьба будет не легкой:
«Как Протей меняет внешность, легкомыслие
Принимает незнакомые формы.
Лик постоянства сокровенный.
Альфа изначальная и Омега наипоследняя.
Он придает изгиб середине
(то есть человеческой жизни),
Готовя кончину наилучшую.
Он разнообразит небо, а не меняет душу».
Трудно передать степень загадочности и многозначительности опуса древнего греческого поэта, не будучи в курсе деталей и настроения. Но в самом начале марта шкипер Костя сел за руль и посуху направился в послеолимпийский Сочи на свидание с ненаглядным водолазным ботом.
За зиму «Протей» изрядно проржавел, штормы выдавили боковое стекло в рубке, и со штурвала свисала высохшая темно-зеленая бородка черноморской водоросли спирулины. Заранее предупрежденная команда явилась по вызову без опозданий и пребывала в полной готовности к перегону катера домой, в Туапсе.
Пределом волнения для катера проекта 376 является четыре балла. В реалии это выглядит как волны с частыми белыми барашками, а море официально считается неспокойным. «Протей» привычно и успокоительно урчал дизелем, а шкипер Костя привычно возвышался скалой за штурвалом. Четыре балла так четыре балла, идем на запад вдоль берега, привычно вспоминая, сколько необслуженных трубопроводов остается под килем.
Примерно через час сорок из машинного отделения вывалился штатный боцман и доложил срывающимся голосом, что в трюм из каких-то невидимых щелей активно поступает забортная вода.
В таких случаях положено уточнить место течи и перекрыть путь воде.
На первых порах в ход идет пакля и деревянные затычки. Если течь большая и опасная, применяют цемент. На поврежденное место накладывают так называемый цементный ящик. Но это уже крайняя мера, когда все остальные способы борьбы с течью исчерпаны.
Шкипер Костя передает штурвал, спускается в трюм и убеждается в правоте боцмана. Из днища бьет вполне себе не хилый родничок. Тут же в страшной тесноте топчутся еще два члена команды, готовые вступить в бой. В арсенале у них кроме уже известной пакли винтовые стойки – талрепы. Если один конец талрепа упереть в подволоку – нижнюю часть палубного настила, а второй конец в какую-нибудь затычку на пробоине, а потом крутить муфту талрепа, то распорка остановит течь и делу конец. Затычка из куска автомобильной колесной камеры приготовлена. Подпятник из куска фанеры тоже. Спасательная бригада крутит муфту талрепа. Течь на глазах убывает. Не известно, что бы было дальше, если бы не недреманный глаз шкипера.
– Стойте, черти! – громовым голосом Зевса взревел Костя. – Провалимся в дырку к Посейдону в гости!
Днище несчастного «Протея» умудрилось проржаветь так, что талреп едва ли не выдавил затычку наружу.
– Тащите доски, цемент, ножовку и трубу: где-то в носовом отсеке валялась! Покричите боцману, пусть врубает все трюмные помпы! Отдайте назад пару оборотов муфты, еще парочку. Вот, порядок. Вернее, непорядок. Ищите, еще откуда-то течет!
– Мастер, в носу тоже пузо прохудилось. Так и хлещет из щели. Но вроде бы паклей можно заткнуть!
– Вот и затыкай! Кто там со свободными руками? Хватай топор и теши клинья: вот доски под ногами!
– Шеф, может повернем назад, пока до Сочей недалеко?
– Нет, не будем спешить. Нас там с караваем не ждут. В крайнем случае выбросимся на берег, тут берега пологие. Пока вода не по колено, катер будет держаться. К то-нибудь, смените боцмана у штурвала.
Синоптики, как всегда, наврали. Вместо обещанных трех-четырех баллов волна пошла откровенно под пять. Большие пенящиеся гребни тому доказательство. Костя вылил воду из туфель, придерживаясь за поручень рубки. Из трюма раздавались частые стуки. Кто-то уже забивал деревянные клинья. Из трюмного люка появилась всклокоченная голова боцмана:
– Шеф, воды где-то под двадцать сантиметров. Точнее не померять, болтает сильно. Помпы пока тянут нормально. На большую дырку заводим ящик. Только пресной воды у нас маловато, чтобы затворить нормальный раствор.
– Добавляйте морскую. А ускоритель есть?
– Есть. Силикатный клей.
– Вот и лей силикатный клей, – распорядился Костя, довольный найденной стихотворной формой команды, и протиснулся в узкую дверь рубки.
За два следующих часа нашли и заткнули еще чуть ли не десяток дыр, откровенных отверстий, проеденных ржавчиной, и пяток щелей – расползшихся сварных швов.
Волны косо накатывались на левый борт, заставляя постоянно подруливать и нарушать азбуку судовождения: встречать волну носом, или подставлять корму. Боцман, уже мокрый с головы до пят, приносил все новые тревожные новости: в трюме около тридцати сантиметров воды, а теперь около сорока.
– Ящик установили, раствор залили, – доложил он в очередной раз.
– Только одна беда: ящик так и просится провалиться вместе с днищем. Цемент уж очень тяжелый. А там металла почти не осталось. Оказывается, корабль чуть ли не на краске держался. Эх, как хорошо, что постоянно подкрашивали!
– Ты что, шутишь? Если ящик продавит дно, то до полного погружения у нас, дай бог, будет минуты три! Всем надеть спасательные жилеты! Сам проследи. Спасательные плоты приготовить к сбросу! Иду к берегу, поползем, черт подери, под самым бережком, чтобы в случае чего успеть…
– Шеф, вокруг ящика вода хлещет, днище вываливается! – Это уже не боцман, а второй затыкатель дырок.
– Так, принято. Жмем к пляжу! Всем наверх! Быть готовыми… Держитесь, парни: зацепим дно, дернет сильно. Желательно не улететь. Ну, Протейчик, давай, родной… Не тони, пожалуйста, раньше времени!
Теперь волны стали бить в корму, прибавляя ход, но заставляя несчастный катер глубоко нырять носом. Не понятно было, сколько ему еще суждено продержаться на плаву. Вся команда уцепилась за поручни, ожидая удара о камни. До берега осталось совсем немного.
– А винт? Винт ведь погнем! – завопил боцман, смахивая водяные брызги с лица.
– Хрен с ним, с твоим винтом! – спокойно ответил из раскрытой двери рубки невозмутимый шкипер.
В этот момент как раз и раздался первый удар. Потом еще и еще. До берега оставалось всего ничего. Катер било о камни уже в прибойной полосе. Ледяные, с легкой зеленью волны катились сплошным потоком по палубе, отрывая пальцы рук от лееров. Дизель стоически терпел удары винта о камни и только всхрапывал, как загнанная лошадь. Дым от сгоревшей солярки вертелся над волнами, мешая нормально дышать. Но с каждой секундой бот приближался хоть на метр, но ближе к суше. Галечный пляж был совершенно безлюдным, и отчаянные броски «Протея» по достоинству оценить было некому.
После очередного удара и душераздирающего скрежета металла о камни «Протей» застыл за полосой прибоя, по горло нахлебавшись мартовского моря и неловко завалившись на бок. Огрызок винта еще колотил по воде: надежная машина не глохла, демонстрируя упорное нежелание умирать.
Костя заглушил двигатель, неудобно упираясь ногами в покосившуюся стенку рубки. Команда уже благополучно перебралась на берег и, трясясь на холодном ветру, наблюдала оттуда, как по классическому сценарию их шеф – мастер-шкипер последним покидает гибнущее судно.
Ветер не унимался, но катер сидел в камнях настолько плотно, что не чувствовал волны, явно усилившейся до штормовой.
До Туапсе отсюда не так уж далеко. Плавкран закажем, с камней снимем. Все, что мало-мальски сгодится, демонтируем: машину, навигацию, связь. Что продадим, что подарим. Прощай, «Протей», беспутный сынок Посейдона и Геры! Не утопил ты нас, за что тебе большое человеческое спасибо! В суете сладких перспектив Большой Трубы всем коллективом прозевали мы установку анодной защиты корпуса. Хотя вряд ли бы она помогла. Опоздали мы с этим делом лет эдак на пять, не меньше.
Еще не все сказано о «Протее». Протей – земноводное, живущее в абсолютной темноте, в холодных водах пещер. Именно протея называют дракон-ольм, он, согласно старинным легендам, иногда выползает на поверхность земли из её недр и несёт с собой несчастья.