Впереди нас ждет спокойная ночь в отеле – чем крайне недовольна минимум половина моих одноклубников. Особенно первокурсники и второкурсники, которые попали на «Замороженную четверку» впервые. Они думали, их ждет бесконечный дикий отрыв, но тренер быстро не оставил от их надежд и мокрого места.
Во время ужина, еще до того, как мы успели взять по меню, он изложил нам правила: отбой в десять вечера, никакого алкоголя, никаких наркотиков и никакого буйства.
Старшекурсники знали правила, так что никто особенно не ворчал, пока лифт вез нас на третий этаж, где был блок наших номеров. Завтра нам предстоит играть. А значит, ночью нужно отдохнуть и постараться выспаться.
Нам с Терри достался 343 номер около лестницы, поэтому, когда мы до него добираемся, в коридоре уже никого нет.
За пару шагов до двери мы замираем.
На ковре у порога – коробка. Светло-голубая. Безо всякой обертки, только сверху пришпилена белая карточка с надписью витиеватым курсивом – Джейми Каннингу.
Что за нахер?
Первая мысль – это от мамы из Калифорнии. Но тогда на посылке был бы адрес и штамп, а на карточке – мамин почерк.
– Э… – Терри переминается с ноги на ногу, потом упирается руками в бедра. – Думаешь, это бомба?
Я прыскаю.
– Не знаю. Подойди и приложи к коробке ухо. Скажешь, тикает или нет.
Он тоже прыскает.
– Как это по-дружески, Каннинг, выталкивать на линию огня меня. Ладно, забудь. В конце концов на этой хренотени стоит твое имя.
Мы оба снова утыкаемся взглядом в посылку. Она небольшая, с обувную коробку.
Терри стонет с гримасой притворного ужаса на лице:
– Что в коробке?[10]
– Вау. Цитируешь «Семь», чувак? – Я искренне впечатлен.
Он усмехается.
– Знаешь, сколько времени я ждал этой возможности? Годы.
Мы еще с полминуты дурачимся, давая друг другу «пять», а затем я наконец-таки поднимаю коробку, поскольку все это, конечно, очень смешно, но мы оба знаем, что ничего опасного в коробке нет. Засунув ее под мышку, я жду, пока Терри откроет дверь. Мы заходим внутрь, он включает свет и направляется к своей кровати, а я плюхаюсь на свою и снимаю с коробки крышку.
Морща лоб, разворачиваю белую оберточную бумагу и вытаскиваю лежащую внутри мягкую ткань.
– Чувак… что за хрень? – восклицает через комнату Терри.
Если б я знал. Смотрю на белые боксеры, усыпанные ярко-оранжевыми котятами, на криво пришитую прямо к паху полосатую кошку, и, когда расправляю их, держа за резинку, из складок вылетает еще одна карточка. На ней всего одно слово.
МЯУ
Твою мать. И тут я узнаю почерк.
Райан Весли.
Не сдержавшись, фыркаю так громко, что у Терри брови ползут на лоб, но я, слишком изумленный и сбитый с толку значением этого подарка, не обращаю внимания.
Коробка. Вес возродил нашу старую шутку. Вот только я без понятия почему. Из нас двоих я отправлял коробку последним. До сих пор помню, как раздувался от гордости за остроумный выбор подарка – набор сосательных леденцов. Потому что… ну как я мог удержаться?
Вес ничего не прислал взамен. Ни разу не позвонил и не написал – ни через смс, ни на бумаге, ни голубиной почтой. За три с половиной года от него не было ни слова.
До этого дня.
– От кого это? – Терри ухмыляется. Нелепый подарок у меня в руках заметно развеселил его.
– От Холли. – Ее имя слетает с моих губ так легко, что меня это удивляет. Не знаю, почему соврал. Ответил бы, что это подарок от старого друга или от соперника, но по какой-то причине у меня не вышло сказать Терри правду.
– Это какая-то ваша интимная шутка или что? Почему она отправила тебе трусы с котятами?
– Ну… Просто иногда она называет меня котенком. – Черт, что я несу.
Терри моментально цепляется за последнее слово.
– Котенком? Твоя девушка называет тебя котенком?
– Она не моя девушка.
Но оправдываться уже бесполезно, потому что он согнулся пополам от смеха, и я готов отвесить себе пинка за то, что подарил ему шикарный повод ржать надо мной до скончания века. Надо было просто сказать, что это от Веса.
Так какого черта я этого не сделал?
– Э… извини-ка. – Давясь хихиканьем, Терри быстрым шагом направляется к двери.
Я прищуриваюсь.
– Ты куда?
– Куда надо, котенок.
У меня в горле застревает вздох.
– Собираешься разболтать всем и каждому, да?
– Точно.
Не успеваю я возразить, как его уже нет, но, честно говоря, мне, в общем-то, все равно. Ну поглумятся надо мной несколько дней. Рано или поздно кто-нибудь из ребят выкинет очередную глупость, и все переключатся на него.
После того, как за Терри захлопывается дверь, я вновь перевожу взгляд на боксеры, и губы растягиваются в улыбке. Чертов Вес. Не знаю, что это значит, но он точно в курсе, что я приехал сюда ради турнира. Может, таким образом он просит прощения? Протягивает оливковую ветвь мира?
Как бы там ни было, мне слишком любопытно, чтобы проигнорировать этот жест. Дотянувшись до телефона, я вызываю лобби, потом зависаю на линии под офигенную Кэти Перри и ее «Roar». И хихикаю, потому что, ну вы поняли… РЕВ. МЯУ.[11]
Когда администратор берет трубку, я спрашиваю, в каком номере находится Райан Весли. Если вспомнить море бело-зеленых курток в лобби, можно не сомневаться, что он точно в нашем отеле.
– Сэр, я не имею права предоставлять подобную информацию о гостях.
Ответ заставляет меня на секунду притормозить, ведь Весу же как-то удалось выяснить, в каком номере поселился я. Хотя это же Вес. Наверное, предложил администраторше посмотреть на свои «кубики».
– Сэр? Я могу попробовать соединить вас по телефону.
– Спасибо.
Идут гудки, но никто не отвечает. Что ж, можно попробовать еще одну вещь. Листаю список контактов в телефоне, проверяя, сохранился ли его номер. И обнаруживаю, что да. Очевидно, злости на то, чтобы удалить его, мне не хватило. Я пишу ему три слова: Все блещешь остроумием.
Когда секундой позже мой телефон вибрирует, я готов увидеть уведомление о том, что сообщение доставить не удалось. Что Вес давным-давно сменил номер, огромное, блин, спасибо и до свидания.
Но вижу сообщение: Некоторые вещи не меняются.
И не могу удержаться от мысленного ответа. А некоторые – еще как. Но смысла сучиться нет, и я печатаю вот что: Это был подарок-привет или подарок-иди-нахер-лузер-мы-надерем-вам-задницы?
Его ответ: И то, и то.
Глядя в телефон, я усмехаюсь. Серьезно, мое лицо вот-вот разорвется надвое. Наверное, просто от ностальгии по тем простым временам, когда самыми большими моими проблемами был выбор пиццы и размышления о том, какую очередную нелепость подсунуть своему другу в коробку.
Но мне все равно это нравится, и, по-видимому, поэтому в своем следующем сообщении я пишу: Я, наверное, спущусь ненадолго в бар.
Его ответ: Я уже там.
Ну естественно.
Убрав телефон в карман, открываю сумку. Трачу несколько минут, чтобы постоять под душем и смыть с себя этот длинный день. Мне надо собраться с мыслями. И не помешало бы побриться.
А может, я просто тяну время.
Я не знаю, чего ожидать от Веса. С ним всегда так, что было одной из причин, по которой он так сильно мне нравился. Черт, дружба с ним была похожа на одно огромное приключение. Он втягивал меня в одну безумную ситуацию за другой, и я был счастлив идти за ним.
И делал это так преданно. До безумного конца.
Стоя в гостиничном душе, я глубоко вдыхаю горячий пар. Холли была права. Я и впрямь до сих пор злюсь. Если бы мы поссорились или еще что… тогда, по крайней мере, было бы ясно, почему он перестал со мной общаться.
Но мы не ссорились. Мы просто с его подачи поспорили, кто забьет больше штрафных. И в тот день – в предпоследний день лагеря – мы выстроили шайбы в идеально ровную линию, после чего он пробил пять раз по мне, а я – пять раз по нему.
Штрафные никогда не бывают легкими. Но, когда ты защищаешь сетку от Райана Весли, самого быстрого игрока, против которого когда-либо играл, это адское напряжение. Впрочем, мы тренировались вместе достаточно часто, чтобы я научился предугадывать его лихие броски. Я помню, как рассмеялся, когда отразил первые три. Но затем ему повезло. Совершив обманный маневр, он забил одну шайбу, а потом, благодаря случайному отскоку от стойки, вторую.
Может, кто-то на моем месте и запаниковал бы, пропустив два гола. Но я был спокоен. В конце концов, Вес облажался больше. Мы поменялись местами. Он не привык к вратарскому снаряжению, но, с другой стороны, и я не привык забивать голы. Первые две шайбы я утопил в сетке. Следующие две ему удалось отбить.
Все свелось к одному удару. Внезапно я увидел у него в глазах страх. И нутром почувствовал, что забью.
Я победил. Честно и справедливо. Третья шайба пронеслась мимо его локтя и со свистом влетела в сетку.
Следующие часа три я дал ему потомиться – весь ужин и всю идиотскую церемонию награждения в честь конца лагеря. Все это время Вес был непривычно тих.
И только по возвращении в нашу комнату я позволил-таки ему сорваться с крючка.
– Пожалуй, я заберу свой выигрыш в следующем году, – сказал я со всей небрежностью, на которую только был способен в свои восемнадцать лет. – В июне, наверное. Или в июле. Короче, я дам тебе знать, окей?
Я ждал облегченного вздоха. Было весело в кои-то веки заставить Веса помучиться. Однако его лицо осталось непроницаемым. Он достал свою фляжку из нержавеющей стали и медленно отвинтил крышечку.
– Последняя ночь в лагере, чувак, – сказал он. – Это надо отметить. – Он сделал большой глоток, потом протянул фляжку мне.
Когда я взял ее, в его глазах вспыхнуло нечто, что я не смог распознать.
Виски пошло не очень. По крайней мере, первый глоток. До сих пор мы выпивали за раз одну, максимум две бутылки пива из запасов, припрятанных в наших шкафчиках. Попасться со спиртным или наркотиками значило нажить себе серьезные неприятности. Так что никакой толерантности к алкоголю у меня не было. Ощущая, как внутри разливается хмельное тепло, я услышал, как Вес сказал:
– Давай посмотрим порнуху.
Почти четыре года спустя я стою, дрожа, в гостиничной ванной. Выключаю воду и беру полотенце из стопки.
Похоже, пришло время спуститься вниз и узнать, возможно ли восстановить нашу дружбу. Да, то, что случилось той ночью, было немного безумным, но в целом ничего такого, чтобы вспоминать всю жизнь. Я довольно-таки легко выбросил ту ночь из головы.
Но не Вес. Другого объяснения, почему он отдалился, у меня нет.
Боже, надеюсь, он не станет поднимать эту тему. Бывает такое дерьмо, которое лучше не ворошить. Как по мне, одна-единственная ночь пьяных глупостей не может быть определяющим моментом шестилетней дружбы.
И тем не менее я сильно нервничаю, когда через пять минут спускаюсь на лифте вниз. Меня бесит это ползущее по спине зудящее чувство, ведь нервничаю я очень редко. Наверное, я самый спокойный человек на свете, и это, уверен, объясняется тем, что моя семья – ходячее определение калифорнийцев на расслабоне.
Когда я захожу в бар, там не протолкнуться. Что неудивительно. Сегодня пятница, вечер, и отель из-за турнира забит битком. Все столики заняты. Протискиваясь сквозь толпу, я ищу Веса, но его нигде нет.
Наверное, дурацкая это была идея.
– Прошу прощения, – произношу я спинам бизнесменов, которые стоят в проходе между барной стойкой и столиками, но они над чем-то смеются и не замечают, что загораживают мне путь.
Я уже где-то в секунде от того, чтобы вернуться наверх, как вдруг слышу:
– Салаги.
Всего одно слово, но я моментально узнаю его голос, глубокий с хрипотцой, и внезапно переношусь в прошлое. В те бесконечные летние дни, когда этот голос подкалывал, дразнил и бросал мне вызов.
За его комментарием следует дружный смех, и я, оглянувшись, замечаю его среди столпившихся у дальней стены хоккеистов.
В тот же миг он оборачивается – словно почувствовав, что я здесь. И черт, меня снова отбрасывает во времени. Он совершенно не изменился. И в то же время стал совершенно другим.
У него все те же взлохмаченные темные волосы и небритое лицо, но он стал крупнее. Раздался в плечах и нарастил мышцы, но грузным не стал, хотя, безусловно, с восемнадцатилетним Весом его не сравнить. Золотистая кожа его бицепсов все так же покрыта татуировками, но теперь их намного больше. Еще одна появилась на левой руке. А из-за воротника выглядывает что-то черное, кельтское.
Наблюдая, как я приближаюсь, он болтает с друзьями. Конечно, он в центре внимания. Я и забыл, как он притягивает людей. Его словно подпитывает более высокопробное топливо, чем нас, простых смертных.
Когда он поворачивает голову, «штанга» в его брови ловит свет, серебристую искру всего на оттенок светлее его грифельно-серых глаз. Которые сужаются, когда я наконец-то доплываю до него сквозь людское море.
– Черт, мужик, ты что, осветлил волосы?
Мы больше трех лет не были в одном помещении, а он приветствует меня этим?
– Нет. – Закатив глаза, я опускаюсь на табурет рядом с ним. – Выгорели на солнце.
– По-прежнему серфишь по выходным? – спрашивает Вес.
– Когда есть время. – Я приподнимаю бровь. – А ты по-прежнему по любому поводу спускаешь штаны и светишь своими причиндалами?
Его друзья взрываются гоготом, их смех грохочет в моей груди.
– Черт, значит, он всегда был таким? – говорит кто-то.
Уголки губ Веса дергаются в усмешке.
– Я отказываюсь лишать мир своего дарованного свыше мужского великолепия. – Он кладет на мое плечо свою большую ладонь. Сжимает его. И сразу же убирает руку, но я продолжаю чувствовать на плече тепло.
– Парни, это Джейми Каннинг, мой давний друг и вратарь сопляков из «Рейнера».
– Привет, – говорю я. Потом оглядываюсь в поисках официантки. Мне нужно чем-то занять руки, любым напитком, хоть содовой. Но бар забит под завязку, и нигде поблизости официантки не видно.
Я смотрю на его бокал. Вес пьет что-то шипучее – судя по цвету, колу. Нет, рутбир. Он всегда предпочитал рутбир. Очевидно, их тренер тоже наложил вето на алкоголь.[12]
Вес поднимает руку, и официантка резко поворачивается в нашу сторону. Он показывает на свой бокал, а она кивает с такой готовностью, словно сам Господь Бог велел ей выполнить его просьбу. Вес благодарит ее своим любимым способом – сверкает улыбкой. А я замечаю, как что-то сверкнуло металлическим блеском.
Он проколол язык. Это тоже что-то новое.
И-и-и… теперь я думаю о его языке. Черт. Последние четыре года молчания внезапно обретают немного больше смысла. Возможно, некоторые пьяные выходки все же способны испортить дружбу.
А может, все это чушь, и если б мы остались друзьями, то смогли бы забыть ту давнюю глупость длиной в час.
Между тем в баре становится слишком жарко. Если официантка принесет мне рутбир, то меня может потянуть им облиться. Да еще и молчание между мной и моим бывшим другом с каждой секундой затягивается все сильнее.
– Столько народу, – через силу говорю я. Совсем тихо.
– Ага. Хочешь? – Он протягивает мне бокал.
Я делаю жадный глоток, и наши глаза встречаются поверх ободка бокала. Его самоуверенность пошатнулась на миллиметр или два. Взгляд задает вопрос. Ну что, как мы протянем следующие полчаса?
Сглотнув, я принимаю решение.
– Как позорно в том месяце «Брюинз» продули «Дакс», а?[13]
Его надменность возвращается со скоростью света.
– Вам просто повезло. А в третьем периоде ваш вингер сам споткнулся о свои косолапые ноги.
– С небольшой помощью вашей защиты.
– Ой, да иди ты. Двадцать баксов на то, что «Дакс» в этом году не пройдет дальше четвертьфинала.
– Всего лишь двадцать? – в притворном шоке ахаю я. – Да ты, похоже, боишься. Двадцатка и видео на «YouTube», прославляющее мое величие.
– Заметано, но если проиграешь ты, то запишешь такое видео в футболке «Брюинз».
– Окей. – Я пожимаю плечами. И все – в один момент напряжение в атмосфере начинает спадать.
Появляется официантка – с двумя бокалами рутбира и адресованной Весу голодной улыбкой.
– Спасибо, куколка. – Он протягивает ей двадцатку.
– Дай мне знать, если захочешь что-то еще, – мурлычет она с чересчур откровенным намеком. Господи. У хоккеистов обычно не бывает проблем с интимом, но мой старый друг явно наслаждается тем, какое впечатление производит. Впрочем, она тоже горячая штучка. Роскошная грудь и обаятельная улыбка.
И идеальная попка, которую Вес, однако, не удостаивает и взглядом.
Когда официантка уходит, он раскидывает руки в стороны и ухмыляется группе окружающих его хоккеистов.
– Черт, мы прямо как малолетние телки. Рутбир и имбирный эль – и это в пятницу вечером. Кто-нибудь, позвоните копам. Или давайте, что ли, сыграем в дартс.
– В настольный хоккей! – кричит кто-то. – Я видел стол в игровой комнате.
– Кассель! – Вес хлопает по плечу стоящего рядом парня. – Ну-ка, напомни, кто выиграл в прошлый раз?
– Ты, придурок. Потому что сжульничал на штрафных.
– Кто, я?
Все смеются. Но мои мысли – конечно же – цепляются за слово «штрафные».