На улице Джейми поворачивает в сторону Миррор-лейк, и я бегу за ним. Сколько раз мы делали этот круг? Наверное, сотню, не меньше.
– Помнишь лето, когда мы условились пробегать по пять миль каждый день? – спрашиваю я, когда общежитие остается позади.
Он сбрасывает скорость, и дальше мы бежим в легком темпе.
– Конечно.
– А потом в один из дней у нас было сразу две тренировки и тренажерка, но ты сказал, что мы обязаны побежать, иначе лето не засчитается. – Я фыркаю от одного только воспоминания об этом.
– Тебя никто не заставлял перед пробежкой объедаться мороженым.
– Я умирал от голода. Правда, с тех пор я даже не могу смотреть на фисташки.
Джейми хмыкает.
– Газон – а на нем нежно-зеленая рвота.
– Хорошие были времена. – О, да. Я бы выворачивал свое нутро наизнанку хоть каждый день, если б это помогло сделать так, чтобы между нами все опять стало просто. Гоняться вокруг озера за высокой светловолосой фигурой Каннинга было единственным, чего я желал от жизни.
Хотя, к черту вранье. С куда большей радостью я бы разложил его на земле и сорвал с него всю одежду. Прямо сейчас меня убивает то, что я опять его вижу.
Впрочем, мне надо сказать ему одну вещь, и поскорее. Мы бежим молча, и все это время я репетирую свое монументальное извинение. Если Джейми придет в ужас, мне будет больно.
Лодки на озере качаются под взмахами весел, и я ощущаю себя так же шатко, как они выглядят.
– Так о чем ты хотел поговорить? – в конце концов произносит Джейми.
Все. Тянуть больше нельзя.
– Я пробуду здесь только до конца июля. – Сначала лучше разделаться с вводной.
– Я тоже. Должен к первому августа быть в Детройте. А ты двинешь в Торонто, да? Тебя подписали?
– Угу. Но послушай… Мне надо сказать… Короче, если ты не хочешь жить со мной в одной комнате, то я попрошу Пата переселить меня. И не обижусь.
Джейми резко останавливается, и мне приходится притормозить, чтобы не врезаться ему в спину.
– Почему?
Опять облажался. Я не могу больше молчать.
– Каннинг, я гей. И да… может, в общем и целом это не так уж и важно, но, когда мы в прошлый раз жили вместе, я… развел тебя на всякое разное. Это было не круто, и из-за этого я последние четыре года чувствую себя дерьмово.
Очень долго он просто смотрит на меня с разинутым ртом. А когда, наконец, заговаривает, то произносит совсем не то, что я ожидал услышать.
– И?
И?
– И… я прошу у тебя прощения.
Он краснеет.
– Ты же в курсе, что я из Северной Калифорнии? И что у меня есть человек десять знакомых-геев?
– Допустим… И что?
Рот Джейми открывается и закрывается. И открывается снова.
– Ты поэтому не звонил мне четыре года и не отвечал на мои смс?
– Ну… да. – Я в полнейшей растерянности. Я только что признал себя виновным в мудачестве первой степени и, можно сказать, в растлении, а его волнуют какие-то смски.
Лицо Джейми становится на оттенок краснее. Затем он снова срывается с места, а я так ошеломлен, что мне требуется секунда, чтобы догнать его.
Теперь он бежит быстрее. Его длинный шаг становится шире, локти начинают работать активней. Спортивная футболка облегает каждую мышцу, и я ревную к этому куску полиэфирной ткани.
Я не знаю, что творится у него в голове, пока он преодолевает оставшиеся пять километров вокруг Миррор-лейк – со мной, смущенным, обескураженным и отстающим на несколько шагов сзади. На обратном пути мы бежим через город мимо всех наших любимых в прошлом мест – кондитерской со сливочными помадками и магазина игрушек, где продавались стреляющие резинками пистолеты. Мимо пекарни «Чудо на льду».
Я не вижу его лица до тех пор, пока он не останавливается напротив закрытой на лето трассы для тобоггана. Жаль, что нам нельзя перенестись в те беспечные времена, когда самым большим моим преступлением было перелезть через ограду.
Когда он поворачивается ко мне, его покрытое испариной лицо все еще искажено гневом.
– Ты не общался со мной четыре года, потому что думал, будто я перепугался из-за того, что ты отсосал мне.
– Хм… да. – Негодование в его голосе предельно ясно сообщает о том, что я облажался перед ним каким-то иным, не учтенным мной образом.
Его ладони сжимаются в кулаки.
– Так вот кем ты меня считаешь? Узколобым засранцем?
Я вижу, как молодая мамочка со скамейки неподалеку подхватывает своего ребенка и, хмурясь, пересаживается подальше от нас.
Но Джейми ничего вокруг не замечает.
– Бога ради, это был просто секс. Никто ведь не умер.
А я сейчас, наверное, проглочу язык.
– Но… С моей стороны это было непорядочно.
– А. Ну спасибо, что за свою непорядочность ты решил наказать меня. Аж на целых четыре года. Я уехал в какой-то непонятный колледж, где никого не знал, гадая, в чем же проявил себя как дерьмовый друг.
Да чтоб тебя.
– Извини, – мямлю я, но это «извини» звучит жалко. Для обоих из нас, в этом можно не сомневаться.
Джейми пинает мусорную урну.
– Мне надо в душ.
Мой вероломный член просится присоединиться к нему, но, пока мы проходим последний квартал и начинаем подниматься по лестнице, я держу варежку на замке. Все прошло совсем не так, как я ожидал. В моем наихудшем сценарии Джейми приходил от моей гомосексуальности в ужас и обвинял меня в том, что я обманом развел его на интим.
Я четыре года мучился стыдом за содеянное, но, как выяснилось, мне следовало стыдиться совершенно другого. Джейми не беспокоило то, что я отсосал ему. Его беспокоило то, что я его бросил. И когда я понимаю, что обидел своего лучшего друга намного сильнее, чем полагал, внутри меня все болезненно сжимается.
На последней ступеньке я нерешительно замираю и зову его в напряженную спину.
– …Каннинг?
– Что? – бурчит он, не оборачиваясь.
– Так мне искать себе на ночь другую комнату?
Он вздыхает.
– Нет, идиот. Не надо.