Комната, куда доставили Петровича, была очень странной. Как, впрочем, и дом, в котором эта комната располагалась. Ни описать этот дом толком, ни сказать хотя бы, где он находится, было совершенно невозможно. Во всяком случае, Петрович ни за что бы не взялся за такое глупое, чтобы не сказать дурацкое, предприятие. Тем более что сюда его доставили в полубессознательном состоянии и тихо сгрузили на диван – так что извините, граждане дорогие и примкнувшие к ним работники собеса, не будет вам никаких описаний.
Впрочем, нет, не совсем так. При желании комнату описать было бы все-таки можно, вот только поди опиши почти полную пустоту: белые стены, пол да потолок. Имелась тут, впрочем, одна тонкость – все детали интерьера, от дивана до бара, вынимались из стен, как вставные зубы изо рта, а если надобность в них отпадала, задвигались обратно. Когда все оказывалось выдвинуто, комната принимала вид человеческого жилья, только стены слепили глаз полярной белизной. Когда же все задвигали, жилец оказывался в обычной тюремной камере, только без нар и без окон. Кому и за что предназначалось такое заключение, сказать было трудно – вероятно, люди эти много грешили в прошлой жизни, и поганку такую им заворачивали для их же собственной пользы.
Тем не менее Валера, приволокший сюда тестя в виде бездыханного тела, настроен был мирно, и даже предложил выпить. Выпить Петрович был завсегда согласный, лишь бы яду не подлили.
– Смешно, Петрович, – укорил его Валера, – какой тебе яд, тоже мне Ромео и Джульетта. Пей, пока дают, на том свете, поди, предлагать не станут.
И Петрович уступил – буду пить, на том свете действительно не предложат. Только просил не наливать иностранной гадости, своей просил, русской водовки, потому что он настоящий импортозамещенный патриот, а не квасной какой-нибудь, безымянным пальцем деланный. А еще, сказал, в водке спирту больше, если не разбавлять ее слишком сильно – поэтому, опять же, водка лучше. Валера возражать не стал: если, сказал, станешь делать по-моему, так ты эту водку будешь пить, есть и купаться в ней в свободное от пенсии время.
Михеев пообещал открыть тестю самую страшную тайну современности – хотя, конечно, не сразу. Сначала требовалось выпить как следует. Петрович только после пятой дозрел до того, чтобы эту самую тайну узнать. Но тайна оказалась не про масонов, масоны – тьфу, ерунда. Мы все, если приглядеться, масоны в этом лучшем из миров. Хотя, наверное, если это правда, лучше тогда и вовсе не приглядываться. Слышал ли Петрович сказку про Робин Гуда?
Петрович слышал, хотя и краем уха – а при чем тут вообще Робин Гуд?
Робин Гуд при том, отвечал Валера, что обычно человека в жизни окружают одни враги. Все вокруг прессуют его, строят, нагибают и вяжут по рукам и ногам. Даже в туалет человек ходит не когда захочется, а когда туалет рядом. А вот Валерина организация ставит своей целью освобождение человечества от всех и всяческих пут.
Про освобождение Петрович уже кое-что слышал, конечно. Сначала освободят от денег, потом от имущества, от недвижимости, а под конец и от самой жизни – и добро пожаловать в Мавзолей, в компанию к лысому Ленину. Нет уж, спасибо, нам такой радости не надо.
Но Валера все равно настаивал, предлагал перейти на их сторону. Говорил, что Ленина они у себя не допустят, и вообще, говорил, если перейдешь к нам – будешь в полном и окончательном шоколаде.
Тесть все-таки сомневался. Полный и окончательный шоколад – это как-то уж больно торжественно звучит. Нет, все тут очень непросто. Он ведь, Петрович, не дурак. Он ведь понимает, что если на сторону Валеры перейдет, придется ему с Сашкой воевать. А Сашка Петровичу все-таки не последний человек, Сашка Петровичу какой-никакой, но зять. Когда Катька из дома ушла, он Петровича не выгнал, терпел его пьяные выходки. А когда Петровича собакой назначили, капитан вообще жизнью своей рисковал, чтобы тестя выручить. И не действующего тестя к тому же, а бывшего. Так сказать, почетного тестя, тестя хонорис кауза. Нет-нет, он капитана не сдаст, даже не уговаривайте!
Валера на это заметил, что Петрович просто цену себе набивает, чтобы подороже продаться. Но Петрович на такие грязные подозрения не соизволил даже отвечать. Он, Петрович, чист, как граненый стакан после посудомойки, он что думает, то и говорит. А если вы по-другому считаете, вы, значит, не доросли до общепланетарного масштаба, и махатма ганди из вас – как из говна пуля.
Правду сказать, внутри себя Петрович вовсе не был таким уж железным человеком и акваменом, каким хотел остаться в памяти грядущих поколений. Внутри он скорее был мягким человеком, интеллигентом и гуманистом вроде Моисей Семеныча из Одессы, который хотел кушать колбасу, а ему не дали. И если бы Петровичу, как любому гуманисту, оказать уважение, привести резоны, да еще бы утюгом по нему горячим пройтись – прогнулся бы Петрович под изменчивый мир, прогнулся бы как миленький.
Но Валера, как выяснилось, и не собирался его особенно-то уговаривать. Ты, сказал, нашему благородному собранию нужен не как человек, а как опарыш. Мы, сказал, на тебя капитана Серегина будем ловить. А когда он поймается, мы его – нет, не убьем и даже не покалечим. Когда он поймается, мы его перевербуем, чтоб на нашей стороне играл. А тебя, Петрович, мы попросту разжалуем в опарыши, и тебе придется с нами сотрудничать. И никаких тебе тогда льгот и преференций, так и знай.
Но Петрович, конечно, не поверил этим словам – как это вы меня заставите быть опарышем?
– Очень просто, – отвечал Валера. – Надавим. Потому что есть у тебя, старик, одно слабое место.
– Какое это мое слабое место? – вскинулся Петрович. – Утюг на животе?
– Нет, папаша, не утюг. Дочка – вот твое слабое место. И она у нас. А ты, старый дурак, сделаешь все, лишь бы ей вреда не причинили.
И через минуту в комнату на самом деле вошла женщина, как две капли воды похожая на Катерину. Петрович, когда ее увидел, чуть в обморок не упал. Но все-таки быстро понял, что не она. Во-первых, дочка неделю назад со своим хахалем в США улетела – на гринкарту и постоянное место жительства. А во-вторых, вела она себя совсем не так, как Катька, хотя тоже звалась Катериной. Так что, может, это, конечно, и была дочь, но никак не его, Петровича. А чья именно – тут уж, как говорится, пес ее знает, или, говоря научно, располагает самой подробной информацией на этот счет.
На такие его правдивые слова чужая Катя, как и следовало ждать, обиделась. Стала объяснять Петровичу, что это он сам и есть старый пес, и отец его – пес, и мать – псица, и бабушка – сучка… Это генеалогическое древо прервал Валера, который предложил тестю немного остыть и подумать над своим поведением. Потому что руки у них, темных, длинные, и этими самыми руками они смогут закопать Петровича в такие глубины земного шара, что никакая буровая установка не достанет.
Напоследок Катя, желая обидеть, обозвала Петровича самой отвратной рожей, какую она в своей жизни видела.
– Несогласный я с такими словами, – сердито отвечал Петрович. – Считаю свое лицо вполне пригодным для отображения в зеркале, а также… для любительской фотографии годится мое многострадальное лицо. Сэлфи там, и прочее остальное.
Выслушав эту мудрость, достойную Сократа и Платона, Валера с Катей молча вышли из комнаты. А Петрович, наоборот, стал в ней обживаться. Поначалу его томили горькие мысли и страх перед будущим, но через пару часов он понял, как открывать встроенный в стену бар, и стало гораздо веселее.
– Ну, будем здоровы! – говорил сам себе тесть и залпом выпивал стопочку. – Хух! Хорошо пошла…
И наливал снова.
– Ну, – говорил, – будем обратно здоровы…
Вероятно, так он мог бы копить здоровье до скончания веков и даже дальше. Но точно выяснить это не удалось – в какой-то момент в камеру зашел Валера. Некоторое время он смотрел на тестя с искренним удивлением. Судьба твоя висит на волоске, а ты тут пьешь, как пожарная лошадь, говорил его укоризненный взгляд. Но Петрович не застыдился, напротив, осуждающий вид Валеры показался ему очень смешным.
– Наше вам, гражданин начальник, – проблеял Петрович и опрокинул очередную стопочку.
Валере шутка не понравилась: какой он, к чертовой матери, гражданин начальник, эти заходы ментовские пусть к зятю своему применяет. Ну, а как велите вас звать, удивился Петрович, владыкой изначального Хаоса, может? Нет, это чересчур. Это ему пока не по рангу. Зови лучше просто Валерой, они же теперь друзья.
– Еще бы мы не друзья, – сказал Петрович. – Кто тебе не друг, тот, считай, покойник.
– Я рад, Петрович, что ты правильно понимаешь диспозицию…
Валера взял пустую почти бутылку, посмотрел, покачал головой. Поинтересовался, как Петрович себя чувствует и не передумал ли он насчет опарыша?
– Не знаю, – отвечал Петрович, печально икая, – ничего-то я теперь не знаю. Знаю только, что если стану наживкой для Сашки, совесть меня замучает, а не стану, так ты меня в блин раскатаешь. В общем, кругом я выхожу подлец и предатель.
Никакой он не предатель, не согласился Валера, и даже ни капельки не подлец. Просто люди с ним плохо обходились, не уважали его, не любили. И поэтому он у них теперь будет народный мститель, типа Робин Гуда или Жанны д’Арк. Так сказать, исполнитель великой идеи. Правда, до исполнения великих идей придется сперва разобраться с ведьмой, то есть с Женевьев.
Тут Петрович что-то вспомнил, и лицо у него сделалось чрезвычайно сердитым.
– С Женькой – это да, – буркнул он. – Она не Сашка, с ней разобраться надо. Ведь какая стервоза, словами не передать. Старость мою совершенно не жалеет. Я ей говорю: смилуйся над персональным пенсионером! Хоть один, говорю, разик дай. Убудет от тебя, что ли? А она ни в какую.
– Это ничего, – утешил его Валера. – Ты ей как мужчина не интересен, а как человека она тебя жалеет. И мы этим воспользуемся. Напустим тебя на нее.
– Напустим? На Женьку? Это и есть твоя великая идея?
– Она, Петрович. Или тебе не нравится?
Да Петровичу-то чего, он, как говорится, за милую голову. Вот только как бы она его ни колданула, Женька-то, Валера же сам говорит, что она ведьма. Но Михеев его успокоил.
– Не колданет, не успеет. Мы рядом будем.
Посомневавшись немного, Петрович все-таки согласился, чтобы его напустили на Женьку – примерно как собаку на лису. Пусть уж так… Вот только что с ней делать в связи с этим? Выяснилось, что ничего сложного делать не придется. Надо, во-первых, заставить ее открыть дверь – там, где она прячется. Во-вторых, отвлечь.
– А что с ней потом будет? – робко спросил Петрович.
А вот это уже не его, Петровича, забота. Достаточно того, что эта ведьма крайне опасна. Если ей не помешать, она инициирует светлого Блюстителя. То есть пробудит в нем силу. Вот это да! А Петрович думал, дамы в нас только слабость пробудить способны. Женевьев, веско заметил Валера, не просто дама. Она у светлых – носительница подлинного Инь, то есть истинного женского начала.
Петрович почесал в затылке, хотел спросить про Инь, но спросил почему-то про совсем другое.
– Светлые, – спросил, – это которые мы?
– Не валяй дурака, Петрович. Светлые – это они, а мы – темные.
– И я тоже темный? – заробел тесть.
– И ты, конечно. Зря я на тебя, что ли, столько водки извел?
Беседа приобрела нежелательный характер и Петрович поспешил переменить тему, вернуться к загадочному инь. Вообще-то про инь он и раньше слышал. У него кореш был, Стасик, в пищевом техникуме философию преподавал. Потом его из техникума оптимизировали, и он запил. Но человек был умнейший и золотой души голова. Вот он, как подопьет, сразу начинает Петровичу про философию рассказывать, вот про все вот это… Только Петрович все путал, как говорить: то ли инь и янь, то ли, наоборот, ин и ян. Непонятно, где мягкое, а где твердое. А друг этот его тогда стихотворению научил, чтобы запомнить. Хорошее стихотворение, звучит примерно так: «Вот это инь, а это ян, куда ни кинь, а всюду пьян». И, поверите, сразу все затвердил… Вот это инь, а это ян, куда ни кинь…
Но Валера не стал слушать Петровича, даже напротив, грубо перебил. Сказал, что он про тайны мира объясняет, а Петрович ему про каких-то алконавтов втирает. Если он думает, что можно тут нести любую пургу и все ему будет как с гуся вода, то ничего подобного даже близко нет. А сейчас пусть имеет в виду, что ведьму надо обезвредить, пока она за Блюстителя не взялась как следует. Потому что после этого сила его возрастет многократно и тогда всем им капец, полный и бесповоротный, и Петровичу в том числе.
– А если ее обезвредить – не возрастет сила?
Нет, возрастет, конечно, но медленно и не до конца. А подлинную силу Сашке может дать только ведьма.