На улице бушевала весна. Свежий ветер, зелень на деревьях, девушки в легких платьях. Капитан с удивлением подумал, что видит весну словно в первый раз, и уже давно ничего не замечал вокруг. Вот что поцелуи с человеком делают, сказал ему тайный дознаватель, но капитан отмахнулся – не до тебя.
Ему нужно было к Валере. Сначала капитан хотел вызвать такси. Но место встречи было совсем недалеко, да и автобус уже подошел. Так на так выходило, да еще и экономия будет – и он прыгнул в салон, случайно вспугнув приютившуюся на крайнем сиденье старушку.
Старички и старушки, он заметил, в последнее время стали сильно пугливые. Увидев человека помоложе, останавливаются, сжимаются, уходят с дороги – лишь бы, не дай Бог, не вызвать неудовольствия. А что будет, если вызовут? Неужели изобьют? Или просто отпихнут в сторону, что для старого человека избиению подобно: упал, ногу сломал, очнулся – гипс. Или не очнулся. Как, откуда взялась эта дикость, Саша не понимал, а понять хотелось бы. Казалось, если поймешь, то можно будет и бороться с ней…
Между тем капитана Серегина уже ждали на пустыре. Пустырь этот с трех сторон был обнесен забором, в котором имелся небольшой самодельный проход, с четвертой стороны его глухо прикрывало трехэтажное ремесленное училище, выкрашенное в кирпично-красный цвет.
Сегодня пустырь не совсем соответствовал определению. Пусть пыльный, заброшенный, забытый человечеством – сейчас пустырь все-таки не был пуст. Прямо посреди него стояли собака и человек. Впрочем, стоило подойти поближе, как становилось ясно, что первое впечатление обманчиво. Рядом с давним знакомцем и лютым врагом капитана Валерой стояла отнюдь не собака, а далекий от всяких собак тесть Петрович. Правда, стоял он на четвереньках, понурив голову, и оттого издали его можно было принять за собаку, а Валеру, который держал его на поводке, – за человека.
– Валерий Мироныч, – говорил тесть жалобно, – Валерий Мироныч, можно я на ноги встану? Коленям твердо.
– Стой, как стоишь, Петрович, – отвечал ему Валера. – Ты у меня теперь заместо собаки.
Но Петрович заспорил – не может он быть собакой, у него ревматизм.
– Фу, Петрович! Молчи, а то заставлю за палкой бегать.
Тесть угрюмо замолчал, озирая окрестности. Может быть, думал сбежать, но сбежать было совершенно невозможно. Для этого, во-первых, требовалось порвать поводок, во-вторых, рвануть с низкого старта, в третьих, пробежать не останавливаясь хотя бы метров пятьдесят до пролома в стене, чтобы оказаться на улице. Ни то, ни другое, ни третье было ему не под силу.
Валера с некоторым нетерпением смотрел на часы: капитан запаздывал. Не ценит, видно, тестя, не боится, что его в расход отправят.
– Наверное, найти не может, – робко проговорил Петрович.
– А ты погавкай… На голос он быстро прибежит.
Тесть подобострастно засмеялся – шутите, ваше превосходительство. Но Валера вовсе даже не шутил, глядел строго: давай, старая сволочь, а то намордник надену.
Петрович растерянно заперхал, потом возвысил голос, залаял звучно, гулко: гау, гау! Гау! Но Валера остался недоволен: формально лаешь, для галочки. Не слышу настоящего чувства. Но ничего, научим. Время пока есть. Давай, лай по нотам.
– Как это – по нотам? – не понял тесть.
– А вот так – гамму лай. До, ре, ми, фа, соль – и так далее.
Тесть угрюмо отказывался, упирал на человеческое достоинство.
– Утюга захотел?! – вид у Валеры сделался грозным.
– Хау! Хау! Хау! Хау! Хау… – залаял Петрович по восходящей.
Валера слушал и морщился. У него был вид ценителя классики, неожиданно для себя оказавшегося на концерте Монеточки или Гречки.
Но вдруг лай прекратился. Оказалось, дальше идет не его, Петровича, октава – высоко слишком. Валера слегка нахмурился, но все-таки милостиво разрешил лаять вниз. Концерт продолжался: Петрович усердно лаял, горючие слезы обиды текли по морщинистому лицу.
Наконец Валера махнул рукой, велел замолчать. Иди, сказал, облегчись, старинушка. Старинушка захотел подняться, но Валера дернул его за поводок.
– На четвереньках, – сказал, – облегчайся, извращений нам тут не надо.
Тесть глядел на него, ополоумев: как я тебе на четвереньках буду?
– К стене, – сказал Валера. – Как все нормальные собаки делают.
Но Петрович не был нормальной собакой. Он был ненормальной собакой, то есть такой, которая облегчается на задних ногах. Однако Валера это к сведению не принял. Это, сказал, твои проблемы.
– Совести у вас нет, – вид у Петровича был угрюмый.
– У нас все есть. Надо будет – и совестью обзаведемся. За такой товар много не запросят, – Валера снова посмотрел на часы. – Двадцать минут уже жду. Похоже, зять твой меня кинуть решил. Совсем он тебя не любит, старичок.
И Валера дернул тестя за поводок – идем. Тот до смерти перепугался: куда? не пойду! Петрович зарычал, залаял, настоящая собака, только сунься – разорвет.
– Не подходи, я психический! У меня бешенство! Наследственное… – кричал он и лаял, лаял.
Валера железной рукой взял тестя за шкирку. Тот завизжал, потом заскулил, затих… Неизвестно, что бы случилось дальше, но тут, наконец, на пустыре появился Саша. Поморщился, глядя на происходящее.
– Что тут у вас за цирк с конями?
Тесть вскинулся, глаза его засверкали надеждой.
– Саша, Сашенька! Убивают! Спаси!
Валера оставил старика, повернулся к капитану. Некоторое время смотрел на него молча, без всякого выражения. Саша развел руками: вот он я, явился. Однако Валеру интересовал лишь один вопрос – зачем капитан засунул его в обезьянник?
Тот, услышав это, даже удивился:
– Что же тебя, за твои художества в «Хилтон» поселить?
– Нельзя его в «Хилтон», он меня истязал, поганка! – наябедничал Петрович. – Утюг холодный к животу прикладывал, а у меня ревматизм, мне холодного нельзя.
Саша сочувственно смотрел на Петровича, Валера как будто исчез из его поля зрения.
– Знаешь что, отец? Иди-ка ты домой. Мы тут сами, без тебя, разберемся.
Однако уйти не вышло. Валера натянул поводок и скомандовал Петровичу «сидеть!» Тот тихо заскулил от страха и обиды.
– Голос, Петрович! – велел Валера.
Тесть молчал. Валера вытащил пистолет.
– Голос, я сказал!!
Саша изумился, снова посмотрел на Валеру: ты что, совсем обалдел? Пистолетом в живого человека тычешь!
– Будет дурить, так я из этого живого быстро мертвого сделаю, – посулил Валера. – Лай, Петрович!
Тесть залаял, с каждым выдохом все злее, все страшнее.
– Гау! Гау! Гау!! Чтоб ты сдох! Сволочь такая! Я тебе в отцы гожусь, а ты меня собакой лаять заставляешь! Да я тебя… Я тебе горло перегрызу! Понял?! Голыми руками задушу!
Не выдержав, Петрович бросился на Валеру. Тот небрежно, но как-то очень чувствительно ударил его в грудь. Петрович отлетел, повалился на землю, застонал. Лицо у капитана стало очень серьезным.
– А вот это ты, Валера, зря сделал. Бить старого человека – это даже для бандита перебор.
Петрович скулил, лежа лапами вверх.
– Сволочь, сволочь какая… Саша, покажи ему козью морду.
– Не волнуйся, Петрович, он свое получит. Сам-то до дома доберешься?
– Ничего, смогу… Ты, главное, осторожно. У него ведь пистолет.
– Не беспокойся, отец. Все нормально будет. Иди.
Тесть с трудом поднялся, не оглядываясь, потрусил прочь.
Саша повернулся к Валере. Тот стоял, направив пистолет прямо ему в лицо. Ага, понятно. Сразу стволом в морду. Какая пошлость! Они же вроде как поговорить собирались. Да, собирались. Но Валера передумал.
– Не о чем нам говорить, – сказал он. – Прощай, Саша. Мир праху твоему.
Секунду Валера смотрел на Сашу, а Саша – на Валеру, прямо в черный, пустой, идеально круглый глаз пистолета. Секунды тянулись неимоверно долго, и Саша, наконец, выдохнул, поняв, что Валера не выстрелит, что он только попугать его хотел. И, выдохнув, капитан открыл рот, чтобы со смешком сказать: ну ладно, хватит, сдаюсь… но тут ударил гром, и во всем мире сделалось очень тихо.
Да, сделалось тихо. И не только тихо, но и очень темно. И еще пусто, как будто пустота вылезла из пистолета и заполонила весь мир. Не было теперь ни Саши, ни Валеры, ни Петровича, ни Женевьев. И даже Кати уже не было. Земля была безвидна и пуста, и тьма над бездною, и только дух Божий носился над водами.
Да, так бывает, и ничего тут нового нет. Потому что когда убивают человека, на миг исчезает весь мир. На короткое мгновение исчезает, но совершенно, полностью. И всякий раз Бог страшным усилием восстанавливает мир таким, каким он был до этого. Хотя и не совсем таким – одного человека в нем уже нет. Те люди, которые находятся неподалеку от места убийства, могут почувствовать это мгновение. Им кажется, словно на короткое мгновение мигнула темнота. Ты не закрывал глаз, но мир как бы мигнул, как бы на долю секунды выключился свет – и тут же включился. Это значит, что где-то рядом убили человека, в нашем случае – капитана Серегина, который всего за полчаса до этого вдруг почему-то почувствовал весну в самом своем сердце. Но вот мир мигнул и в его адрес – и где весна, и где капитан? Примерно об этом думал сейчас Валера, и думы его были темны и мрачны.
Правда, в этот раз что-то пошло не так. В этот раз мигалось как-то очень долго. Мир, пропав, никак не хотел восстанавливаться, и в глазах Валеры посреди тьмы мерцали какие-то блеклые точки. Наконец из этой мерцающей тьмы до Валеры донесся Сашин голос:
– Зачем же так-то…
– Промахнулся? – разочарованно спросил Валера и покачал головой.
Нет, такого быть не могло. Валера не мог промахнуться, он всегда попадает. Просто он э… ну, давайте так считать, не в Сашу стрелял. Он пристреливался. А вот сейчас все будет по-настоящему.
Валера снова поднял пистолет, и теперь не просто пустота, а черная дыра глянула на капитана из ствола. Черная дыра эта была страшнее любой космической. Там хоть какой-никакой горизонт событий, а тут ничего. Единственная различимая перспектива – умереть. Однако даже в этом случае просто так стоять и смотреть, как тебя убивают, нельзя. Саша, по крайней мере, был к этому не готов. Больше того, это его почему-то не так пугало, как раздражало.
– Вот так, по-твоему, мужской разговор выглядит? – хмуро спросил капитан. – Как стрельба в безоружного человека?
– А как еще он должен выглядеть? – удивился Валера.
Саша покривился. Он-то думал, они сойдутся один на один, без оружия. Поговорят, как мужчина с мужчиной…
Валера неожиданно возражать не стал, даже пистолет спрятал. Давай, сказал, как мужчина с мужчиной. Только ответь на один вопрос: ты зачем мне поперек дороги встал?
Саша задумался. Черт его знает, в самом деле, чего он так завелся. Шлея какая-то под хвост попала. А может, наглость Валерина довела. Уверенность, что все на свете продается и покупается.
– А разве не так? – удивился Валера.
– Ну, ты же видишь, что нет.
Они помолчали, каждый думал о чем-то своем.
– Все-таки я не понимаю, – наконец заговорил Валера. – Ну, вот что ты против меня имеешь?
– Что имею… – задумчиво проговорил капитан. – Да, в общем, ничего. Если не считать, что ты бандит и вор.
Тут Валера неожиданно улыбнулся, обаятельно так, хорошо. Подмигнул даже. Ну, то, что он вор, – это еще доказать надо. У нас в стране, между прочим, презумпция невиновности. Слышал капитан про презумпцию, мать ее, невиновности?
– Слышал-слышал…
– Вот, – кивнул Валера. – Тем более, я к тебе не как вор к менту пришел, а как человек к человеку. Зачем ты так со мной, а, Саш? Я ведь против тебя ничего не таил… Обрадовался даже, когда увидел. Молодость вспомнил. Школу. Дружбу нашу мальчишескую. А ты меня так обломал. Ну, не хочешь помогать – так и скажи. Но зачем палки в колеса ставить? Унижать меня зачем? Ты думаешь, если я бандит, я что – зверь?
– Вообще-то была такая мыслишка…
Валера только головой покачал. Ошибается Саша. Он, Валера, далеко не зверь. Более того, он, Валера, человек. У него своя гордость имеется. И люди есть, которых он любит, и друзья, дорогие сердцу, за которых он кому угодно горло перегрызет. И капитан, кстати, вполне мог быть в числе этих друзей. Хочет он быть в числе Валериных друзей?
Капитан помолчал немного, как бы взвешивая предложение, но потом все-таки покачал головой. Нет уж, спасибо, он как-нибудь так, без дружбы бандитской и без любви. Перетопчется.
– Ох, и дурак же ты… – голос у Валеры был невеселый. – Ты хоть понимаешь, что я тебя теперь грохнуть должен?
Грохнуть? Да за что?! За то, что он Валеру денек в камере попоститься заставил? И теперь его за это грохнуть? Да он, Валера, вообще в своем ли уме? Как это можно – живого человека убивать. Да еще такого, которого ты с младых ногтей знаешь. Вот как он себе это видит?
Валера ничего на это не ответил, только молчал недолгое время. Потом поднял голову.
Пойми, сказал, это не я тебя убиваю (в глазах его стояла тоска), это другой мир тебя убивает.
– Какой еще другой мир?
А то капитан не знает, что есть два мира. Один – это мир порядка, то, что у обывателей называется общество, и все, кто к нему принадлежит. А другой мир – это Валерин мир. Мир тьмы, хаоса, свободной воли. Мир величия и славы.
– Ого! Это ты про бандюганов с таким пафосом? – удивился Саша.
– Бандюганы, Сашка, – это только верхушка айсберга. За ними стоят куда более мощные силы. Если хочешь, стихийные, космические.
Ну, началось, поморщился капитан. Космические силы. Про Гагарина сейчас будут лапшу вешать. Про Белку и Стрелку. Про конструктора Королева и труд Циолковского «Основы русского метеоризма».
– Дослушай, баран, что тебе говорят, – разозлился Валера. – Два этих мира находятся рядом, но смешиваться не могут. У вас одни законы, у нас другие. Все законы у нас другие, понимаешь, все! Моральные, юридические и даже физические. И наш мир сожрал бы ваш, растворил, как соляная кислота.
– Чего же не растворяет? – полюбопытствовал капитан.
Оказывается, между мирами есть невидимая граница. А на границе этой стоят Блюстители миров. Каждый охраняет свой мир, его законы и его традиции.
Саша смотрел на Валеру и думал, что сверхценным идеям подвержены даже бандиты. Но ведь это надо было выдумать – миры какие-то, блюстители. Нет, не мог Валера это все сам сочинить. Наверняка вычитал где-то. Вычитал и крышей поехал. Только не надо это ему говорить. У него ведь пистолет, он от расшатанных нервов и выстрелить может.
– Блюстителей, говоришь? – капитан откашлялся, изображая интерес. – Любопытно. И сколько их всего, этих самых блюстителей?
– Теперь немного, – Валера был абсолютно серьезен, кажется, искренне верил в свои собственные байки. – В вашем мире вообще один остался. А когда последний блюститель у вас падет, тогда мы вас сожрем. И будет только один мир – наш.
Ну, бог с ними, с блюстителями, в конце концов. Но чем же это наш мир так не угодил этим, которые из хаоса?
Валера с ответом не затруднился. Мир ваш, объяснил, фраерский и гнилой. Возомнившие о себе лохи напридумывали несуществующих законов. Кто сказал, что эти законы – правильные? Чем вы за них заплатили? Мы, сказал Валера, за свою правду кровью платим.
– Чужой кровью, – уточнил Саша.
– Да хоть бы и так – какая разница?
– А что это за правда у вас такая – жить на чужой крови?
А это единственная правда. Другой нет. Все вокруг так живет – на уничтожении. Все – от микроба до акулы. Это правда жестокая, но она одна. И почему кто-то решил, что будет жить по-другому? На загробное воздаяние надеется? На Бога?
– Кто как. Кто на Бога, кто на совесть.
– Да нет никакой совести! – свирепо сказал Валера. – И Бога никакого нет, понимаешь? И рая нет, и ада. Ничего нет!
Да он-то откуда знает? Да потому что он был там. Там, за гробом… Не веришь? Ничего, скоро сам все увидишь. Своими, так сказать, глазами.
И Валера поднял пистолет.
– Опять он за ствол… – сказал Саша с досадой. – Хлебом не корми человека, дай из пушки пострелять.
– А что не так? – удивился Валера. – Мы же поговорили. Пора и честь знать.
Пора-пора. Все-то он, Валера, предусмотрел. Но допустил одну маленькую промашку. Саша ведь мент. А им, ментам, тоже стволы выдают.
Капитан еще не закончил свою маленькую речь, еще только собирался ее заканчивать, а в лоб Валере уже глядело дуло его пистолета. Щелкнул предохранитель.
– Шустро, – вынужден был признать Валера. – Как в вестерне. Ну, и что теперь? Стрелять будешь?
– Понадобится – буду.
– А как же закон?
– А это самозащита.
И тут Валера начал смеяться. Сначала негромко, потом все сильнее и сильнее, и, наконец, зашелся в страшном хохоте. Чего угодно ждал капитан, но не вот этой истерики. Не выдержал, спросил грубо, чего он ржет, жеребец мафиозный?
– Да потому что… – Валера все не мог успокоиться, – потому что, Шурик, это ты.
– Что – я?!
– Ты – тот, кого я искал…
– И кого же ты искал?
– Блюстителя я искал, Сашка. Блюстителя. И, похоже, нашел его…
Теперь они стояли, направив друг на друга пистолеты, и оба, кажется, хорошо понимали ситуацию, но каждый на свой лад.
– Хватит, – сказал вдруг Валера. – Убери свою пукалку.
– У кого пукалка? – удивился Саша. – Пистолет Макарова – безотказное оружие работника полиции.
– Это кто такое сказал?
– Кто-кто… В инструкции написано.
Но Валера не настроен был обсуждать полицейскую инструкцию. Саша явно не понимал всей серьезности положения. Вот это все – миры, блюстители – это ведь не шутка, это очень серьезно, а он кривляется сейчас, как враг народа на госдеповских печеньках. И зря кривляется, потому что все эти разговоры значат одно – пришел ему, Сашке, кирдык, окончательный и бесповоротный.
– Ну, так и тебе тогда кирдык, окончательный и бесповоротный.
А вот тут капитан ошибся. Или, выражаясь по-русски, лоханулся. Вместе они не умрут. Кто-то один все равно останется. Так что хватит болтать, пора и делом заняться. Но для начала нужно обнулить ситуацию.
– Сейчас, – негромко сказал Валера, – мы тихонечко опустим стволы, потом на раз-два-три поднимаем – и стреляем. Готов, капитан?
А сам Валера готов? Да он-то готов, он готовился к этому всю свою жизнь. Но перед тем, как выпустить капитану мозги, все-таки хотел бы услышать от него признание.
– Какое еще признание?
– Что ты, капитан, блюститель.
– Нет уж, лучше давай стреляться.
Саша, конечно, шутил, он все еще не думал, что Валера это всерьез. Но проклятый псих только плечами пожал: стреляться так стреляться. Ну, по команде, на «раз-два-три».
– Ага… Чур, я считаю.
– Ладно, считай ты, – Валера смотрел на него презрительно.
Однако Саша, вместо того, чтобы сосчитать до трех и честно получить пулю в лоб, закатил цирковое представление. Все спрашивал, не лучше ли сосчитать до десяти. Когда сказали, что не лучше, стал сбиваться со счета, все не мог вспомнить, с чего начинается.
Тогда Валера взял дело в свои руки. Один, сказал он. Два, сказал он.
«Три!» они выкрикнули одновременно и вскинули пистолеты. Раздались два сухих щелчка, две осечки.
– Живой? – с какой-то странной интонацией спросил Валера.
– Не мертвей твоего, – огрызнулся Саша.
Помолчали. То есть Валера молчал, а Саша утирал рукавом пот, который почему-то все струился со лба, хотя было совсем не жарко. Наконец Валера поинтересовался, не кажется ли Саше странным, что оба пистолета одновременно дали осечку. Саша это странным не казалось, скорее приятным. Все хорошо, что хорошо кончается. Поговорили, стрельнули пару раз, пора и по домам: чайку выпить, да на боковую. Завтра на службу с самого утра, и вообще день выдался тяжелый, не находишь?
– Не заговаривай зубы, – прервал его Валера. – Стреляться будем до упора, по самое не могу.
Как скажешь. Снова они подняли стволы, снова Валера считал. Откуда-то из глубин пустыря дохнуло на Сашу холодом, дохнуло смертью.
– Раз… два…
Капитан не успел нажать курок. «Три» прозвучало слишком внезапно, и он не успел. Но если он не успел, почему же он слышал выстрел, почему до сих пор на ногах? И, наконец, почему напротив него стоит бледный как смерть Валера и пистолет у него опущен. Может быть, они выстрелили одновременно и одновременно умерли, и они теперь не люди, а бесплотные духи, привидения?
– Ты живой? – разлепил губы Валера.
– Ага… – капитан, впрочем, был не до конца уверен.
– Я тоже.
– А кто умер?
– Пока никто. Но может умереть.
Это сказал не Валера. Это сказала… меньше всего ждал сейчас капитан увидеть тут Женьку. Да не просто Женьку, а Женьку с пистолетом, Женьку, целящуюся в Валеру. Похоже, конец этой бесконечной дуэли. Ну, если только девчонка не выкинет какую-нибудь глупость. Впрочем, почему она должна выкинуть глупость? До сих пор глупости выкидывал только он, Саша.
Продолжая держать Валеру на прицеле, Женевьев подошла поближе. Тот криво улыбнулся.
– А, наши французские друзья. Вечно суют нос не в свое дело. Я вам еще отмену франка не простил, а вы уже новую пакость задумали.
– Наши франки – не ваша забота, – сказала Женевьев хмуро.
Валера посмотрел на Сашу: что ж ты врал, что она не говорит по-русски? Саша, однако, и сам смотрел на Женевьев с большим удивлением.
– Женька? Откуда ты взялась?
Откуда взялась, там уже таких нет. А если серьезно, ей Петрович дорогу сказал. Петрович – ладно, но капитан же просил за ним не ходить. Она бы и не пошла, но должен же быть хоть один нормальный в этом asile d'aliénés.
Здесь, веско заметил Валера, выясняют отношения два блюстителя. Так что смертным лучше не соваться. Но Женевьев не была настроена на долгие беседы.
– Молчать! – сказала она. – Положить пистолеты, оба!
Ах да, у них же пистолеты. Только толку от этих пистолетов, как от козла молока. Не стреляют почему-то…
– Я кому сказала! Стволы на землю! Быстро!
– Интеллигентный подход, сразу видно работника полиции, – кисло улыбнулся Валера. – Все так чинно, благородно. А ты, Шурик, что скажешь?
А что он должен сказать? Ему эта история надоела хуже горькой редьки. Не хотелось признаваться, но появлению Женевьев он был рад. Или даже так – очень рад. Не хватало еще, чтобы Валера все испортил.
– Бросай ствол, – внушительно сказал Саша. – Я ее знаю, она бешеная. Будешь дергаться, она из тебя чайное ситечко сделает.
Валера пожал плечами. Он, значит, отдаст пистолет, а они потом на пару из него будут делать мелкое ситечко для индийского чая. Но Саша так не думал. Во-первых, он все-таки полицейский, то есть худо-бедно должен законы соблюдать. А, во-вторых, Женевьев велела положить пистолеты им обоим. Вот он сейчас медленно кладет его на землю – пусть то же самое сделает и Валера.
Валера сопротивляться не стал, положил пистолет на землю, подтолкнул его ногой к Женевьев. То же проделал со своим пистолетом и Саша. Она, не сводя глаз с парней, подобрала оба ствола.
– А теперь ты назад, а Саша – ко мне!
Ну, что сказать, Сашок. Шустрая у тебя баба…
– Пошел вон, – Женевьев выражалась кратко, но энергично.
Валера удивился: это они ему? Боже мой, как все это грубо и неженственно. Совершено непонятно, чем он заслужил такое отношение. А, впрочем, если они настаивают, то пожалуйста, он исчезнет, проливая горькие слезы, отправится в скит, в монашество, возможно, даже примет схиму…
– Хватит болтать, – Женевьев, которая сначала только нервничала, начала уже злиться.
– Ухожу, друзья мои, ухожу… Ариведерчи, оревуар и бон апети! Уверен, мы еще встретимся.
И походкой чуть более небрежной, чем требовали обстоятельства, Валера двинулся прочь с пустыря. Женевьев и Саша проводили его долгим взглядом и только после этого выдохнули: наконец, свободно.
– Вежливый какой стал, – сказала Женевьев.
– Будешь вежливым, когда в тебя из пистолета целятся, – хмуро отвечал капитан.
Однако, несмотря на счастливый исход всего дела, что-то явно беспокоило девушку. Некоторое время она крепилась, но все-таки не выдержала и спросила:
– Как думаешь, он еще придет?
Капитан оглядел окрестности и пожал плечами. Мир вокруг стоял пустой и притихший, но в нем появилось что-то лишнее, тревожное…