― Я вся покусанная, ― уже полдня хныкала Катя. ― А ты всё ржёшь с меня?
― А что мне, плакать? ― улыбнулась я подруге. ― Мы только третий день в походе, а ты уже успела всех достать своим нытьём. А как же: «Какая здесь природа.», «Какой воздух.»? – передразнила я её, получая в ответ опять тот самый злобный взгляд.
― Я что, знала, что здесь будет так? ― начала уже повышать голос Катя.
― Так это всё было написано в буклете и на сайте, ― ткнул я ей носом в оплошность. – Ты же меня сама звала сюда. Как же ты смотрела тур, если уже решила сдаться? ― вопросительно посмотрела на подругу. – И нечего было разбивать свою палатку возле муравейника вчера.
Я полезла в боковой карман рюкзака и достала Кате мазь от укусов. Молча передала ей и также молча ткнула на инструкцию на обороте. Ничего не хотелось больше говорить.
И так мы прошли ещё полдня. До самого вечера Катя ко мне больше не подошла ни разу, только кидала в мою сторону довольно странные взгляды. Объяснить которые я не решалась. Но вот то, что они меня напрягали ― факт.
Да и куда ей было подходить, когда она собрала вокруг себя свободные мужские уши и руки, которые жалели её, сочувствовали бедной женщине и помогали нести тяжёлый рюкзак. Вот же проныра. Хотя, с её-то внешностью, грех не воспользоваться ситуацией. Тем более если я выбирала в поход вещи по комфортности, то Катя предпочла комфорту красоту. Все её штаны, кофты, кроссовки, платки, футболки – всё было строго по фигуре и обязательно подчёркивало её достоинства. А у неё их всегда хватало.
Красивая, с правильными чертами лица, небольшим носиком, карими глазами и тёмными, почти чёрными волосами. Такая Белоснежка, но с перекачанными губами и холодными глазами.
Когда мы дошли до очередной стоянки, инструктора предложили нам разойтись, как в лагере: девочки направо, мальчики налево.
Катя же уговорила меня отойти с ней подальше.
― Давай пройдём вон к тем деревьям, ― попросила она, умоляюще заглядывая в глаза. ― Ну не смогу я перед всеми обтереться салфетками, а там ты меня прикроешь.
― Ох, Катька, – тяжело вздохнула я, – ну ты и зануда. Пошли давай.
Мы отошли метров на пятьсот от основной компании и вышли на настоящий утёс.
Зрелище, конечно, завораживающее. Скала, под которой река тёмно-синего цвета вьётся как змея между могучими зелёными деревьями. А на горизонте закатное солнце. Красота. А какая сила витала в воздухе: необъятная, всепоглощающая, опасная, но притягивающая.
И то, что я залюбовалась, стало моей ошибкой…
― Ой, Алин, смотри, что там внизу? ― вдруг сказала Катя мне почти на ухо и через плечо ткнула пальцем вниз с утёса.
Вот что делает с человеком привычка: я, естественно, посмотрела, но не увидела ничего, только почувствовала… но слишком поздно.
― Ты что… ах, ― я только и смогла, что сделать выдох, как уже соскользнула с утёса, но смогла удержаться за край. Как? Даже не представляю.
― Да блин. ― гаркнул злой голос «подруги». – ТЫ даже нормально свалиться не можешь.
― Катя… дай руку… ― ошибка была в том, что я пошла с рюкзаком и даже не додумалась его снять, и сейчас он тянул меня вниз. А на руки я всегда была слабовата.
Я пыталась протянуть руку Кате, но, когда наткнулась на её глаза, пришло понимание: она мне не поможет.
― Ты знаешь… – и резкий выпад в мою сторону. ― Вот это, – она потянула меня за руку, но только чтобы стащить моё обручальное кольцо, – я оставлю себе, – а в глазах торжество и чёрная, непроглядная ненависть.
У меня всё замерло от понимания, что мне не помогут и даже не успеют прибежать на помощь. Холодный, колючий страх запустил все ресурсы, и я даже попыталась подтянуться на дрожащих руках из последних сил, но когда мне наступили на пальцы, то я уже не выдержала и закричала.
― Не волнуйся. Я утешу Андрея. А дети твои уже взрослые… – проговорила она, резко толкая меня сильнее, и я сорвалась, только и успев, что закричать в последний раз.
А в следующий миг в рот попала холодная вода, боль от удара спиной об воду выключила сознание на секунду, и чувство неизбежного накрыло с головой…
Я резко села на лежанке. Вся покрытая холодным потом и с колотящимся сердцем, которое готово пробить мою грудь. Паника и адреналин оттого, что это всё уже произошло, не уменьшается. К ним добавляется ещё и ненависть. Паршивое чувство.
Этот сон я вижу уже на протяжении недели. Недели, блин.
«Турпоход» уже закончился как пять дней, вот только я здесь непонятно где, а моя семья даже не догадывается о том, что я жива, скорее всего.
Ах да, я же теперь стараюсь передвигаться по этой избе. Это, конечно, тот ещё аттракцион, но всё же лучше, чем постоянное лежание.
Мой спаситель поначалу старался меня разговорить, но с каждым днём, видя моё нежелание общаться, становился всё молчаливее. В общем, меня это не расстраивает, а даже наоборот.
Да и он, скорее всего, привыкший к такому образу жизни. Человек не просто так выбирает жизнь отшельника.
Ладно, хватит о грустном. Осматриваюсь вокруг – ничего не изменилось. Всё та же комната с печкой, всё тот же стол посреди комнаты, всё тот же запах хвои, мха и травяного чая.
Изба, кстати, оказалась не такой маленькой, как я видела на фото в интернете, а достаточно основательной. Чего только стоит предбанник. И комнат в избе – две. Одна – в которой нахожусь я, а вторая чуть меньше, но сделана под спальню. Есть даже что-то наподобие отдельной комнаты для водных процедур. Ну, точнее, не комната, а пространство, отделенное тяжёлой брезентовой шторой, за которой стоит большой таз, напоминающий ванну, но круглый, и моё ведро. Вот же ж. Никогда не думала, что когда-то вспомню, как это – ходить в туалет на ведро.
Интересная всё-таки штука ― жизнь, не знаешь, где тебя поднимет, а где приложит об землю, чтобы «малиной» не казалась.
А ещё здесь пол сделан из досок, покрашенных обычной морилкой, скорее всего, потому что на них виден естественный рисунок. И да… электричества здесь нет.
Мой осмотр не дал ничего нового, в избе было тихо, что говорит мне – я пока одна.
Спустив ноги с лежанки, я задержала взгляд на своей сломанной конечности, попробовала ею пошевелить, но, испытав боль, решила оставить это дело.
Приподнялась, опираясь на табурет, и направила себя к буржуйке. Да, здесь и такое дело есть. В ней потрескивали дрова, а сверху стоял чайник. Закипающий. Налив себе чаю и положив ложку мёда из миски, что стояла на столе, я осушила кружку и прикрыла глаза.
Неужели меня не ищут? Я же всё время, что бодрствовала, старалась прислушиваться: вдруг услышу голоса или, может, вертолёт, или, может, машины, да на крайний случай собак, ну кроме Барса.
А самое страшное, что с каждым днём ожидания надежда на то, что меня найдут, таяла как воск, что по вечерам стекал по свече на столе.
Сейчас же, сидя за столом, я просто прикрыла глаза и начала молиться. Да. Я начала молиться. Давно я этим не занималась, хотя считаю себя верующим человеком.
Самое интересное, что «Отче наш» я стала повторять по несколько раз на день. И меня это успокаивает.
Открылась дверь. Я услышала тяжёлые шаги Лесника, а буквально через пару секунд мне в ноги упёрлась мохнатая голова Барса. На автомате запустила руку ему в шерсть и растрепала её, а он в ответ лизнул мне ладошку. Я, кстати, заметила, что он мои ладошки вылизывает каждый раз, как только его касаюсь.
Мужчина молча прошёл к буржуйке, налил себе чаю и присел напротив меня за стол. Радует, что стол у Лесника основательный, сделан из полубрёвен и шириной не меньше метра.
В следующий миг я отчётливо почувствовала его изучающий взгляд на себе. И можно было бы сказать, что мне неприятно или страшно, но нет. Ничего я к нему не испытывала. Хотя, может, раздражение, потому что вместо разговоров он стал смотреть. Вот так, как сейчас, будто сканером проходится по телу, стараясь пробраться в мозг.
– Зачем ты молишься? ― прозвучал вопрос.
Ну что можно ответить, когда не ожидаешь вопроса, вообще никакого. Я подняла на мужчину спокойный взгляд, немного приподняв бровь. Надеюсь, он поймёт и сейчас, что я не горю желанием разговаривать. Но либо он не понял, либо притворяется.
И вот я больше склоняюсь ко второму.
– Нет, мне просто хочется понять, ― он откинулся на спинку высокого стула в расслабленной позе. Только его расслабленность казалась ненастоящей. – Зачем? Или ты думаешь, что Бог тебя спасёт? ― и вот уже его бровь выгнулась, только на лице не было и тени улыбки. Он вообще не улыбался. – Или, может, ты веришь во всю эту херотень о Нём? ― и последние слова были сказаны со злостью.
Интересный поворот. Его разозлило то, что я молюсь? Или то, что я вообще верю в бога? Или он опять выводит меня на разговор? Хотя можно и поговорить, горло-то моё уже не болит.
– Верю, ― ответила спокойно, даже не стараясь юлить или оправдываться, не вижу смысла.
– Ну раз веришь, что же тогда твой бог не спас тебя? Или, может, ты думаешь, это Он послал меня на реку тогда? ― последнее он почти прорычал, а его зрачки стали почти чёрными. Вся расслабленность вмиг исчезла. – Ну так что же тогда твой бог не спасёт тебя отсюда? М? А может, ты плохо молишься? Что-то я не вижу здесь твоего бога, который ухаживал бы за тобой.
– А я молюсь не за себя, ― ответила на все его выпады, а вот он замер после моих слов. ― Я молюсь за своих детей, которые остались дома и не знают, жива ли я. Молюсь за мужа, который остался сейчас тоже один, ― добавила я тихо, но уверенно, и с каждым словом видела, как резко поднимается и опускается его грудь под объёмным свитером. ― А ещё молюсь за человека, который это всё, – обвела пальцем себя по кругу, – со мной сделал. Пускай бог благословит её всеми благословениями, по заслугам её.
– Значит, это была она. ― А он наблюдательный.
Вычленил нужную ему информацию из всей моей речи. Но вот злиться не перестал почему-то.
– Она, ― решила подтвердить.
Какая разница уже. Тем более он меня спас, а мне только дошло, что я даже его имени не знаю. Да только спрашивать не хотелось, и разговаривать тоже. Опять погладила Барса, который всё это время лежал своей мордой на моих ногах, и попыталась отстраниться от всего. Так легче.
– Ты плачешь по ночам. – «Да блин, ну что ты лезешь ко мне?» ― так и хочется ему крикнуть, но опять просто молчу, прикрывая глаза. Хотя сейчас в его голосе слышна какая-то тоска, которая трогает и меня. Только мне не нужна жалость. – И вот ещё, – он достал что-то из внутреннего кармана, – нашёл возле тебя в воде, когда вытаскивал из реки. Хорошо, что ламинированная, ― он убрал руку, а на столе осталась небольшая фотография… меня с детьми.
Я замерла. Ни вдохнуть, ни выдохнуть.
Мы сделали эту фотографию за неделю до отъезда. На ней Маша кривляется и обнимает меня с одной стороны, а Саша целует с другой и фотографирует в этот момент. У нас много таких селфи есть, но эту мне сын сделал небольшой и впихнул перед выездом в аэропорт.
― Будешь смотреть и представлять, как мы здесь без тебя развлекаемся, мам, ― хитро улыбаясь, говорил мне сынок тогда. – А ты там кормишь комаров, вместо того чтобы гонять нас…
Я потянулась за фотографией, и только когда брала, заметила, как дрожит рука. Поднесла к лицу, но поняла, что не вижу ничего. Всё размыто.
Барс заскулил рядом, тыкаясь своим мокрым носом мне в живот.
Я же просто растворялась в своей боли, которая съедала. А ещё злилась на себя. Злилась за то, что уехала. За то, что не обратила внимания на эту «подругу» изначально. За то, что сейчас даже ходить не могу.
А потом услышала, как закрылась входная дверь. Ушёл.
Интересная он личность. Странный, нелюдимый, злой, но… заботливый, что ли.