Коньяк, распитый на двоих с Машей, нагонял сонливость, но не способствовал здоровому отдыху. Володя лег спать, как только вернулся домой, и провалился в липкую пьяную дрему, которая сменилась беспокойным похмельным сном. А среди ночи он проснулся от головной боли и дерущей сухости во рту. Пришлось выпить таблеток – смешать аспирин со снотворным. Помогло так себе. Володя вроде уснул, а вроде и нет: ему было холодно и жарко одновременно, он слышал тихий, осторожный стук каблучков о деревянный настил и плеск речной воды о борта лодки.
Его разбудил шум – стук капель о брезент, и Володя не сразу понял, что этот звук ему тоже приснился. Он сел на кровати, уронил тяжеленную голову на руки, минут пять тер лицо и пытался вернуться в реальность. До чего ненавистными были эти сны. Володю подводило собственное сознание: вот уже несколько последних ночей оно опутывало его паутиной безумия. И самое ужасное, что это безумие было слишком приятным, слишком желанным, чтобы захотеть с ним бороться.
На ощупь найдя на тумбочке очки и телефон, он набрал СМС Игорю: «Таблетки не помогают. Мне нужны другие. Сегодня».
Тот ответил только ближе к обеду: «Я еще еду, постараюсь вечером. Время и место – позже».
И теперь, сидя в своем кабинете, Володя пытался собрать последние силы, чтобы дожить до встречи с Игорем.
Он поднял взгляд от документов и посмотрел на две пустые чашки кофе – белые, с логотипом компании. Подумал, что надо сходить еще за одной, но тут же себя остановил – бесполезно. Кофе уже не бодрил, только добавлял нервозности.
Пискнул телефон.
«В пять на Спортивной. Успеешь?»
Володя взглянул на часы, принялся рассчитывать, через сколько ему нужно выйти из офиса, чтобы забрать машину из двора Маши и не опоздать к Игорю. Рассчитать получилось со второго раза.
Ответив на сообщение, он снова попытался заняться накладными, но спустя минуту понял, что это бесполезно. Сегодня он не был способен на хоть сколько-то продуктивную работу, еще и пасмурная погода давила на виски.
До встречи с Игорем оставалось чуть меньше двух часов. Володя откинулся в кресле, уперся затылком в мягкий подголовник и прикрыл глаза. А очнувшись, понял, что уже опаздывает. Короткий не сон даже, а провал в бессознательность, какой бывает от сильного переутомления, придал немного сил. Володя попрощался с Лерой, натянул пиджак, выбежав из офиса, заспешил к метро – он передумал садиться за руль сегодня.
Игорь же был на машине. Посигналил вышедшему из перехода Володе, открыл перед ним дверь пассажирского места, достал из портфеля и протянул ему листок с рецептом. Володю позабавила мысль, что все это похоже на кино, в котором он – наркоман с ломкой, а Игорь – его драгдилер.
– Выглядишь совсем уныло, – прокомментировал тот, отъезжая от метро и паркуясь у ветхого многоэтажного здания. – Этот препарат значительно сильнее, принимай по половине таблетки. Целую – только в крайнем случае. Те, которые я раньше выписал, вообще не помогают?
– Очень слабо. К тому же кошмары снятся, выспаться вообще не могу.
– Какие кошмары? Как раньше?
– Да вроде того, только…
Игорь перебил его:
– Это из-за отца? Прости, из-за его смерти? – И, не дождавшись ответа, продолжил: – Это прозвучит цинично, но скоро тебе действительно станет легче, потому что из твоей жизни навсегда ушел главный раздражитель.
– Отец? – нахмурился Володя. Ему стало некомфортно.
– Да, – невозмутимо ответил Игорь. – Помнишь, каким ты был, когда мы только познакомились? – Он указал на Володины руки. – И как быстро тебе полегчало, когда ты переехал от источников проблемы – от родителей?
Даже в начале их отношений Игорь раскладывал все по полочкам и, казалось, знал про него больше, чем сам Володя. Копаясь в его голове, кроме прочего, Игорь нашел причину, из-за которой дома Володя не чувствовал себя в безопасности. Вот только сейчас все это было совершенно ни при чем. Володя прекрасно понимал, что смерть отца – это лишь спусковой крючок всей той эмоциональной нестабильности, в которую он погружался. А самая главная причина – его внезапно воскресшие воспоминания, что, казалось, должны были уже давно потускнеть. Но про них Игорю рассказывать не хотелось. Слушать еще один психологический ликбез на тему причин и следствий, почему у Володи едет крыша? Пожалуй, он обойдется без этого.
Володя и сам понимал, что крыша у него уже давно не на месте.
Отрешенно глядя в окно, он зацепился взглядом за огромную пыльную вывеску с названием «Старт» и спросил, будто Игорь и не ждал от него никакого продолжения разговора об отце:
– Ты спешишь?
– Не сильно. – Тот взглянул на наручные часы. – Мне в семь нужно забрать Соню…
– Может, мы тогда… – Володя кивнул на двери под вывеской.
Игорь удивленно изогнул бровь.
– Серьезно – сюда?
– А какая разница?
– Мне – никакой, это ты у нас помешан на чистоте. Хотя… Учитывая твое состояние, вижу, что тебе все равно.
– Зато тут точно есть свободные номера.
Игорь нахмурился.
– А ты вообще хоть на что-то способен?
Володя лишь пожал плечами, а про себя подумал, что, если внезапно уснет в процессе, такой результат его тоже вполне устроит.
Неприветливая грузная женщина за стойкой администрации, даже не поздоровавшись, сразу выдала:
– Номера только двухместные!
– Хорошо, подходит, – просто сказал Володя, проигнорировав хамский тон, и спокойно положил на стойку паспорт. – Любой.
Пока она записывала данные в старый пожелтевший журнал – ни о каком компьютере и речи не шло, – Володя лениво обвел взглядом холл. В другой раз его, может, и удивила бы обветшалость и неопрятность обстановки, но сейчас он едва ли был способен на удивление. Гостиница будто застыла во временах СССР: давно не видела ремонта, лишь разрушалась с годами. Тяжелые волнистые шторы, пыльные ковры, искусственные пальмы в пластиковых горшках – всей этой бутафорией пытались скрыть тот факт, что раньше здесь было обычное то ли семейное, то ли студенческое общежитие. Тут даже пахло совком: из буфета в холл выносило аромат пережаренного кофе и эклеров.
Лифт и вовсе оказался едва ли не археологической находкой – дребезжащий и гремящий, он так хлопнул створками, что Володя вздрогнул. Этому лифту не хватало лишь матерных надписей на стенах и выжженных кнопок.
Когда Володя открыл двери номера, Игорь угрюмо хмыкнул, оглядев потемневшую деревянную мебель в трещинах лака.
– Какой-то клоповник. Вов, куда ты меня притащил?
– Ты можешь уйти, – не подумав, бросил Володя. Прозвучало, наверное, обидно. За спиной раздался тяжелый вздох.
Скинув пиджак, Володя уныло оглядел комнату. Ее ровно пополам делил вытертый ковер – красный с зелеными полосами. Пара старых тумб – кажется, действительно еще общажных. У стен друг напротив друга – две одноместные кровати, а на них – подушки, торчащие у изголовья треугольниками.
– Если я принесу домой Лидке блох, она меня убьет.
Володя пожал плечами.
– Блохи на людях не живут.
Он уселся на кровать, уперся затылком в стену. Лениво оглядел Игоря. Красивый вообще-то. За прошедшие восемь лет его внешность стала привычной, но Володя помнил, как когда-то приходил в восторг от мысли, что этот мужчина принадлежит ему. Не полностью, да: была еще жена и, наверное, другие любовники. Но в моменты близости Игорь вел себя так, словно Володя у него единственный.
– Рассматриваешь, будто впервые видишь, – подойдя ближе, хмыкнул Игорь. Склонился над ним, протянул руку, ослабил узел его галстука, расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, задел прохладными пальцами шею. Володя дернулся – не от пальцев, а от внезапного образа, что ворвался в голову.
Там тоже был галстук, только красный. И холодные пальцы – Володины. И вздрагивающий, смущенный Юра перед ним, его теплая шея, которой ненароком касался Володя, помогая завязывать тот злосчастный галстук. Тогда он считал себя преступником – ведь допускал эти прикосновения, а самому себе врал, что это просто случайность.
Игорь его поцеловал – быстро, напористо, пылко, а у Володи ни один нерв не дрогнул. Он не спал, но казалось, что проваливается во что-то очень напоминающее сон – там пахло пылью, и его тоже быстро и напористо целовали.
Телом он был тут – хотел Игоря, действительно хотел, прямо сейчас. А сознание было значительно дальше и не могло ухватиться за реальность. Будто спичка чиркала о вымокший коробок – трение есть, а огня нет.
Внезапно щека вспыхнула болью. Игорь ударил его – несильно, скорее пытаясь привести в чувство.
– Эй, ты вообще здесь?
Володя поднял на него мутный взгляд.
– А сильнее можешь?
И Игорь даже не стал ничего уточнять – замахнулся и ударил раскрытой ладонью по другой щеке, гораздо сильнее, чем в первый раз.
Скулу обожгло, реальность стала ярче. Володя почувствовал, как горячая волна спускается от щеки по шее и ниже, а сознание возвращается.
Он подвигал нижней челюстью и приказал:
– Еще!
Володя хватал ртом воздух и, прислушиваясь к ощущениям, прикрыл глаза: в голове звенела пустота, будто боль отгоняла воспоминания и ненужные сейчас ассоциации. Они копошились где-то там глубоко, придавленные болью, пытались прорваться. Но снова замолчали, стоило услышать шорох вытягиваемого из шлевок ремня. Володя открыл глаза.
Игорь сложил ремень пополам. Проверяя, шлепнул им себе по ладони.
– Так? – спросил он, усмехаясь.
За собственными мыслями – точнее, за их отсутствием – Володя лишь вскользь подумал, что Игорь ведет себя странно. Но было плевать. Разминая шею и даже предвкушая, Володя медленно стянул с себя рубашку.
– Брюки тоже. И белье, – велел Игорь.
Володю покоробило от его тона – он не привык, чтобы ему приказывали, но тут же послушно расстегнул свой ремень, скинул туфли и стянул брюки, приподнявшись на кровати.
«В конце концов, – оправдываясь, сказал Володя самому себе, – это игра, и Игорь делает все по правилам».
– Перевернись.
Володя, сцепив зубы, послушался. В нос ударил запах залежавшихся перьев от старой подушки. Привязать руки оказалось не к чему – спинка кровати была деревянной панелью. Володе пришлось просто ухватиться за ее край.
«Что же ты делаешь?» – прозвучал будто чужой внутренний голос, но Володя отмахнулся от него, глубже уткнувшись лицом в подушку – так, чтобы ничего не видеть. Почувствовал, как прохладные пальцы касаются спины.
Игорь сказал тихо:
– Еще с прошлого раза следы остались.
Володя предпочел сделать вид, что ничего не слышал. Он терпеливо ждал, и чем дольше Игорь медлил, тем сильнее Володе хотелось крикнуть: «Давай!»
Но тот тянул время, гладил спину – нежно, аккуратно. И на эти прикосновения хотелось откликнуться, поддаться тем самым ассоциациям, мечущимся за завесой боли.
Как будто так уже было когда-то – он видел перед собой спину. Обнаженную, нагретую летним солнцем – его так манило дотронуться до нее, почувствовать ее жар. Очертить пальцами три небольшие родинки на лопатке, а потом коснуться губами. Вобрать солнце, впитавшееся в эту кожу, дышать запахом – таким любимым, таким желанным и родным… Можно было сойти с ума в тот момент, если не отвернуться от загорающего на пляже Юры, глубоко дыша и пытаясь сосредоточиться на плеске воды в речке.
Пальцы Игоря исчезли, и внезапно по середине спины, там, где Игорь его касался, растеклась острая боль. Володя вскрикнул. И не успел даже снова вдохнуть, как на то же место опустился еще один удар. Володя застонал, чувствуя, как боль распространяется по всему телу, как от нее скручивает все внутри. И как пустеет голова.
Еще два косых удара по лопаткам – один за одним. Володя вцепился в изголовье кровати так сильно, что казалось, может его сломать. Укусил угол подушки, заглушая новый стон.
Ремень просвистел в воздухе и обрушился унизительным ударом по ягодицам, а следующий – выше. Володя закричал. От какой-то дикой, грязной смеси боли и обиды внутри все сводило, он готов был уже попросить Игоря остановиться, только бы… только бы он…
«Что же ты делаешь? – снова ворвался в сознание далекий, но знакомый голос. – Зачем?»
И такой яркий образ встал перед ним, будто под закрытые веки залили жидкий солнечный свет: непослушные жесткие волосы, большие карие глаза, опущенные уголки губ. И вдруг – звонкий смех, стирающий печаль с красивого лица.
А на контрасте – прохладные пальцы Игоря, чертящие линии на бедрах вдоль полос от ремня. Они казались ледяными на разгоряченной коже.
«Зачем?» – прозвучало снова, будто Володино сознание пыталось его добить.
И он, пытаясь убедить самого себя, ответил тому далекому голосу:
«Тебя давно нет».
Он поднял голову от влажной подушки, обернулся на Игоря. Тот покусывал нижнюю губу и диким, липким взглядом обшаривал его тело.
Кровать скрипнула под его весом, Игорь погладил обеими руками Володину талию, склонился над ним, ткнулся носом в волосы на затылке, поцеловал ниже – в шею. Прижался всем телом и лег ему на спину.
Володя уловил тонкий синтетический аромат клубники. Он узнал его – запах раздражал, но Игорю нравился этот гель, поэтому Володя покупал для него именно такой.
Ощущая, как влажные скользкие пальцы грубо касаются его ягодиц, Володя услышал возбужденный шепот:
– Ты прекрасен. Ты такой…
«Грязный!» – подсказал собственный внутренний голос.
«…самый лучший на свете, – сказал другой, тот, далекий, – ты самый хороший человек… Это я испорченный, это я виноват, а не ты…»
– Давай уже, – выдавил Володя. Так хотелось заткнуть эти голоса, так хотелось, чтобы Игорь или снова ударил, или…
Но вместо этого по комнате разнесся противный писк звонка.
– Не бери, – шепнул Игорь и, будто издеваясь, стал поглаживать Володю по животу, легко целуя лопатки.
Трель звонка раздражала, а вызывающий абонент не унимался: за первым раздался второй звонок.
Игорь рыкнул – его тоже раздражало.
«А вдруг мать?» – подумал Володя. Она редко звонила ему сама, чаще – он первым набирал. Вдруг срочно?
– Прости.
Пока он дотянулся до брюк и достал из кармана телефон, позвонили в третий раз. На экране высветилось имя Маши.
– Да серьезно, что ли?!
Сперва Володя хотел сбросить – она, конечно, сумела выбрать самый неподходящий момент. Но какой смысл, если она тут же перенаберет снова. Не выключать же телефон.
Володя ответил:
– Маша, сейчас вообще не…
– Володя, срочно! Пожалуйста! – Она орала в трубку. – Прошу!
– Да что опять… – Ему было сейчас так глубоко наплевать на ее проблемы.
– Отец Толи все узнал, я… Господи, я не знаю как… Что мне… Он же убьет их!
– Где ты? – спросил Володя, не успев подумать, чем вообще он может помочь в этой ситуации.
– Возле Исторического музея. Ты приедешь? Пожалуйста!
«Все бросить? Сейчас? Это же бред», – подумал Володя. Но в глубине души вспыхнула секундная радость. Маша позвонила вовремя, ведь, прося Игоря делать все это, Володя предавал сам себя. Но поехать к ней? Правда и оставаться здесь уже не хотелось – после Машиного звонка возбуждения как и не было. Спина ныла, и теперь боль не доставила бы никакого удовольствия.
– Да, я сейчас… – сказал Володя. Завершил звонок и тут же набрал номер такси.
– Ты серьезно? – возмутился Игорь, пока Володя диктовал оператору адрес. – Что бы там ни было, это не может подождать?
– Нет, не может, – отрезал Володя. Одеваясь, он сказал: – Прости, но это правда срочно.
– У тебя там в трубке какая-то баба ныла, – хмуро ответил тот. – В натуралы записался?
– Не думаю, что это твое дело.
Игорь опешил: одновременно удивленно и обиженно вытаращился на него.
– Ты мне мстишь за что-то, да?
– Не выдумывай. – Володя подошел к зеркалу, чтобы надеть галстук, но в последний момент плюнул – свернул его в трубочку и сунул в карман пиджака. – Давай, пока. Сдай, пожалуйста, ключи сам. Уверен, что в этом клоповнике даже не посмотрят, кто сдает.
Сидя в такси, Володя начал злиться, но не понимал – на кого. На Машу, которая не вовремя позвонила и оторвала его? На чужой скандал, участником которого он теперь стал? Или на самого себя – за все, что позволил и хотел позволить Игорю с собой сделать?
Маша ждала его у метро, прячась под зонтиком. Понуро повесив голову, она нервно теребила ткань длинного темного платья. Володя удивился – Маша будто смущалась, хотя еще двадцать минут назад по телефону казалась крайне напуганной.
– Что произошло? Рассказывай, – с ходу начал Володя, подойдя к ней. – Ты оторвала меня от очень…
– От чего бы я тебя ни оторвала, это важнее! – перебила его Маша, вскинув на него неожиданно уверенный взгляд.
Володя удивился такой быстрой смене ее настроения.
– Пойдем, – приказала Маша.
– И что ж мной сегодня все помыкают? – буркнул Володя, послушно шагая следом за ней. – Куда мы идем?
Они спускались по Сумской. Отсюда еще минут двадцать, и можно было бы дойти до дома Толи. Но почему Маша пошла пешком? Тем более в дождь.
– Маш? Ты меня слышишь вообще? Что там с Димой, Толей, его отцом?
Она резко остановилась возле арки Успенского собора, взглянула на двери, нахмурилась и вновь перевела строгий взгляд на Володю. Он даже предположил, что, возможно, окончательно рехнулся и Маши на самом деле тут нет – она ему или кажется, или снится. Иначе с чего бы вечно неумолкающая Маша ему не отвечала?
– Володя… – твердо начала она, но осеклась. Протянула к нему руки, застегнула верхнюю пуговицу на рубашке. Володя внутренне вздрогнул от мысли, что час назад эту же пуговицу расстегивал Игорь.
Вдобавок поправив ему волосы, Маша сказала:
– Просто пойдем внутрь. Я… мне правда без тебя не справиться.
Не говоря больше ни слова, она взяла его под руку и уверенно подвела к дверям собора. Толкнула их, с усилием потянула за собой Володю. Тот краем глаза ухватил надпись на вывеске: «Органный зал Харьковской филармонии».
Стук Машиных каблуков гулким эхом разнесся по пустому холлу старого здания.
– Маша, да какого черта? – выругался Володя, и эхо тут же повторило за ним. Понизив голос, он прошипел: – Я же говорил тебе, ты обещала…
– Я ничего тебе не обещала – это раз, – пылким шепотом ответила она, еще крепче схватив его за запястье. Володя, впрочем, не упирался. – А во-вторых, я все выяснила – Оказывается, Конев…
Она не договорила. Перед ними, как чертик из табакерки, появился работник театра:
– Соблюдайте, пожалуйста, тишину. Вы опоздали, концерт уже идет. – Из-за высокой резной двери зала действительно слышалась музыка – одинокой скрипке аккомпанировало фортепиано.
– Извините, пожалуйста, – пролепетала Маша, суетливо роясь в сумочке. – Вот. – Она протянула билеты.
Капельдинер тяжело на них взглянул, нахмурившись.
– У вас крайние места в десятом ряду. Обойдите с левой стороны. – И приоткрыл перед ними двери.
На Володю обрушились звуки музыки. Он сделал шаг в зал, лишь мельком заметив на сцене силуэт мужчины во фраке, стоящего спиной к залу. Маша схватила Володю за руку и сжала его ладонь так сильно, будто подозревала, что он может развернуться и уйти. Она потянула его за собой, на цыпочках пробираясь между рядами.
Места оказались не лучшими – крайние в ряду, достаточно далеко от сцены. А Маша еще и уселась у прохода, будто стараясь преградить Володе путь к отступлению.
Володя рассеянно рассматривал зал, намеренно не глядя в самый центр сцены, чтобы не замечать дирижера. Поразился величественно возвышающемуся вдоль стены органу – Володя никогда раньше тут не был и не видел такого инструмента. Но сегодня орган молчал. На сцене под ним расположился небольшой оркестр: духовые, смычковые – Володя в этом не разбирался, – всего где-то двадцать музыкантов. Пока играла только скрипка – из-под смычка лилась медленная, спокойная мелодия. Ей аккомпанировал белый рояль в углу сцены. Позади рояля стоял небольшой хор у нескольких микрофонов.
Володя наконец посмотрел в центр сцены. Словно в замедленной съемке – плавно и грациозно – молодой мужчина выводил дирижерской палочкой узоры в воздухе. Он будто включал игру музыкантов, легонько касаясь невидимых кнопок перед собой, и казалось, что музыка, льющаяся из инструментов вокруг него, на самом деле лилась из этой палочки.
Володя присмотрелся к дирижеру. Стройный, высокий. Полы фрака прикрыли ноги почти до колен. Изящные руки. Темные волосы.
Таким мог бы быть Юра. Но ведь таким мог быть и кто угодно другой.
Могла ли Маша привести сюда Володю просто так, не будучи уверенной? Он ведь сказал ей вчера, практически приказал не давать ложных надежд. Она же его поняла… А поняла ли?
Володя прищурился, пытаясь разглядеть дирижера. Но сам себя осадил – двадцать лет прошло. Люди меняются, внешность людей меняется… Вот только…
Володя уперся взглядом в его затылок. Темные непослушные волосы. Настолько непослушные, что злосчастный хохолок – приглаженный, уложенный, наверное, гелем – все равно торчал.
Юра…
В глазах поплыло.
Вдруг стало тихо, музыка оборвалась, казалось, даже сердце замерло. Володя не мог оторвать взгляда от некогда столь любимого затылка.
Он выдохнул, почувствовал такое всепоглощающее, такое яркое и реальное счастье, будто вернулся далеко-далеко назад, в самое светлое время его жизни. Но это ощущение продлилось лишь мгновение.
На сцену под завершающий симфонию плач одинокой скрипки вышел хрупкий красивый юноша, приблизился к микрофону, глубоко вдохнул. А когда музыка замолкла окончательно, он запел. В полной тишине зазвучал сдавленный, надломленный голос. И на Володю обрушился шквал воспоминаний – он аж вжался в спинку зрительского кресла.
Он уже не видел ни сцены, ни происходящего на ней. Он видел Юру – юного счастливого Юру, сидящего на детской карусели среди белого пуха одуванчиковой поляны. Видел, как пушинки кружат в воздухе, попадают ему в рот – а он плюется и смеется, машет Володе рукой.
Дирижер на сцене слегка повел палочкой в воздухе, голос солиста окреп и усилился.
А в воображении Володя увидел свое отражение в зеркале – совсем юное лицо, очки в роговой оправе, отчаяние в глазах, кривящиеся от злости губы. И хочется ударить по этому лицу, разбить к чертям зеркало, только бы избавиться от монстра внутри себя – того, что так настырно подсовывает в сознание юного Володи грязные, пошлые видения.
А следующим кадром – руки в клубах пара над кастрюлей. Запотевшие стекла очков – ничего не видно перед собой, только жар, только приятная, отрезвляющая и одновременно пьянящая боль в руках.
«Перестань, что ты делаешь? – Юрины руки – изящные пальцы пианиста, гладящие его мокрые покрасневшие ладони. – Зачем? За что ты так с собой?»
Следом еще один образ – Юрины колени. Они такие холодные, Володя греет их своим дыханием, целует украдкой и улыбается, чувствуя, как Юра вздрагивает от его прикосновений.
«Ты самый лучший, ты самый хороший человек. Это я плохой, это я виноват, не ты…» – шепчет он.
На сцене дирижер взмахнул рукой, слегка скрестив пальцы. Пианист заиграл другую, незамысловатую мелодию, и Володя услышал в ней плеск речной воды.
В вечерних сумерках отблесками пионерского костра сияет Юрино лицо. Беспросветная грусть в его глазах на контрасте с улыбкой – тоже грустной, но такой родной.
«Пусть хотя бы так улыбается, пусть просто улыбается всегда».
Но тут же эти глаза наполняются слезами. Солнце окончательно скрывается за горизонтом, по плечам холодным дыханием ночи бегут мурашки.
«Что бы ни случилось, не потеряйте себя», – дрожащим голосом Юры звучат строчки, записанные в тетради. Володя смотрит на него – Юра плачет, и сердце сжимается оттого, что они прощаются. А собственный внутренний голос повторяет: «Навсегда, мы прощаемся навсегда».
Солист тянул низкую ноту, ее подхватил хор, не перебивая ведущий голос, а наполняя его силой. Они пели на неизвестном Володе языке, пусть не понимал слов, это было и не нужно – он знал, о чем поет этот тонкий нежный голос.
В памяти вспыхивают лица – одно за одним. Нахмуренный лоб отца, волнение в глазах матери, ее дрожащие губы.
«Не переживай, мы во всем разберемся», – ее неуверенный мягкий тон.
И еще одно лицо – делано вежливое, мгновенно вызывающее подозрение и желание спрятать взгляд.
«Расскажи, что тебя беспокоит?»
Липкий страх, неуверенность, стыд. Слова, которые нужно сказать, застревают в горле, их приходится давить из себя:
«Я болен… Я хочу вылечиться от этого…»
«Так от чего? У меня широкий профиль, я работаю с разными расстройствами».
«Я испытываю тягу… кхм… сексуальное влечение к мужчинам».
Дирижер резко взмахнул рукой.
Смычки легли на струны – заплакали сразу несколько скрипок, загудели виолончели. Солист и хор присоединились к оркестру.
«Ты должен долго и внимательно рассматривать эти фотографии, ищи, что тебе в них нравится, не думай ни о ком, кроме этих женщин, и постарайся получить удовольствие».
Володя принимает из рук врача стопку фотографий, опасливо переворачивает верхнюю, видит обнаженную женщину. Красивая обложка, но гнилое содержание, будто червивое яблоко. Володе кажется, что в его ладонях копошатся личинки, хочется отбросить эти фотографии, но нельзя.
И тут же в памяти снова возникает Юрино лицо – неуверенный взгляд, живой интерес в глазах.
«Знаешь, я у отца в запрещенном журнале как-то видел, что женщин… Знаешь, их можно не только как обычно, а еще по-другому… Ну, Володь, я уже у тебя как у друга спрашиваю, мне же просто любопытно…»
Вступили духовые – резко и громогласно прокатились по залу шквалом эмоций так, что зашлось сердце. Солист взял высокую ноту, хор усилил ее, а на Володю обрушилось самое мерзкое воспоминание, которое он долгие годы пытался похоронить глубоко внутри.
«У меня ничего не получается».
Врач смотрит на него, нахмурившись, задумчиво чешет подбородок.
«Значит, пойдем на крайние меры».
Володя согласен на все. Врач раскладывает перед ним снимки обнаженных мужчин. Володя отводит взгляд.
«Смотри!» – приказывает врач.
Володя смотрит и ощущает, как ему закатывают рукав рубашки. В нос бьет запах спирта, тонкая игла входит под кожу.
«Сейчас будет тошнить. Продолжай смотреть», – говорит врач и ставит перед Володей эмалированный таз.
Он смотрит. Изящный изгиб бицепса, впадина под ключицей, сильная шея, щетина на подбородке, уложенные светлые волосы. Модель. Володе нравится тело, но не нравится лицо. Он отводит взгляд – ему не хочется смотреть. Он чувствует, как его начинает мутить.
Под закрытыми веками видится совсем другое лицо. Любимое, застывшее в памяти на всю жизнь. Его тонкие губы, которые так хочется целовать, что нет сил сдержаться. И это лицо так близко, и с губ Юры слетают признания. Так настойчиво обнимают руки, так отчаянно пальцы цепляются за плечи.
«Пожалуйста, Володя. Если мы не сделаем этого сейчас, не сделаем никогда. Это последний наш день, я хочу тебя запомнить, ты единственный».
Володя в своей отчаянной фантазии целует его, такого красивого, такого родного, а над ними – огромный, как небо, купол ивовых ветвей скрывает их от всего мира.
Володя падает на колени перед тазом. Тошнота подкатывает к горлу так резко, что он не успевает отогнать свою прекрасную фантазию. Его рвет, он чувствует, как по щекам от мерзости и напряжения текут слезы, а под закрытыми веками в этот момент улыбается Юра.
Прогремели финальные аккорды, оркестр затих. В наступившей тишине угасал голос солиста, медленно отходящего все дальше и дальше от микрофона.
Володя уставился в спину дирижера. Юра. Он живой, настоящий. Реальный. Юра здесь.
Володя почувствовал, как к горлу подкатила фантомная тошнота, а голова пошла кругом. Нет. Он не может тут оставаться.
Володя резко поднялся, грубо толкнул Машины ноги, проходя мимо нее. Краем глаза уловил, что та попыталась схватить его за полу пиджака, но он вырвался и бросился прочь из зала. Хватит с него!
Выбегая из здания филармонии, на ходу диктуя адрес диспетчеру такси, Володя повторял одну-единственную пульсирующую в голове мысль: «Сбежать, оказаться как можно дальше отсюда, сейчас же».
Он догадался, чего хотела Маша, но не мог позволить себе предстать перед Юрой после всего, что сделал. После того как предал его и продолжал предавать столько лет. Даже сегодня – пусть и не по своей воле, пусть и не зная, что идет на его концерт… Он явился сюда, даже не отмывшись от Игоря. С красными полосами на спине под рубашкой – от ударов, которыми хотел заглушить память о Юре. Он не имел никакого морального права даже говорить с ним теперь.
Сидя в такси, рассматривая улицы города, по которым он все дальше и дальше уносился от Юры, Володя продолжал убеждать себя в этом.
Внутренний голос был прав. Того Юры больше нет. Тот юный Юрка, которого Володя любил двадцать лет назад, давно исчез. И сейчас там, на сцене, дирижировал оркестром совершенно другой мужчина. Мужчина! Молодой, талантливый, красивый мужчина, а не юный, неопытный, трепетно-прекрасный Юрочка!
Этот Юра изменился, он уже давно уехал от той жизни, которая когда-то была у него здесь.
На концерт пришло много людей. Значит, его знали. Значит, Юрину музыку слушали в Харькове. И, скорее всего, Юра не впервые приезжал сюда. Но он не искал Володю, иначе пришел бы под иву и обязательно нашел. А если Юра не искал с ним встречи, значит, не хотел ее. И тогда Володе тоже не стоило. Им нельзя было встречаться, тем более сейчас. Он не посмел бы посмотреть теперь Юре в глаза.
Уже выезжая из города, Володя попросил таксиста остановиться возле аптеки. А по возвращении домой, забыв о предупреждении Игоря не превышать дозу, закинул в себя сразу две таблетки.
Насыпав корма Герде, он кое-как стянул с себя пиджак, бросил его на пол у кровати. На рубашку и брюки сил уже не хватило – Володя просто упал лицом в подушку.
Почувствовал, как в руку, свисающую с кровати, ткнулся мокрый нос. Герда грустно скулила, требуя ласки. Володя, ощущая, как начало мутнеть сознание, слепо погладил ее по голове.
– Все хорошо, девочка. Завтра все будет хорошо…