8. Отто

Я веду отряд обратно в Трир. Моя лошадь впереди остальных, потому что я хочу путешествовать в тишине. Я не обращаю внимания на других охотников и скрип тюремной повозки, прислушиваясь только к своим мыслям. И эху криков сестры.

Все пошло не по плану.

И теперь Хильда…

Не думаю, что она мертва. Ведьма, она называет себя Фрици, похоже, не думает, что Хильда мертва. Просто пропала.

– И она в безопасности, – настаивала ведьма. Она явно думает, что Хильда сбежала, но я знаю, что это не так. «Так где же она?»

Черт бы побрал эту ведьму, представляю, как все выглядело с ее точки зрения. Невинную женщину арестовывают за колдовство, приговаривая к смертной казни от истязаний или сожжению на костре. Настоящая ведьма попыталась спасти ее, и…

И теперь все мои планы полетели к чертям.

Я учел все, взвесил шансы, обдумал возможности. Рассмотрел все вероятные исходы.

Но не учел настоящих ведьм.

Они не должны быть настоящими! В этом и смысл!

Бертрам пришпоривает коня, чтобы ехать рядом со мной. Чем ближе мы подъезжаем к городу, тем шире становятся дороги. Мы миновали нескольких торговцев, которые собираются на Кристкиндэмаркт[18], но все сторонятся, завидев хэксэн-егерей в черных плащах.

– Это с трудом укладывается в голове, – тихо говорит Бертрам.

Он ближе всех мне по возрасту и является главным охотником из тех, что служат под моим началом. Он прошел нелегкий путь, его история полна арестов и сожжений, а записался он в охотники, когда был моложе Йоханна. Возможно, из-за этого он испытывает ко мне что-то вроде духа товарищества, несмотря на отсутствие у меня желания общаться с ним.

– Сколько лет мы этим занимаемся? – беспечно продолжает он.

«Слишком много», – думаю я.

– Но я еще не видел настоящей колдовской силы, – продолжает Бертрам. – Хотя, – добавляет он задумчиво, – встречал одного из первых хэксэн-егерей, и он клялся, что магия реальна.

У меня округляются глаза. Не секрет, что архиепископ нанимает в качестве охотников молодых людей. Оправданием всегда служило то, что юноши сильнее телом и их души более невинны, а и то и другое необходимо для поимки ведьмы. Но мне только сейчас пришло в голову, что, хотя аресты и продолжаются уже много лет, я нечасто общался с кем-то из первых хэксэн-егерей.

– Он говорил, что поначалу ведьмы боролись с помощью магии, – продолжает Бертрам. – Сказал, что видел это собственными глазами. Некоторые из охотников сошли с ума, и архиепископ отправил их в монастырь. Я решил, что он тоже спятил, раз несет такую чушь. – Бертрам замолкает, оглядываясь на фургон. – А теперь я думаю, что первые хэксэн-егери, возможно, сражались с настоящими ведьмами, и оставшиеся, должно быть, ушли в подполье или что-то в этом роде.

Я по-прежнему молчу. Дай Бертраму малейшую возможность, и он будет болтать часами. Я привык его игнорировать, но впервые нахожу то, что он говорит, стоящим.

– Ну что ж… – Бертрам смотрит на меня. Очевидно, что он прощупывает почву, пытаясь понять, как много я ему позволю. Встану ли на защиту веры хэксэн-егерей, отчитаю ли за то, что он не проявил слепого послушания.

Я ничего не говорю. Вчера я ударил Йоханна за богохульство, но у Бертрама, по крайней мере, хватает ума говорить так тихо, что его слышу только я.

– Я всегда считал, что это вроде как обман, – говорит он, понизив голос. – Я имею в виду, нельзя не заметить, что, когда мужчина хочет другую жену, проще сжечь настоящую как ведьму, чем получить одобрение папы римского на развод. Если в городе два пекаря, один обвинит другого в колдовстве, чтобы не было конкуренции.

Обвинения, которые разносятся по Триру, подпитываются жадностью и страхом. Если хочешь получить выгоду, нужно просто зажечь спичку. Если ты чем-то отличаешься от остальных – кажешься слишком шумным или слишком тихим, слишком сильным или слишком слабым, – тебя отправляют на костер.

Все мы – каждый житель епархии – причастны к этому. Пока архиепископ проповедовал об очищении города от греха, мы только наблюдали. Сначала он запретил въезд в город протестантам, затем евреям. В Трире должны жить только католики.

Но этого оказалось недостаточно.

Затем настала очередь ведьм. Но их не запретили – их стали убивать. Теперь, когда уже слишком поздно, в городе зреет недовольство. В Трире остались хорошие люди, готовые сражаться. Но они только шепчут о бунте. Им нужно что-то погромче ревущего пламени, чтобы подтолкнуть к восстанию.

Однако страх пока сдерживает сопротивление. Архиепископ поступил хитро. Разделил людей, заставил их чувствовать себя одинокими. Дал понять, что, если они не подчинятся, их заклеймят как ведьм.

И сожгут за колдовство на костре.

Я понимал это с самого начала, когда мою кричащую мать бросили в огонь.

Но я думал, что, возможно, другие – даже в отрядах хэксэн-егерей – просто охвачены паникой и не видят правды. Вот почему, как я предполагал, на роли, которые вызывали ужас у мужчин, назначали мальчиков. Юношей радикализировать легче, можно было ожидать от них слепого послушания.

Хильда понимала это. И, благослови ее Бог, умоляла меня перед своим арестом не чтобы спасти себя, а чтобы попытаться спасти других. Чтобы заставить охотников понять: невиновна не только она, но они все.

Но Бертрам явно знает правду. Несмотря на то что ему говорили о колдовстве, он никогда не верил в него.

И все равно разжигал костры.

– Интересно, будет ли она гореть иначе, чем другие, – говорит он с любопытством.

Я смотрю на него из-под капюшона.

– Если ты с самого начала знал, что сожженные на самом деле не были ведьмами, почему ты все еще носишь плащ?

Бертрам пожимает плечами, черная ткань колышется.

– Это работа, – говорит он.

К моему горлу подкатывает приступ тошноты.

Я видел зло – коммандант Кирх не поднялся бы на вершину карьерной лестницы, если бы точно не знал, что делает. Палач хвастается богатством, которое он заработал, участвуя в судах над ведьмами. Он знает, что делает. Он наслаждается жестокостью, которая приносит ему прибыль. Архиепископ, возможно, самый злой человек из всех, кого я знаю, ведь он все это придумал.

Я видел зло.

Но до этого момента, до разговора с Бертрамом, я и не осознавал, как часто зло носит маску сострадания.

* * *

Трир раскинулся на западе, шпили церквей устремляются в утреннее небо, сияя за городскими стенами в ореоле святости.

Мост через Мозель ведет к восточной городской стене, по этой дороге проходит самый оживленный транспортный поток в город. Но вне городских стен тоже есть здания, построенные из камня, который уже крошится, много веков назад, другие – это временные деревянные конструкции.

А еще здесь римские руины.

Вместо того чтобы направляться к воротам, я увожу отряд с главной дороги, направляюсь к восточной части Трира, за пределами крепостной стены. Слева возвышаются руины древнеримских бань, покрытые обломками и щебнем, оставшимися после того, как люди разворовали каменные блоки.

Этот город построен на костях рухнувшей империи.

Гигантские каменные глыбы возвышаются у обочины дороги, создавая проезд, к которому я направляю отряд. Я слышу глухой стук и злые проклятия, доносящиеся из тюремного фургона, когда Фрици швыряет в деревянном ящике, который подскакивает на дороге.

Я поворачиваю лошадь назад, отмахиваясь от Йоханна, который едет самым последним. Отряд хэксэн-егерей передвигается с обычной легкостью. Мы все, даже самые юные, уже участвовали в перевозке заключенных.

Римляне убивали кельтов ради забавы, после того как поработили их. Рассказывают истории, как гладиаторы в блестящих доспехах выходили на арену, сверкая металлическим оружием, и сталкивались с голодными избитыми кельтами, вооруженными только палками и камнями. Иногда римляне ловили медведей или, что еще хуже, диких кабанов и позволяли природе убивать людей, поклоняющихся природе.

Ради забавы.

Интересно, сочли бы те кельты свою смерть лучшей, чем та, на которую мы обрекаем их потомков-ведьм?

Я спешиваюсь, отдавая поводья одному из парней. Даю знак остальным, чтобы они отошли, и подхожу к тюремной повозке. Мои ботинки стучат, когда я поднимаюсь на ступеньку и, взявшись за железные прутья окна, подтягиваюсь и заглядываю в камеру.

Ведьма – Фрици, напоминаю себе, – забилась в дальний угол. Косые лучи света не добираются до нее, но даже в темноте я замечаю яростный блеск ее глаз. Узнавание мелькает на ее лице, когда она понимает, кто смотрит на нее сверху вниз.

Узнавание быстро сменяется ненавистью.

Я не был уверен, что буду делать, пока не увидел ее. У меня возникла идея, когда она заявила, будто мне на все плевать, пока у меня есть ведьма, которую можно посадить в тюрьму. Она права – мне действительно нужна ведьма, которую можно посадить в тюрьму. И тем не менее я размышлял об этом все долгое утро. Теперь же, когда я вижу ее ненависть, меня наполняет решимость, необходимая, чтобы действовать.

Я присоединился к хэксэн-егерям после того, как они сожгли мою мачеху. Не потому, что верил в них.

Я хотел уничтожить их изнутри.

На протяжении многих лет я продвигался по карьерной лестнице, скрывая маленькие обманы – незапертые камеры, детей, которые исчезали до того, как их успевали арестовать, предупреждения, которые давал семьям, помогая бежать, прежде чем к ним придут охотники. Наследие моего отца-фанатика придавало мне авторитет среди хэксэн-егерей, но любовь мачехи всегда помогала держаться подальше от них.

Однако что бы я ни делал, этого всегда было недостаточно.

Особенно после того, как я воспользовался именем отца и стал вторым охотником после герра[19] комманданта. Всегда было понятно, что Дитер Кирх не просто выполняет приказы архиепископа. В его действиях нет веры или слепой убежденности в том, что он творит добро.

Ему нравится убивать. Он наслаждается этим. Он работает над тем, чтобы сделать убийства еще более мучительными, запихивая обвиняемых в ужасные тюрьмы и клеймя невинных людей буквой «D», обозначающей dämon – демон, прежде чем казнить.

Он не хочет, чтобы сожжения ведьм прекращались. Крови, пролитой на улицах Трира, ему никогда не будет достаточно.

Раньше я думал, что мания сжигать ведьм утихнет, и надеялся только спасти как можно больше людей, прежде чем орден хэксэн-егерей придет в упадок. Но когда я сблизился с коммандантом Кирхом, когда увидел всю глубину его порочности, я понял…

Ничто, кроме восстания, не остановит охоту на ведьм.

Поэтому мы с сестрой разработали план.

Все было продумано. Месяцы подготовки – кража ключей от дверей тайных туннелей, продумывание маршрутов для побега, подрыв системы связи, – все это имело смысл, только если я арестую Хильду и предам ее суду. Она бы организовала заключенных, а я бы освободил их.

Массовое сожжение, запланированное архиепископом, казалось переломным моментом. Освободить всех в разгар рождественского поста, на Кристкиндэмаркте, где все могли это увидеть.

Пока я был в патруле на юге, я подготовил последние составляющие плана, даже договорился о лодке, которая доставила бы нас с Хильдой из Трира в Кобленц по реке, чтобы мы оставили позади все воспоминания об этой жизни. Я бы не смог оставаться в епархии, если бы, ворвавшись в базилику, освободил сотню ведьм, но я надеялся, что этого мятежного акта будет достаточно, чтобы побудить людей выступить против зла и остановить круговорот страха, в котором их держит архиепископ. Мой план состоял в том, чтобы бороться, находясь внутри ордена, и спасти как можно больше людей, а затем сбежать в другое королевство или епархию, где я мог бы начать с сестрой новую жизнь.

Но с исчезновением Хильды, куда бы ее ни отправила эта hexe, я потерял связь с заключенными.

И я потерял сестру.

Я стараюсь не думать об этом, хотя мысль причиняет почти физическую боль. Кажется, ведьма уверена, что Хильда в безопасности. Знаю, Хильда хотела бы, чтобы я сосредоточился на спасении невинных. Но я чувствую себя разбитым и потерянным, когда думаю, что она… где-то в другом месте.

«Сосредоточься», – напоминаю себе. Я годами учился выглядеть безжалостным хэксэн-егерем. Быть вне подозрений.

Я не сдамся теперь.

Я грозно смотрю на Фрици. Ей не хватает места, чтобы встать в полный рост, но она не съеживается.

Она осталась моей последней надеждой.

Я прижимаюсь лицом к решетке.

– Послушай, – говорю я шепотом, чтобы слышала только она. – Делай, что я говорю. В точности.

– Ты не можешь заставить меня…

– Если хочешь выжить, слушайся меня. Я могу спасти тебя, если ты будешь слушаться.

«Я могу спасти вас всех», – говорю себе.

И надеюсь, что это так.

Загрузка...