Седой
– Как она спрашиваю у охранника, стоящего у дверей Машиной комнаты.
– Не знаю, – отвечает безразличным голосом. – Десять минут назад последний раз стукнула по двери, ойкнула, заревела. И спустя пару минут заткнулась.
– Замолчала, – рявкаю я.
– Что? – округляет тупые глаза.
– Не заткнулась, а замолчала, – говорю зло.
– Какая разница.
– Ты хоть проверил, что с ней?
Мотает своей тупой башкой.
– Зачем? Угрюмый сказал, что она плохо себя вела, а по правилам этого места, если плохо себя вел, значит, наказан.
– Дебил, – скриплю зубами. – Она же девочка. Нежная молодая. Могла руку поранить, – едва справляюсь с чувствами.
Охранник открывает мне дверь, и я вхожу в комнату. У порога стоит чемодан, лежит дорожная сумка. Сама Маша сидит на полу, держит одной рукой вторую. Окровавленную.
– Мать твою! – гранатовое пятно растеклось на светлом пушистом ковре. И я стопорюсь. Вид крови возвращает мне свежие воспоминания предпоследнего задания, когда всё пошло не по плану. И пострадали домочадцы.
Пока меня душит воспоминание и жжет душу, Машенька терпеливо глядит на меня. Ее ангельское личико заревано. Так и хочется взять девчонку на руки и пожалеть.
– Яр! Принеси большую аптечку. Ту что для ран, – командую охраннику за дверями.
– Не надо мне от вас обоих ничего, – выдает звонким голоском Маша. – Я в больницу поеду, там мне заштопают рану.
– Нет. В больницу ты не поедешь, – отвечаю жестко. – Я сам тебе всё что надо заштопаю. Поняла? – смотрю на девчонку угрожающе. Так для профилактики. А еще для того, чтобы разогнать теплые чувства в груди, которые появились у меня при виде раненного обиженного жизнью и родным отцом воробья.
– Пустите меня в больницу, – шепчет Маша, пытаясь встать на ноги. Все плывет перед ее глазами, она качается и обмякает у меня на руках.
Вроде немного крови потеряла, но видно, испугалась. А может, голодная и никто ее больше не кормил сегодня, кроме меня.