Проснулся от духоты и стекающей по щеке слюны. Утеревшись ладонью, осторожно открыл глаза. Под деревянным потолком бодро летала и жужжала толстая муха. Окна были целы, щеколда – на месте.
– Жив. Мать его, жив, а!
Савелий отметил, что спал одетый и поверх покрывала. Брюки облепили ноги, словно лосины, а рубашка была безмерно удивлена, но не отказалась стать второй кожей. Савелий вспомнил, что кинул в портфель растянутые тренировочные штаны и неведомо откуда попавшую ему в руки еще на первом курсе тельняшку – очень уж тогда задушевно отмечали день воздушно-десантных войск и те, кто имели отношение к нему и те, кто просто был рад поддержать празднующих. Правда, наряд этот предназначался для дома, но, если что, пока нормальные вещи после стирки в озере – тут Савелий почему-то сдавленно заржал, вспомнив картины с босыми, полощущими простыни в озерах бабами – будут сохнуть, то в этой дыре можно походить и так. Удовлетворенно и крепко похлопал себя ладонями по щекам, скатился с высокой кровати. Та, скрипнув пружинами, нагнулась и вернулась в прежнюю форму. Окна запотели напрочь, пуская на подоконник редкие капли, стекающие к глиняным горшкам с ярко-красными геранями.
– Лучше бы вы запотели вчера, родимые. – На лбу вдруг тоже появилась легкая испарина. – Стоп. Какие цветы? Если в этом доме никто не жил много лет?
Савелий, хоть и не отличался тонкостью восприятия и склонностью к бытовому анализу, но иногда удивительно четко выхватывал какие-то интересные или странные детали из происходящего. Заглянув в горшки – не поверил и ткнул в них пальцами. Земля была не просто полита недавно, но даже некоторые капельки, надувшись, еще сидели на поверхности, слабо отражая в себе дневной свет. – Что за чертовщина здесь происходит?
Засов по-прежнему был закрыт и сомнений не вызывал.
– Надо будет чуть позже обследовать погреб и подвал. Может, и там найду что интересное. Более безопасное, чем бегающие избы. А дня через три валить надо отсюда. Иначе за неделю в этой дыре я не только запотею, то и замохрею и заболочусь.
Толстая муха, спустившись с потолка, тоже захотела что-нибудь обследовать и залезла на вчерашний капустный пирог.
– Нет. Он точно мой! – Назидательный жестом Савелий пригрозил мухе и сдвинул засов.
Наисвежайший воздух с запахами ромашек, спелых яблок и разогретого дерева приятно ударил в нос и в голову. Савелий было занес ногу для шага, да тут же так и застыл на верхней ступеньке. Впереди, спустя пять ступенек, перед самой нижней – стояли три небольших дуба. Отложив пирог на пол на оторванный тут же виноградный лист, медленно отряхнув руки, спустился.
– Это деревенские так с приезжими шутят? Дубы вкапывают? Странная шутка.
Вокруг никого не было. Лишь коровы мычали вдалеке, и со стуком бились ночные бабочки в окно избы. – Шутка не оценена, ну да ладно. – Савелий, чуть присев, дернул одно из деревьев вверх. То не пошевелилось. – Молодцы, хорошо постарались.
Деревья лишь недоуменно колыхали листьями в ответ на заигрывания ветра. Ни один из трех дубов поддаваться не собирался. Земля не выглядела свежевскопанной.
– Может, я вчера зашел с другого хода? – Сзади послышался шум. Курицы наперебой расклевывали остаток капустного пирога. – Курицы откуда? Забрели от соседей, что ли?
Курицы с радостью ответили, заголосив разом по всему двору. Несколько десятков пернатых разного вида мирно паслись, склевывая разбросанные по двору зерна, а из-за сетчатого забора понеслось заполошное кудахтанье – судя по всему, наседки снесли яйца.
– Это что за хрень вообще происходит? – Савелий обратился с вопросом разом к трем дубам. Дубы спокойно пошелестели в ответ – это не хрень, это курицы. И еще петух. Петух, вздыбив разом все перья и подняв еще рядком перья на хвосте истошно завопил свою побудную песню, и побежал за очередной курицей, тут же потеряв важный вид.
С задней стороны дома оказалась огромная белая чугунная ванна с растущей в ней березой, длинный деревянный стол с двумя табуретками и кресло-качалка, с виду исправное. Но дополнительного входа не оказалось. Лишь со стороны соседнего двора с вытоптанной по форме дома травой вспорхнуло что-то темное. А за забором зашевелилось что-то белое.
– Вот всегда думал, что я за любую движуху. Что постоянно мне событий каких подавай. Но что-то, может, постарел я уже. – Савелий медленно подходил к забору. Сунув по привычке правую руку в карман брюк, и ища там что-нибудь тяжелое или острое, наткнулся лишь на ткань, в которой хрустнуло. – Не хочу событий. Хочу нудной предсказуемости. Прям нуднейшей!
Из-за забора на него глянули прекрасные прозрачные синие глаза с блестящими изогнутыми ресницами. Упитанный белый бычок, смотря прямо на него, чесал о забор левый бок. Забор покачивался в унисон.
– Шел бы отсюда, лысый товарищ. – Бычок, перестав чесаться, обиженно посмотрел на собеседника.
Спустя пару часов придорожная пыль заполнила всю деревню, словно туман. Савелий уже устал тереть глаза, да и попытки избавиться от скрипа на зубах тоже оставил.
– Если бы я не собирал истории, а сочинял, то сегодня бы точно главными героями была повозка со взмыленными лошадьми и бешеным небесным кучером, что вспахивает колесами повозки землю вниз на пару метров так, что некуда ей деваться, кроме как в небо лететь. Кстати, про небеса. – Нырныв рукой в карман, достал вчерашний мешочек. – Вдруг светило сквозь слой пылищи в него – да и проглянет.
Савелий развернул потертую тряпицу и, не разбирая, взял первое попавшееся, сразу приложив к правому глазу и задрав голову. Через зеленое пятно вроде и правда – или показалось – проглянул светлый луч.
– Ох ты ж!
Савелий врезался с размаху во что-то темное, чуть не сбив. Пока протирал глаза и искал на земле выпавшее стекло, подумал, что врезался в овцу, но спустя пару секунд понял, что с предположением ошибся. Перед ним сидел мальчик с палкой в руке. Стекла, завернутые наспех, сунул в карман.
– Ты что здесь делаешь? – мальчику он удивился так, как если бы уже пару часов ходил не по пустой безлюдной деревне, а по заведомо абсолютно безлюдной планете. Попытки найти нового рассказчика или собеседника не привели сегодня ни к чему. На лавках вдоль заборов не было ни души. Не слышны были ни голоса из-за заборов, ни шум тракторов с поля, ни звуки ведер, зачерпывающих воду с колодцев. Даже коровы мычать перестали. Пришлось даже, спустя два часа такого обхода, гнать от себя всякие непонятные мысли, куда могли все исчезнуть. – Посреди дороги зачем сидишь?
– Я не посреди сижу, вообще-то, – Мальчик громко втянул воздух и чихнул, – а возле собственной калитки. Отойди. Так долго рисовал, и все зря. – Мальчик что-то стал выводить палкой прямо на пыльной тропинке.
– Как ты там вообще что-то видишь. Я вот и ног своих даже не вижу в этом пыльном мареве.
– Ну и зря. Ноги надо видеть. Особенно, когда они идут.
Савелий хотел, было, ответить, но замолчал. Мальчик со знанием дела – видно было, что не первый раз это делает, выводил в пыли какие-то плавные линии, что-то заостряя, а что-то штрихуя. Вроде как уши, а это – похоже на глаз, а там – хвост.
– Ты рисуешь мышь?
– Какая мышь, дядя? Это крыса, всем известно.
– Кому – всем?
– Всем в нашей деревне, конечно. Хотя – и в соседних тоже рисуют. Только ленивый не рисует, хотя и нет таких.
– Ничего не понимаю. Вы рисуете крыс? Они воруют у вас зерно, портят урожай – вы за это их рисуете?
Мальчик застыл было на минуту, с удивлением посмотрев на собеседника, но тут же отвлекся опять на рисунок, выводя последние штрихи.
– Ты тот самый собиратель историй, значит? Плохой собыиратель, если ничего не знаешь про крысу-изумруда.
– Да вот точно не слышал ни о чем таком.
Мальчик, аккуратно засунув палку в щель в заборе, видно было, что делает это тоже не в первый раз, отряхнул руки и встал, довольно любуясь работой. Полюбоваться и правда было чем. Крыса получилась почти как живая. В меру упитанная, со светлым пузом и темной спинкой, умной вытянутой мордой и острым глазом – она протягивала лапы так, будто показывала куда-то.
– Крысу-изумруд хочет увидеть каждый. Ха! Еще бы не хотеть! Такое богатство – и сразу на голову!
– Крысу-богатство на голову?
– Какой глупый человек! Ну да расскажу. – Мальчик осторожно встал на цыпочки и заглянул в окна через забор. – Бабка мне, правда, не велит ни с кем посторонним разговаривать, но я все равно уже с тобой разговариваю.
Мальчик сел на скамью и со вздохом опять посмотрел на рисунок.
– Мне бы вот ее дождаться. Деда бы отправили на лечение в городскую больницу, и я бы учиться потом поехал в город. Но приходит она теперь не ко всем. А только…
Савелий, стараясь не задеть мальчика, попробовал было сесть рядом, да не рассчитав собственных размеров, промахнулся и упал, разом треснувшись затылком о забор и подняв клубы пыли. Мальчик удрученно вздохнул и сделал вид, что не заметил промаха. Савелий, воздержавшись от того, чтобы потереть крепко ушибленный зад, аккуратно примостился рядом.
– Когда-то очень давно, меня тогда еще и не было, в нашу деревню пытались провести воду. Приехало очень много рабочих. Жители деревни поначалу против были. Вода из колодцев их устраивала. Гневить больше положенного сущностей земных негоже было тоже. Одно дело – разрешения у них попросить и урожая хорошего, а после огород копать и деревья сажать. Другое совсем – ниже лезть землю тревожить для своих других утех. Вслед за людьми приехали сюда и большие машины. Копать начали. Шум стоял вокруг деревни день и ночь – ходили чужие по улицам, за заборы заглядывали, курей подворовывать стали, с огородов всякое рвать. Вместе с ними и тварей других прибавилось. Стали крысы шнырять по дворам, домам, больше обычного. Такие наглые были, что и кошки их бояться стали – те и сами так в драку лезли, что несдобровать было и самому большому коту. Не знали жители что и делать уже, хотели на большой совет со старейшиной собираться – но как только решили – все и прекратилось в один день. Свернули все вокруг деревни вмиг. Собрали все, и уехали. Остались только ямы глубокие после них да места от кострищ и мусор. Была деревня без воды с кранов – так и осталась с чем была. Но и не горевал никто – привыкли как есть, так и хорошо. Лишь бы чужие больше не тревожили мест здешних. А вместе с ними исчезли и крысы. В общем, нарадоваться все не могли. Ямы позабросали, как и не было ничего. Но только стала с тех пор штука одна странная происходить. Стали жители то одного двора, то другого на порогах своих встречать крысу на рассвете. Ко всем она одинаково приходила. И крыса-то – одна и та же. Узнавать ее стали спустя две недели. Толстая, холеная, спинка темная, а живот светлый, глаза еще, говорили, кто видел – другие какие-то. Чи зеленые, чи изумрудные – но сверкали так, что пугали шибко.
– И что – кидалась, небось, на каждого? – Савелий, резво зачесав нос, чихнул. Так, что и лавка подпрыгнула, а потом еще и еще.
– Что ты! Кидалась! Скажешь, тоже. – Мальчик недовольно встал с лавки и еще раз любовно оглядел свой рисунок. – Наоборот. Будто ждала чего. Ее гнали, а она сидит, ждет когда подойдут, отбегает, и опять ждет, чтоб подошли. Люди уже стали думать, что как зазывает куда их. И палками в нее швыряли, и собак натравливали, и гуси за ней гонялись. Как-то даже дед Макар ящик в нее швырнул, по хвосту попал. Перестала появляться она тогда на пару недель. Потом опять стали видеть ее. Пуще прежнего стала она под ноги кидаться, будто вела куда. Неладное люди еще больше заподозрили. Что завелась нечисть какая может после вмешательств в дела земные. Кто пойдет за крысой – того и уволочет гадина подземная. Стали люди в нее пуще прежнего тоже швырять все, капканы подкладывать да еду отравленную. Та – осторожней стала. Не хаживала больше в дворы, где ее обижали. Таких дворов стало совсем много. Только пара оставалось, где не трогали ее. Где хворые жили, стар и млад только. И вот, поговаривают, как-то по осени мальчик Тишка, у которого из родных только мать не ходячая была и бабка старая, сидел во дворе на пороге на рассвете. А сидел он часто так, потому что не доедали они все – по голоду сильно не поспишь. Зашуршало что-то возле калитки, листья задвигались. Глаза поднял – там крыса та самая, только изрядно похудевшая да потрепанная. Так давно не хаживала она ни к кому, что и позабыли уже о ней в деревне. Остановилась она, встав на лапы задние, стала смотреть на Тишку, ловя взгляд его. А тому что – делать все равно нечего – и ну с крысой в гляделки играть. Смотрели смотрели друг на друга, та вдруг возьми и лапой ему показывает – «дескать, за мной иди». Мальчик оглянулся на дверь – в доме тихо, встал, и пошел к крысе. Та чуть дальше отбежала, подождав его, и – за ворота. Он – за ней. Так и прошли они через всю деревню до последнего дома. Крыса дальше бежит. Тишке не велено было самому в поле за деревню ходить – недобрая молва об этом месте ходила с тех пор, как перерыли там все. Но любопытство было сильнее. Прошли они так и через поле. Время прошло уже – на нем-то уже заново и трава выросла, и васильки, и цветы полевые. На краю поля крыса вдруг остановилась, затихла, будто принюхиваясь да осматриваясь. А потом, говорят, показала она ему на гору хвороста, сваленного вперемешку с землей и сухой травой. Не понял он поначалу, но крыса взяла, и нырнула в самую его гущу. Мальчишка – за ней. Палки порушились разом – а под ними – сундучок. Небольшой совсем, в грязи весь, но и сквозь нее местами сверкал так, что Тишка сразу понял – что-то серьезное происходит. Взял в руки, открыл его – а там – монеты старинные и камни драгоценные. Крыса рядом сидела, и, поговаривают, улыбалась. Но кто-же уже скажет, правда это или нет. Но только Тишка тот сундук пронес незаметно в дом. Нашел людей потом добрых, на эти камешки мать в город вывезли, а там врачи и на ноги поставили ее. Как подрос он – уехали они из деревни вовсе втроем. Мать уже ходячая стала, вовсю по деревне бегала – народ все дивился, как так получилось. В городе купил он дом большой, рисовать стал. Галерею картинную открыл, стал художником знаменитым. Но что ни картина у него была – так все крысы нарисованы во всех видах.
С тех пор остальные крысы в деревню вернулись. Стали шмыгать по дворам, как и раньше. История-то та уже после людям открылась, пожалели они, что ту крысу гоняли и не пошли за ней. Поле все заново перерыли, но никаких сундуков сами не нашли больше. В каждой крысе хотели признать ту самую, все сигналов ждали, что и им махнет, позовет. Но нет. И стали приманивать ее, как могли, коли умная она такая, и рисовать ее на входе во дворы. Увидит, что ждут ее, и придет. Так и рисуют те, кто верит в чудеса и спустя пятьдесят лет. Вот и я верю. Придет ко мне крыса-изумруд – так я на эти камешки деда вылечу, и бабку порадую, куплю ей калачей и зефиру белого. Заживем тогда, горя не зная.
Савелий вздрогнул от внезапно наступившей тишины. Мальчик сидел, крепко сцепив руки в замок и смотрел куда-то вдаль немигающими глазами. Воздух был так кристально чист, что, показалось, виден не только сосновый бор на горизонте, но и следующий – уже за ним.
– Так это легенда получается, просто, или… Или, по правде, было? – Савелий хотел было встать, но ноги затекли, а мокасины будто впились свинцом в ступни.
– Я что тебе тут, сказки что ли рассказывать буду? Чай не ребенок уже.
– Ты или я?
– Тсс! Глянь, глянь! – Вдоль забора что-то промелькнуло, а в проводах или дереве сверху отчаянно начало что-то трещать.
– Кошка?
– Сам ты кошка! Изумруд ко мне пришел, вот чую, он! Я так ждал его! Стой, стой, кому говорю!
Мальчишка замахал руками, и, пробежав прямо по своему рисунку бросился куда-то под кусты малины вдоль забора. Савелий было сделал пару шагов следом, но остановился, крепко потерев подбородок.