Выслушав мои объяснения, как ехать к моему дому, Джуд молча ведет машину. Он явно не из тех людей, которые чувствуют себя обязанными заполнять тишину, придумывая случайные, глупые темы для разговора типа «Какие школьные предметы тебе нравятся?» или «Как хорошо, что наконец-то пошел дождь».
Вместо этого, даже не вынимая сигарету изо рта, он спрашивает:
– Тебе нравятся Pink Floyd, Искорка?
– О, да! А кому они не нравятся?
Ухмыльнувшись, он щелкает татуированным пальцем по кнопке на рулевом колесе, и нас окутывает своим неповторимым звучанием знакомые, завораживающие звуки Dark Side of the Moon [3]. Бог знает, сколько часов я пролежала в постели, вдыхая аромат благовоний, тлеющих на прикроватной тумбочке, глядя в потолок и слушая этот альбом, когда становилось невыносимо сопротивляться ударам судьбы. Это всегда успокаивает меня и придает сил.
– Нет ничего лучше музыкальной терапии, да? – Джуд словно читает мои мысли.
– И не говори, – киваю я.
Мы вместе подпеваем, что в любой другой ситуации выглядело бы глупо, но сейчас это не так.
– Можешь просто высадить меня здесь, дальше я дойду пешком, – предлагаю я, когда мы приближаемся к покосившемуся указателю с названием моей улицы.
Игнорируя меня, Джуд сворачивает налево на ухабистую дорогу.
– Не говори глупостей. Я же обещал отвезти тебя домой, а не высаживать на углу под дождем, – он качает головой и смотрит на меня. – Какой номер дома?
Я указываю направо и беру свой рюкзак и сумочку.
– Через два дома отсюда. Вон там, где стоит автофургон.
Джуд медленно въезжает на подъездную дорожку и паркует грузовик.
– Дома кто-нибудь есть? – наморщив лоб, Джуд осматривает погруженный в темноту дом, замечая, что плотные шторы, закрывающие окна, не пропускают ни малейшего проблеска света ни внутрь, ни наружу. Не видно никакого голубого свечения от телевизора, работающего в гостиной. Паутина покрывает светильник на крыльце, в котором уже много лет отсутствует лампочка.
– Мама дома. Она предпочитает темноту, потому что у нее бывают сильные головные боли, – я складно лгу. В конце концов, я уже много лет подряд повторяю эту ложь. – Спасибо, что помог мне сегодня и подвез.
– Не стоит благодарности.
Вместо того чтобы попрощаться, я медлю, задаваясь вопросом, увижу ли Джуда снова.
– Ты и дальше будешь работать в том доме? Возле школы?
Он кивает.
– Да, у нас там работы еще на несколько недель.
– Круто. Тогда, наверное, я еще не раз тебя увижу?
– Уверен, что увидишь, и не раз.
Я прикусываю губу, чтобы скрыть улыбку.
– Что ж, желаю тебе удачи, Джуд.
– И я тебе, Скайлар. Держись подальше от неприятностей.
– Постараюсь.
Когда Джуд улыбается, один уголок его рта приподнимается выше другого. Внезапно до меня доходит, что я нахожусь в машине наедине с суперсексуальным парнем намного старше меня, у которого волосы до плеч и синевато-серые глаза, а загорелое мускулистое тело покрыто татуировками. Он не красив и не лощен, но воплощает собой весь этот грубый, сексуальный образ строителя. Обтягивающая белая футболка, выцветшие пыльные джинсы и поношенные коричневые рабочие ботинки. Притягательная небрежность.
Я выпрыгиваю из его грузовика и захлопываю дверь, но Джуд не торопится уезжать. До меня доходит, что он пытается быть настоящим джентльменом во всем и хочет удостовериться, что я благополучно добралась до своей входной двери.
Вздохнув, поднимаюсь по разбитой дорожке к дому, хватаюсь одной рукой за ручку ржавой сетчатой двери и поворачиваюсь, чтобы помахать Джуду, при этом нацепив на лицо улыбку, которая говорит: «Да, я уже дома и в безопасности. Не о чем беспокоиться».
Если бы только это было правдой.
Мне становится немного стыдно, когда Джуд улыбается и машет в ответ, а затем сдает задним ходом на проезжую часть, потому что он кажется хорошим парнем. Выждав несколько секунд, чтобы убедиться, что он больше не наблюдает за мной, я огибаю дом и прохожу мимо старого автофургона, в котором когда-то жил мой отец. Я встаю на деревянный ящик, приставленный к стене дома, открываю окно своей спальни и забираюсь внутрь.
Моя кошка по кличке Мусси-Пусси тут же спрыгивает с кровати и подбегает, чтобы потереться о мои лодыжки, высоко подняв хвост, будто флаг. Подхватываю ее на руки и зарываюсь лицом в мягкий серовато-коричневый мех.
– Я соскучилась по тебе, Пусси.
Кошка начинает громко мурлыкать и упирается лапами мне в плечо.
– А ты скучала по мне? Давай тебя накормим.
Я осторожно опускаю ее на пол и насыпаю сухой корм, а затем наливаю в миску воду из пластиковой бутылки.
Зевая, стаскиваю с себя одежду и бросаю ее в корзину, затем осторожно присаживаюсь на корточки над большим ведром за дверью шкафа. Вытираюсь небольшим кусочком туалетной бумаги и кладу его в пластиковый мешок для мусора, затем зачерпываю со дна ведра пропитанный мочой наполнитель для кошачьих туалетов и пересыпаю его в мешок для мусора. Я повторяю эти действия с кошачьим туалетом, стоящим по другую сторону шкафа, затем перевязываю пакет, чтобы выбросить завтра.
Начинаю свой ежедневный гигиенический ритуал с протирания лица и тела влажными детскими салфетками, затем втираю в волосы сухой шампунь.
Наконец, натягиваю просторную футболку и хлопчатобумажные шорты. Пусси вьется вокруг моих ног, добиваясь внимания, и это мне нравится. Улыбнувшись ей, я опускаюсь на колени перед маленьким холодильником, чтобы достать бутылку воды, два ломтика хлеба и баночку масла. Терзаясь переживаниями о машине, я намазываю масло на хлеб пластиковым ножом. Рассеянно жую, пытаясь подсчитать, сколько дополнительных часов мне придется работать в бутике, чтобы заплатить за тот ремонт, который потребуется. Моя подработка на неполный день предполагает не так уж много рабочих часов, так что мне могут потребоваться недели, чтобы накопить нужную сумму.
Похоже, мои беды не заканчиваются.
Прежде чем лечь в постель и включить телевизор, я отпираю три засова на двери своей спальни и выглядываю в темный коридор. Кислая, затхлая вонь сразу же наполняет ноздри. Желудок сводит от тошноты. Я слышу бормотание телевизора и вижу тусклые вспышки света, исходящие из гостиной в конце коридора.
– Спокойной ночи, мама! – кричу я, и мой голос дрожит.
Я не вижу ее, но знаю, что она по-прежнему там – на старом зеленом диване. Со времен моей последней попытки выйти из спальни в дом прошло несколько месяцев, но я знаю, что мама окружена грудами вещей, которые, возможно, уже достигли потолка. Чтобы попасть в любую другую комнату или даже к входной двери, мне пришлось бы протискиваться по узким проходам и перелезать через кучи коробок и хлама, покрывающих пол. Кухня и ванная настолько грязные и заваленные вещами, что я перестала ими пользоваться два года назад. Даже старый автофургон до краев набит ветхой одеждой, одеялами, искусственными растениями, праздничными украшениями – словом, всякой чепухой. Мои надежды переехать в автофургон, пока тот освободился, рухнули, когда мама загрузила его вещами менее чем через месяц после ухода отца.
Моя мать страдает синдромом патологического накопительства.
Я была вынуждена укрыться в своей спальне, не имея возможности пользоваться ванной и водопроводом, как обычный человек. В беспорядочно наваленных кучах можно найти, наверное, двести бутылок шампуня, кондиционера и жидкого мыла, но если я попытаюсь взять хоть одну, у моей мамы будет истерический припадок. Мне приходится постоянно держать дверь своей спальни запертой, потому что в ее глазах это ценная свободная площадь. Пространство размером двенадцать на четырнадцать футов [4], которое мама могла бы заполнить тысячами копеечных товаров, статуэтками животных в натуральную величину, беговыми дорожками или шубами из искусственного меха.
Мама никогда не пользуется ничем из того, что покупает. Покупки просто добавляются в музей ее вещей. Но каким-то странным образом все это доставляет ей определенное удовлетворение, которого я точно никогда, ни за что не пойму.
Мой отец прожил в автофургоне почти четыре года, не в силах справиться со всем этим. Затем в один прекрасный день он ушел, оставив мне записку с извинениями и осознание того, что теперь я должна сама заботиться о себе в дебрях этого дома. На протяжении долгих лет отец много раз пытался поговорить с мамой, заставить ее обратиться к врачам, но она отказывалась. Я пыталась тоже, но она меня не слушает. Она замолкает и уходит в себя. Теперь она почти не разговаривает со мной. Да и как ей со мной поговорить, когда нам приходится пробираться через горы мусора, чтобы физически оказаться в одном и том же пространстве? Вместо этого мне приходится звонить ей или отправлять сообщения, чтобы пообщаться. Раньше я задавалась вопросом, волнует ли маму то, как мне живется. Переживает ли она из-за того, что я лазаю по окнам, использую ведро в качестве туалета и прячусь в своей комнате с кошкой.
Впрочем, нет смысла гадать, потому что я знаю ответ.
Я закрываю дверь спальни и снова запираю ее со вздохом облегчения. Мне удалось создать здесь свой собственный маленький безопасный мирок на двоих с Мусси-Пусси. У нас есть все, что нам нужно, чтобы выжить. Можно даже представить, будто кошмара по ту сторону двери не существует.
Но в то же время постепенно мне начинает казаться, что меня тоже не существует.