После уроков в пекарне обычно полно народу.
Проталкиваюсь сквозь толпу у входа, и меня окутывают знакомые ароматы кокоса, сливочного масла и сгущенки. Так пахнет мой дом. Впрочем, это и есть мой дом. Наша пекарня приютилась в самом центре города, между корейской шашлычной, где все отогреваются зимой, и магазином азиатских продуктов, куда заходят за желейными конфетами «Ван-ван», рыбным соусом и лапшой быстрого приготовления с говядиной. Чуть дальше по улице находится кинотеатр, где показывают новые китайские романтические комедии, фантастику и фильмы про боевые искусства. За ним – китайская пельменная, где пенсионерам раздают бесплатные газеты, и маникюрный салон, где делают бесплатный маникюр всем, кто недавно расстался с парнем и страдает.
Я знаю эту улицу как свои пять пальцев.
Бросаю рюкзак у прилавка и протискиваюсь мимо очереди. Покупатели несут нагруженные выпечкой подносы. Улитки с заварным кремом, пирожки с тунцом, моти[5] с зеленым чаем, пончики с джемом. Мини-пирожные, украшенные нарезанной клубникой, киви и взбитыми сливками. Обычно я жду, пока очередь рассосется, и хватаю с полки один из последних капкейков, но сегодня о еде даже думать тошно.
– Лови!
Оборачиваюсь и вижу, как в меня летит что-то синее. Инстинктивно выставляю руки и хватаю баскетбольный мяч: еще секунда – и он расквасил бы мне нос.
– Можно было и предупредить, – ворчу я.
Ко мне подходит Макс.
– Я же сказал: лови. – Он берет мяч и начинает крутить его на пальце. Его жесткие черные волосы так блестят, что сначала мне кажется, будто они мокрые, однако, присмотревшись, вижу перебор геля для укладки.
– Ты разве не должен быть в колледже? – спрашиваю я. Макс никогда не проявлял особого интереса к пекарне, а с тех пор, как перебрался в общежитие, стал заходить совсем редко. А если приходит, объясняет это тем, что ему лень готовить. – Даже у спортсменов должны быть занятия.
Он пожимает плечами:
– Я прогулял. Лекции скучные.
– Нельзя просто взять и… нельзя прогуливать лекции!
«Особенно когда плата за колледж почти равна годовой прибыли пекарни», – добавляю мысленно, но вслух не говорю. Мой брат живет счастливой и простой жизнью, состоящей всего из четырех вещей: завтрака, обеда, ужина и баскетбола. Мне очень хочется, чтобы он и дальше мог жить такой жизнью, и я поклялась, что так и будет несмотря на то, что папа от нас ушел.
– Почему нельзя? Можно, – отвечает он и улыбается как ни в чем не бывало. – Все прогуливают, Сэйди. Хватит нам в семье одной отличницы.
Я еле сдерживаюсь, чтобы не поморщиться, желудок сводит. Здесь, в теплой пекарне, катастрофа с черновиками кажется далекой и нереальной. Сглатываю комок, но ощущение такое, будто пытаешься проглотить твердую таблетку без воды.
– А где мама? – спрашиваю я, меняя тему. Каким-то чудом голос не дрожит.
– На кухне.
Захожу на кухню, а Макс вприпрыжку идет за мной, напевая песенку из видеоигры. Мама стоит у мусорных баков, прислонившись к стене и опершись о метлу, будто ей сложно держаться на ногах. В ярком свете флуоресцентных ламп она кажется совсем бледной, под глазами залегли темные круги. Мое сердце сжимается. Она выглядит усталой, но это не новость: она всегда так выглядит.
– Давай я подмету, – говорю я и стараюсь, чтобы голос звучал как можно более жизнерадостно.
Она моргает. Качает головой.
– Нет, не надо. Я справлюсь. Ты делай уроки.
– Нам почти ничего не задали, – вру я и мысленно перебираю все, что надо сделать до завтра, все задания и работы, которые нужно написать.
Мама колеблется, крепче сжимая метлу тонкими руками.
– Давай, – решительно говорю я и отнимаю у нее метлу. – Я все сделаю.
Но Макс меня отталкивает.
– Погоди. Разве ты не обещала помочь мне потренировать передачи?
Он прав. Обещала.
– Могу убираться и одновременно помогать, – отвечаю я. – Только не разбей тут ничего.
– А у тебя точно получится? – хмурится мама. Ни у кого из нас даже мысли не возникает попросить Макса помочь с уборкой. В прошлый раз он вызвался помочь и в итоге опрокинул все мусорные баки, а потом несколько часов собирал с пола яичную скорлупу. – Ты разве не хочешь сначала отдохнуть и…
– Мам, да все в порядке, честно. – Я так непринужденно смеюсь, что почти сама себе верю, и тихонько подталкиваю ее к двери. У нее прощупываются позвонки. Одни кости и мышцы, никакой жировой прослойки – вот что бывает, если работать целыми днями.
Стоит ей выйти, как я на автопилоте начинаю подметать. Половина мозолей на моих ладонях и пальцах от ручки, другая половина – от метлы.
Рядом Макс постукивает мячом.
– Готова? – спрашивает он.
Беру метлу в правую руку.
– Да. Давай.
Мяч летит через кухню и падает мне в ладонь. Подкидываю его несколько раз и бросаю Максу; тот ловит его без всякого труда.
– Черт, неплохо, – говорит он. – Совсем неплохо! Тебе бы тоже записаться на баскетбол.
Я закатываю глаза.
– Не льсти мне.
Мяч снова летит ко мне.
– Нет, серьезно, – отвечает он и замолкает. – Тебе надо подкачаться…
В этот раз целюсь мячом ему в лицо.
– Я сильнее тебя.
– Нет, я сильнее, это же очевидно, – возражает он. – Помнишь, даже папа говорил…
Тут мы оба замолкаем. Мяч падает на пол и катится к стеллажу, а мы старательно делаем вид, что ничего не случилось. Что никакого папы не существует. Но это невозможно: все равно что пытаться вытереть пол на месте преступления бумажными салфетками. Гораздо легче помнить, как все было раньше, вспоминать давно минувшие солнечные вечера, когда папа с Максом гонялись друг за другом в нашем маленьком дворике и играли в баскетбол перед ужином…
Нет. Хватит. Останавливаю себя, не даю ностальгии разыграться. Не стану по нему скучать. И хотеть, чтобы он вернулся, тоже не буду.
– Тебе нужно больше тренировок, – тихо отвечаю я.
Макс бежит за мячом, и мы снова начинаем его перебрасывать, но теперь мы начеку и стараемся не упоминать об отце. И все же эта тема не дает мне покоя. В который раз в голову лезет мысль: не винит ли Макс меня в случившемся? Не в этом ли причина слабого, но всегда заметного напряжения между нами? Не потому ли он приезжает домой не чаще, чем раз в пару недель, не потому ли половина наших разговоров сходит на неловкое молчание?
Мы заканчиваем, когда солнце уже село. Всю непроданную выпечку оставляю в контейнере для соседей. Их несколько: семейство Донов – оба работают в две смены, потому что у них пятеро детей; старая бабушка, она знает по-английски лишь пару фраз и живет одна с тех пор, как несколько лет назад умер ее муж; а еще разведенная женщина из Хэнани, она угощает нас лимонами с дерева в своем саду. Добавляю к пирожным несколько кусочков нарезанной клубники, и мы закрываем пекарню.
Мы втроем втискиваемся в вечерний автобус. У меня на коленях контейнер с выпечкой, под мышкой рюкзак, а Макс несет свой баскетбольный мяч. В автобусе пахнет пластиком и духами, а за мной сидит ребенок и пинает мое сиденье.
Бум.
Бум. Бум.
Внутри скапливается раздражение.
«Не обращай внимания, – приказываю я себе. – Не стоит поднимать шум из-за такой ерунды. Все равно скоро выходить». Смотрю на проносящийся за окном пейзаж. Вместо фонарей по обе стороны дороги вырастают старые дубы; серость сменяется зеленью, промежутки между домами становятся шире и шире, и наконец мы въезжаем в пригород…
Бум. Бум. Бум.
Делаю глубокий вдох. Сжимаю кулаки, а потом пытаюсь расслабить пальцы один за другим. Но кулаки не разжимаются, и, поскольку мне нечем больше заняться, в голову лезет все то, о чем я весь вечер пыталась не думать. Вот Джулиус приветствует тетушек с притворной обходительностью и фальшивой улыбочкой. Джорджина заявляет, что не готова к групповому проекту. Джулиус сидит за партой и смеется со своей соседкой. Рози подходит ко мне, прищурив глаза, с обвиняющим видом. Джулиус нависает надо мной в саду и резким, скрежещущим голосом произносит: «Мне кажется, ты на мне помешалась, Сэйди Вэнь». Он криво ухмыляется, а его холодный взгляд режет, как стекло.
Бум. Бум.
– Может, хватит? – не выдерживаю я и оборачиваюсь.
Ребенок замирает. Моя мама тоже; кажется, она потрясена.
Я и сама в шоке. Слова как будто не мои. Не верится, что я их произнесла. Как будто все фильтры, прежде стоявшие между моими мыслями и словами, вдруг исчезли, и теперь я говорю только то, что думаю на самом деле.
И тут, к моему ужасу, ребенок начинает громко плакать.
О боже.
О боже, из-за меня только что заплакал крошечный малыш! Да что со мной сегодня не так?
– П-простите, – бормочу я и чувствую, как краснеет шея.
Пассажиры таращатся в мою сторону – наверное, считают меня настоящим чудовищем. Когда автобус наконец притормаживает на нашей улице, чувствую огромное облегчение. Хватаю контейнер с выпечкой и на всех парах выбегаю. Автоматические двери закрываются. Ребенок все еще орет.
В наступившей тишине Макс тихо присвистывает.
– Я уж решил, что ты вмажешь этому пацану. Честно говоря, ты меня напугала.
Мама внимательно на меня смотрит:
– Сэйди, все хорошо?
Я проглатываю комок в горле. Бодро отвечаю:
– Да, конечно. Простите. Этот ребенок… он меня просто достал. И я не собиралась ему вмазывать. – Я бросаю на Макса многозначительный взгляд.
Мама продолжает пристально меня изучать, затем хмыкает. Жду, что она будет ругаться.
– Знаю, нельзя в таком признаваться, я же взрослая, но мне тоже хотелось как следует прикрикнуть на того мальчишку. Пойдем. – Она берет контейнер у меня из рук и поворачивается к дому. Нефритово-зеленую крышу и гирлянду с огоньками на крыльце видно даже в темноте. – Прими душ и ложись спать пораньше. Завтра в школу.
Завтра в школу.
Мысль об этом как удар молотком в живот. Не знаю, как я это вынесу.