«– Он тебе не соперник…, – её мысли вплетаются в мои. Так естественно, и всё же сегодня они почти причиняют физическую боль, – как и ты ему, Сэм. Вы одно целое, расколотое надвое.
– Не всё расколовшееся можно соединить мама. Некоторые сломанные вещи гораздо разумнее выкинуть.
– Вот именно, – она кивает, с болью вглядываясь в моё лицо. Её тонкая ладонь касается моей скулы, и Марианна морщится от боли…да, с некоторых пор такие прикосновения причиняют страдания нам обоим, – я согласна, милый. Сломанные вещи нужно выкидывать, не жалея о них. Но не людей. Не родных. Родным нельзя позволять сломаться.
И всё же я не сдержался. Расхохотался, склонившись к полу, чувствуя, как этот смех в собственных ушах болью отдаётся. Она знает, и мне незачем ей напоминать…да я больше и не скажу никогда вслух, что тот, кого она так защищает, сам может сломать кого угодно. Чёрт, да ведь он и разбил всё. Нашу семью расколотил на отдельные, не связанные друг с другом части. Точнее, вот она…эта хрупкая женщина, выглядевшая сейчас моложе меня, но с глазами, наполненными мудростью, которой обладают лишь самые древние старухи…она единственная связывала нас между собой. И нет, не её любовь к нам. Какой бы сильной она ни была, она уступала её любви к НЕМУ. Нас четверых… и его, пятого, до сих пор удерживала вместе любовь к ней. Особенно, когда у неё приступы слабости начинались, и Ками в панике звала меня или своего отца, чтобы облегчить её муки. Слишком многое на себя в свое время взяла. Слишком много чужих страданий. Его, моей, дочери. Как не захлебнулась во всей этой грязи, я понятия не имел, но в какой-то момент решил для себя, что не имею никакого права загонять в неё ещё больше боль. Только не в неё.
***
А она продолжала верить, что мы сплотимся. Чёрт знает, что за ангелы…а может, демоны жили в моей матери. Что за бред они ей нашёптывали, не позволяя терять эту надежду.
– Можно отрицать собственную кровь, мой милый. Можно отрицать родство. Можно демонстративно не реагировать на приветствия отца на службе, – и я задумываюсь, откуда ей это известно. И бесу понятно, что Мокану ей ни слова об этом не сказал. Ками говорила, что они очень сблизились. Что отец относился к матери совершенно по-другому теперь. Что сейчас она впервые может с уверенностью сказать, что они ВМЕСТЕ. Никаких решений, принятых в одиночку, никаких поездок в одиночку, если, конечно, речь не шла о встрече с деусами или других опасных мероприятиях. Здесь Морт был непреклонен, как бы его ни уговаривала жена. Откуда обо всём этом знала мелкая, я не спрашивал. Одно знал точно – Николас, скорее, выстрелит себе в висок, чем расскажет о подобном унижении кому бы то ни было. Тем более Марианне. Проклятая гордость заглотит живьем.
– Марианна Мокану нарушила предписание самого Главы и появилась в замке тайно?
Гордо вскинула голову, а глаза предупреждением сверкнули. И вот передо мной не просто женщина, не просто моя собственная мать, а сама княгиня Братства, достойная трона любой королевы.
– Всего лишь жена Главы Нейтралитета присутствовала на совещании.
– В таком случае, мадам, жене Главы Нейтралитета не должно быть никакого дела до его отношений с подчинёнными.
– Но есть дело твоей матери.
Медленно выдохнул, стараясь взять себя в руки, чтобы не закричать на неё. Не потребовать отстать от меня с тщетными попытками помирить с этим ублюдком. Как будто мало того, что мы, наконец, снова начали общаться.
– Мало…, – словно мысли мои прочла, – очень мало, любовь моя. Я семью свою хочу, Сэм. Хочу, чтобы мой сын помирился с моим мужем. С отцом, который души в нём не чает. Во всех нас. Ты его не знаешь так, как я.
Зато я знаю его так, как не узнаешь никогда ты. Не знаю, кого ты видишь, произнося его имя, а я вижу безумца с горящим безжалостным взглядом, с издёвкой над моим поражением полоснувшего себя по горлу лезвием. Он сделал меня. Этот ублюдок сделал меня тогда. Он жив. Ты жива. И это самое охренительное, что кто-то там, на небесах сделал для меня. Но ты видишь в нём живого…а я продолжаю каждую ночь видеть в нём труп с открытой нараспашку грудной клеткой и всё ещё пульсирующим сердцем. И меня каждую ночь тошнит от запаха мертвечины. Мне кажется, он не от него исходит, а от меня. Кажется, он в меня въелся в тот самый день, и не смыть его, не стереть с тела никак. Потому что воняет душа.
Вот только вслух ей не стал этого говорить. А зачем? Она всё равно продолжит его и дальше боготворить, а я всё равно буду продолжать ненавидеть любого, кто причинит ей боль. И я отчаянно не хотел быть этим любым.
– К сожалению, не всем желаниям дано исполниться…мама, – как можно сухо, закупориваясь от той волны отчаяния и разочарования, которая хлынула из неё в меня, – просто прими как факт – чужие мы друг другу. Единственный выход для тебя – любить нас по отдельности. Я не могу обещать тебе большего.
– Господи, Сэм…какие чужие? Какие вы, к черту, чужие?! Посмотри на себя! посмотри на себя моими глазами! Знаешь, что я вижу, глядя на тебя? Я не просто слышу шум его крови в твоих венах, я знаю, что вы разные…вы такие разные, но вы похожи, как две капли воды. Если бы ты мог увидеть это…не внешностью. Не лицом, не глазами, синими как небо. Ты вылитый отец в своих поступках, в своих рассуждениях.
Оставил её тогда. Не сдержался. Просто испарился прямо перед ней. Не мог слышать этого бреда. Потом долго стоял перед зеркалом, стиснув ладони, пытаясь рассмотреть что-то другое. Каааак же я ненавидел это лицо. Его лицо. Чёрт бы его подрал! Его глаза. Чёртовы синие глаза. Чем дольше смотрел на свое отражение, тем больше видел в нём не себя, а Николаса. И его ненависть в глазах. Иногда казалось, что это не моя ненависть к нему, а его ко мне…ведь невозможно любить того, кто так отчаянно тебя ненавидит.
Глухими, короткими ударами в стену, сбивая в кровь костяшки. Долго и монотонно. Представляя, как каждый удар достается тому ублюдку в зеркале, в котором все окружающие видят не меня, а его. Под треск ломающегося камня, почти не чувствуя боли от ударов. Пока ненависть не разрывается подобно атомной бомбе, расщепляя на смертельно ядовитые молекулы даже воздух в келье. Пока не переклинивает настолько, что в голове остается только одно требование. Сломать. Стереть к демонам эту связь. Чего бы это ни стоило.
***
Это было адски больно. Ему казалось, что ещё немного, и у него вытекут оба глаза. Их жгло. Он чувствовал, как языки пламени сжирали глазные яблоки и прожигали насквозь веки. Он выл. Выл диким зверем, корчась на полу пещеры, в которой когда-то подонок Думитру заставил его точно так же извиваться от нечеловеческой боли. И сейчас Сэм словно ощущал, как одна за другой отмирают клетки его тела. Но теперь боль была локализованной. Распространяясь на кости черепа, на всё лицо, заставляя прокусывать до крови ладони, она всё же не парализовала весь организм. О, нет. Сегодня эта тварь триумфально наслаждалась каждой секундой его агонии.
Он лишь шептал беззвучно, никому и в никуда, какой-то бред, который никто не смог бы распознать. В какой-то момент он и сам перестал понимать, о чём шепчет, какие слова безмолвно произносят его потрескавшиеся, истерзанные до мяса губы.
– Твою мать!
Такой знакомый голос. Чёёёёрт…как же он бьёт по ушам, и вот, ему кажется, что ещё один такой громкий мужской вскрик, и они будут кровоточить.
– Идиот! Малолетний идиот.
Знакомый голос нещадно насилует уши, заставляя вздрагивать от каждого звука. А затем кто-то…враг, определенно, враг, начинает переворачивать его на спину. Почему-то к дьявольской боли в выжженных кислотой глазах примешивается боль от воспоминаний и чувство тошноты. Конечно, враг. Кто бы он ни был. Ведь все его друзья, все…один за другим умерли в страшных муках. Они умирали, а он смотрел. Они выли в агонии, гораздо худшей, чем та, которую он испытывал сейчас…и он был уверен в этом. Потому что видел её сам. Просто взирал на то, как они умирают. И сейчас он почти молился тому Господу, имя которого так часто произносила его мать. Он молился о том, чтобы эта боль прекратилась. Навсегда и резко. Пусть даже его смертью. А уже через минуту мысленно угрожал тому же самому Богу, что если только он посмеет сделать нечто подобное, то Самуил Мокану достанет его на любом облаке и заставит пожалеть о содеянном. Потому что он алчно жаждал увидеть теперь себя в зеркале. Иначе всё это не имело смысла.
– Псих…Конченый псих. Мать вашу, почему меня никто не предупредил, что эта семейка состоит сплошь из психопатов, когда подсовывали договор о сотрудничестве?