Глава 2

Они все его боялись. Хотя иногда Николасу казалось, что «страх» – не совсем подходящее слово для описания того состояния, в которое впадали задержанные бессмертные. Да, не простые людишки или, на худой конец, охотники. А самые настоящие могущественные бессмертные. Дрожали мелкой дрожью от дикого ужаса абсолютно все – от вампиров до демонов, способных выкорчевать мозг практически любому живому существу. Сильные, уверенные, мощные твари, рождённые и выросшие с мыслью о собственной уникальности, неоспоримом могуществе и вседозволенности, на поверку оказывались самыми обыкновенными трусливыми псами, готовыми ползать в ногах, нервно ударяя хвостом о пол, и умолять о милосердии, обещая любые блага в обмен на свои жизни. Как всё же быстро некоторые переоценивают собственную значимость для этого мира.

И нет, речь шла о страхе не перед самим Главой Нейтралитета, несмотря на то, что навряд ли найдется хотя бы один безумец, не испытывающий этого чувства перед ним. Мокану впервые поймал себя на том, что получает удовольствие при взгляде на то, как даже самые влиятельные и поэтому самые беспощадные, самые отъявленные преступники в течение нескольких минут теряют уверенность и превращаются в обычных жалких букашек, сталкиваясь с ледяным безразличием того, кого в Нейтралитете называли Штормом. Да, именно так. Без имени и фамилии. Шторм. Целая стихия. Характеристика, которую когда-то он сам дал своему сыну и сам же оказался перед ней бессилен.

Морт, а по совместительству Николас Мокану – Глава Нейтралитета, размашистым движением руки поставил подпись на последнем листе протокола допроса задержанной вчера балерины, подозреваемой в участии в подпольной борьбе против Братства вампиров, королём которого, к слову был брат Морта Влад Воронов. Согласно материалам дела, Инесса Заболотная в перерывах между плясками на сцене театра и съёмками в клипах звёзд шоу-бизнеса успевала ещё и передавать важные сведения предполагаемым противникам правления Воронова. По сути, Нейтралитета это дело не коснулось бы, если бы танцовщица не оказалась параллельно наркоманкой и любительницей молоденьких мальчиков, которых приобретали для неё специальные люди в Арказаре. Собственно говоря, она именно на этом и прокололась, когда вместо красивых юных вампиров, выкраденных из собственных семей или же ушедших в проститутки добровольно, в её роскошный особняк вошла группа вечно молодых мужчин в длинных чёрных одеяниях и со способностями, которые блондиночке и не снились.

Морт закрыл отчёт и взял в руки маленький плоский пульт, включавший запись допроса с камер наблюдения. Нет он давно перестал получать удовольствие от просмотра чужой жестокости, предпочитая совершать таковую сам. Но уже второй раз за день внимательно наблюдал, как вскочила с каменного пола стройная хрупкая девушка с длинными светлыми волосами и роскошным женственным, казалось, созданным для осуществления самых грязных мужских фантазий, телом. Она остановилась посреди камеры, приложив к открытому в изумлении алому рту с идеально пухлыми губами маленькие ладони с длинными изящными пальцами. Что-то сказала, глядя, не отрываясь, на высокого парня, Морту пришлось подправить себя мысленно – на мужчину, с чёрными слегка закручивающимися на концах волосам. Он был одет в чёрное пальто чуть выше колена, которое тут же снял, аккуратно положив на правую сторону пыточного стола.

Мокану не смог сдержать улыбки, думая о том, насколько же глупыми могут быть женщины. Тем более – женщины, уверенные в собственной неотразимости и успешно использующие свою сексуальность в нужных целях. Он не знал, изменился ли взгляд его сына, когда заключённая встала на ноги, но усмехнулся, увеличив изображение и заметив, как затрепыхалась надежда в огромных насыщенно-зелёных глазах красавицы. Надежда на собственную неотразимость, потому что там, где Морт видел всего лишь нежелание испачкать верхнюю одежду, девице мерещилась заинтересованность со стороны вошедшего нейтрала.

Говорят, мужчины и женщины с разных планет. Всё это такая чушь на самом деле. С разных планет люди умные и глупые. Периодически последним даётся шанс попробовать перебраться к соседям, но для того, чтобы его использовать, всё же ум лишним не будет. Как и при занятиях политикой или диверсиями, его должно хватить на то, чтобы держаться подальше от блуда и криминального разврата.

Плясунье однозначно не хватало этого качества, иначе не улыбнулась бы так победоносно, на мгновение переведя взгляд на стол, на который нейтрал уложил свою одежду. На ту половину, что не была заставлена инструментами. Предварительно протерев её лежащей рядом тряпкой.

Морт откинулся на спинку стула, предвкушая дальнейшее представление, и молча смотрел на то, как тщательно протирал руки Шторм, слегка склонив голову вбок и глядя прямо на девку, бросившуюся к нему, но остановившуюся в паре шагов. Да, негласное правило общения женщин с Самуилом Мокану. Никакой близости. Никаких прикосновений. Правило, о котором было известно особенным, тем, кто допускался до подобных отношений с сыном Главы Нейтралитета. Им и его отцу, которому первая же агара, что обычно предпочитал Шторм, с готовностью рассказала, не желая неприятностей. Правда, не прошло и недели, как её труп нашли растерзанным несколькими Носферату…что, впрочем, самого Николаса нисколько не удивило.

Но его, конечно, сексуальные предпочтения сына не волновали ни в коей мере. И не из отцовского любопытства он спускался в Мендемай и едва не довёл до инфаркта демонессу Агриэль своим появлением на пороге её дома удовольствий. Да, старая карга с лицом и телом сек-бомбы на мгновение застыла на огромной кровати в своей задрапированной чёрными тяжёлыми шторами спальне, куда Морт материализовался прямо в тот момент, когда мадам усердно обслуживали сразу три высоких накаченных мулата-демона с абсолютно лысыми головами и торчащими от возбуждениями нижними клыками. Один взгляд, брошенный в сторону участников оргии, и всех, кроме Агриэль, сдувает словно ветром, а сама хозяйка дома оказывается одетой в довольно приличный длинный шёлковый халат. Она-то и позволила Николасу нанести очередной штрих к образу собственного сына.

К образу, который с годами, как оказалось, начал размываться в голове у отца, а когда тот, наконец, решил достать его портрет из задворок своей души снова, то понял, что смотрит на совершенно незнакомого, чужого человека. И вот это оказалось действительно тяжело принять. Так бывает, когда раскаявшийся, в своё время исчезнувший родитель появляется снова в жизни ребенка в надежде обрести ту любовь, воспоминания о которой он бережно хранил всё это время. И для этого необязательно быть далеко. Можно – совсем рядом. На расстоянии протянутой руки. Но упустить момент…нет, тысячи моментов, когда ещё можно было нить, связывавшую его с собственным сыном, сделать крепче, а не вести к разрыву. Такое происходит сплошь и рядом. Такое случается в семьях смертных и бессмертных. Нет, дети не просто вырастают и улетают из родительского дома…в какой-то момент они остаются один на один с этим миром, без защиты или поддержки, и Мокану часто думал о том, что первым бы восхитился тем отцом, который вовремя увидел, как натягивается веревка, и услышал треск рвущейся ткани. Он первым бы в своё время ухватился за её конец, не позволив разорваться.

Но он оплошал. Как часто в своей жизни. Вот только за что он всё же уважал себя и за что его боялись другие – этот сукин сын исправлял любую ситуацию, в которой оказывался. Исправлял любой ценой, оставляя после себя реки крови, развороченные тела и раскуроченные души, но исправлял.

И теперь, по прошествии долгих лет, которыми родной сын замораживал его своим неприятием, он всё ещё пытался рассмотреть его лицо. То, которое он помнил. То самое, так чертовски похожее на его собственное, что многие сейчас принимали их за братьев. То самое лицо, на котором всегда горели беззаветной любовью и диким восхищением синие глаза Сэма. Восхищением им – Николасом. Сейчас? Дьявол, сейчас синий цвет неба его глаз покрыло льдом такой толщины, что его казалось невозможным пробить. Ничем. Иногда Ник буквально ощущал, как покрывается мурашками от холода кожа, когда рядом останавливался сын. Сын, требовавший называть его только новым именем, отрицавший всякое родство с Главой. Кстати у Главы у самого с некоторых пор появилась привычка. Закрываться наглухо, так, чтобы не подкосило от эмоций Самуила. Точнее, от их полного отсутствия. Иногда ему казалось, что у сына он вызывает ровно такую же реакцию, какую и узкий стеклянный шкаф, стоящий в его кабинете.

Девица на записи вдруг грациозно опустилась перед нейтралом на колени и потянулась тонкими руками к ремню на его штанах. За всем этим Сэм наблюдал молча, и Мокану задумался о том, понимает ли эта дурочка, насколько безразличен мужчина к её телодвижениям сейчас. Морт щелкнул на кнопку, включая запись с другой камеры, заметил – синие глаза не заволокла ни похоть, ни заинтересованность, ни даже удивление. Шторм знал, что задержанная предпримет последнюю попытку смягчить себе наказание. Возможно, даже надеялась на большее, если учитывать, что пару раз Мокану-младший трахал эту девицу. Вплоть до того момента, как узнал, что она балуется красным порошком. Да, его идеальный сын ненавидел неидеальных людей. Ещё одна причина не подпускать к себе отца, неправда ли?

Мокану пригубил стоявший на столе бокал с кровью и снова не сдержал улыбки, когда девица вдруг резко убрала руки и застыла на мгновение, чтобы после свалиться на землю навзничь, извиваясь и, наверняка, крича. Морт не слышал, так как выключил звук видео.

Просто смотрел, как корчится её красивое тело в страшных судорогах, как его то выгибает в дугу, то сгибает пополам адская боль, пронзившая насквозь девушку.

Мокану снова приложился к бокалу, ощущая, как запершило в горле сухостью от картины, развернувшейся перед ним: бившаяся в конвульсиях хрупкая женщина, впивавшаяся ногтями в собственное лицо и виски, словно желая содрать с них каких-то тварей, вонзившихся острыми клыками, она рыдала кровавыми слезами, пытаясь перевернуться на живот и подползти к мужчине, стоявшему над ней всё так же, со склонённой головой, но её отбрасывало назад, на спину какой-то невероятной, невидимой волной силы, от которой она срывалась в дикий плач, судя по искажённым в агонии губам.

Морт нахмурился, понимая, что не видит на лице сына ни единого намёка на эмоцию. С таким же успехом он мог смотреть на стену. Ни удовольствия от боли заключённой. Ни желания отодрать эту сучку во всех смыслах слова. Ни удивления. Ни нетерпения или желания поскорее закончить работу. Ни-че-го. Так выглядит абсолютная пустота.

Последние судороги, и Заболотная, несколько раз дёрнувшись, замирает, глядя стеклянными, залитыми кровью, мертвыми глазами в серый потолок своей тюрьмы. А Мокану невольно замирает вместе с ней, когда казавшийся неживым, застывшим темноволосый нейтрал вдруг резко поднимает голову, чтобы посмотреть прямо в камеру. Просто взгляд. Всё то же Ничто, помноженное на тысячу, потому что по эту сторону сидел тот, кто стал ему никем, и он знал об этом.

Через несколько мгновений он спокойно и скрупулезно будет записывать в протокол допроса всю информацию, которую прохрипела ему бывшая любовница. Аккуратным крупным мужским почерком. Сухие факты, которые так нужны были Нейтралитету. Работа, которую он любил, просто потому что ему нужно было любить хоть что-то в этом мире.


***

– Сэм, я соскучилась.

В её голосе не столько тоска, сколько тревога.

– Маленькая лгунья.

Губы растягивает улыбка, я тоже соскучился по ней. И она едва ли не единственная, кому позволено всё ещё звать так меня.

– Ты ошибаешься, братик. Я давно уже не маленькая.

– Но лгунья, да?

– Зато честная.

Так ясно представил себе, как она пожала плечами в этот момент, и сел на своей кровати с жёстким матрасом.

– Что делаешь?

– С тобой разговариваю.

– Ками…

Тихий смех, и в груди поднимается волна окутывающего тепла. Как же мне не хватает тебя, маленькая моя. Если бы мог сказать тебе об этом…ты бы не поняла, верно? Ты бы спросила, почему тогда я намеренно лишаю нас встреч? Почему я не посещаю семейные мероприятия и могу подолгу не отвечать на телефонные звонки? И ведь ты была бы абсолютно права, сестрёнка. Если бы ты решилась задать хотя бы один из этих вопросов…возможно, я бы смог тебе ответить на них. Но мы ведь уже привыкли к этому, так? Мы привыкли скрывать собственную боль от вынужденной разлуки и играть красивую пьесу о большой и любящей семье. Так всё же правильно. Так в глазах врагов мы непобедимы. Ведь именно этому нас учил твой отец.

– Да ничем особенным. Ездили с подругами кататься на лошадях, затем мы с Яром поехали к Владу, чтобы оставить Лику с Зариной и Криштофом. Им там гораздо веселее.


А ещё приближается очередная годовщина свадьбы нашей матери с её отцом, и они, наверняка, захотят провести это время вместе. Именно поэтому дети отправлены в дом короля. Уже, наверняка, разосланы приглашения на семейный ужин, который состоится по прилёту виновников торжества. Праздник ради праздника. Чтобы пустить пыль окружающим в глаза, показать, что никакой войны нет и не предвидится, Нейтралитет держит руку на пульсе и не позволит никому сомневаться в своей мощи и в легитимности правления Воронова.

Всё то, от мыслей о чём у меня намертво сводило скулы и хотелось застрять в горах навечно, только бы не растворяться вместе с остальными приглашёнными во всей этой мишуре, иллюзии прекрасной жизни.

Молчание на том конце провода прерывается тяжёлым вздохом.

– Ты ведь приедешь?

– Нет.

– Сэм, прошу.

– У меня есть дела на эти дни.

– Брось, ты сын…, – и тут же изобразила душащий кашель, проглатывая собственные слова, и продолжила, – ты же начальник спецподразделения. Не разочаровывай меня, ты ведь сам решаешь.

– Я сказал нет, Ками.

Как можно мягче, но она обиженно замолкает и прощается, чтобы отключиться, сославшись на важные дела. Ей понадобится несколько часов для того, чтобы успокоиться, возможно, задушить в себе обиду…и я бы продал левую половину своего тела, только чтобы узнать, сколько таких трупов обид сейчас в моей девочке. Как долго они скрыты в ней под толстым слоем всепрощающей любви, безусловной и обезоруживающей…и именно поэтому заставляющей иногда совершать поступки или говорить слова, о которых я должен был бы пожалеть. Если бы не разучился делать это. Впрочем, я знал, что даже такое кладбище можно заставить покрыться густым снегом. Нужно только запретить себе воскрешать мёртвые останки собственных чувств, иначе можно задохнуться от раздражающей ноздри вони их разложения. Иногда казалось, я настолько явно её ощущаю, что готов выблевать свои же кишки от омерзения.

Мёртвая душа – жуткое место. Хорошо, что эта дрянь придумана и не существует на самом деле, а значит, её невозможно реанимировать. Только смириться с ощущением пустоты, которое срастается с твоей кожей настолько прочно, что начинаешь верить, что родился с ним.

И я верил. Верил, поднимаясь на самую высокую гору в Нейтралитете, Лизард называл её Пиком Смерти, а мне её мрачная, устремлённая к свинцовому тяжёлому небу вершина нравилась ощущением абсолютного одиночества. Покрытая глубоким, белоснежным покровом, обдуваемая ледяными ветрами, гора быстро стала моим любимым местом.

Я давно перестал ощущать тепло, иногда мне казалось, что руки коченеют даже в помещении, и суровые порывы ветра с готовностью замораживали так, что я не мог пошевелить и пальцем. Мне нравилось представлять, как отмирают на вечном холоде одно за другим любые чувства, как покрываются они пронизывающим инеем, впиваются в лицо осколками снега, заставляя ожесточенно растирать его ладонями. Заставляя забывать.

«– Я сказал, что забираю это дело и точка.

Морт не повышает голоса. Он почти никогда не повышает голоса, тем более, в стенах дворца Нейтралитета. Зачем это ему, лидеру, одного взора которого боится каждый из подчинённых?

– Это моё дело.

Стараясь ответить так же спокойно, взвешенно, сжимая пальцы, чтобы выдержать его сосредоточенный хмурый взгляд, и чувствуя, как начинает накатывать злость. За это неверие. За сомнение в том, что я справлюсь с поставленной задачей, иначе зачем сначала давать дело, а после отдать его другому?

– Уже нет. Свободен.

Грёбаное равнодушие, за которое хочется съездить ему между глаз, несмотря на то, что мой отец…и тут же ярость на самого себя за то, что расслабился настолько, чтобы допустить эту мысль. Не отец. Нет. Своего отца я похоронил много лет назад. Сначала нанёс ему смертельные раны, несовместимые с жизнью, а когда этот ублюдок всё же выжил…то похоронил живьём. Только кому-то для этого понадобилась бы лопата, моими же инструментами были нити и игла. Та самая, которую я втыкал в его живое сердце, вшивая в грудь своей мёртвой матери. Да, для Николаса Мокану любовь всегда ходила рука об руку со смертью, и он предпочитал раз за разом нагибать вторую в позу раком, чтобы сполна насладиться первой. И плевать за чей счёт.

Иногда, в дни, которые приходилось проводить в семейном гнезде Мокану, я ощущал, как медленно, едва дыша, поднимает голову сожаление. Слишком хрупкое, слишком эфемерное, чтобы удержать свою огромную уродливую голову на тонкой, покачивающейся от тяжести шее. Оно вгрызается в плоть счастливыми воспоминаниями и еле трепыхающейся, такой же отвратительно – уродливой надеждой, впивается прямо в горло и замирает, подобно хищнику, ожидая, когда жертва перестанет трепыхаться. Сожаление о самой большой моей потере – семье, и надежда на её воссоздание заново. Мне нравилось именно тогда срываться к Пику Смерти и там смотреть, как подыхают они обе, друг за другом, смотреть, как обессиленно отпускают меня, чтобы забиться в самый дальний, самый тихий и неприметный уголок, откуда не достанет пронзительно-громкий визг их поражения.

– Я не отдам это дело, Морт. Я почти расследовал его, осталось выбить показания…

И всё же стиснуть пальцы в кулаки, когда легкая усмешка тронула уголки губ начальника.

– Вот и отлично. Этим займется Ганс. Эту неделю ты свободен. Найди себе развлечение, Сэм.

– Шторм.

Хотел безразлично сказать, получилось зло, и он успевает поймать эту злость.

– Я буду называть тебя так, как мне угодно.

– И в любом случае ты будешь получать ответ только от Шторма.

– Это глупо, Сэм. Брось! Тебе не пятнадцать лет. Ты взрослый мужчина, а ведёшь себя как ребенок.

– Прошу прощения, – вонзаясь ногтями в ладони, в попытке контролировать себя, – мой покойный отец не научил меня правильно общаться со старшими.

Маленькая победа, отдающая горечью во рту – то, как он недовольно сморщился, показалось даже, что испытывая боль.

– Тебе не повезло, парень. Быть хреновым отцом – это семейная черта Мокану.

– Как и быть хреновым сыном, полагаю.

– В таком случае что мешает нам просто принять этот факт и смириться с ним?

Он шагнул ко мне навстречу, и изнутри в грудную клетку ударила волна протеста, нежелания позволить коснуться себя. Чужой. Разве он не понимает, насколько он чужой для меня? Чёрта с два не понимает! Сильнейший нейтрал на земле при желании может отсканировать мои эмоции как свои собственные. Просто ему в очередной раз наплевать на мнение других.

– То, что ты гордишься этой хреновой кровью Мокану, а я готов выпустить её всю из себя, только бы ты перестал меня называть сыном. Запомни, Морт, я – Шторм. И дело я не отдам. Можешь уволить меня к дьяволу из Нейтралитета!


Загрузка...