Моя мама самозабвенно интегрировала меня в религию. И снова мы мыкались вместе с паломниками чуть ли не по всей стране. Мама повторяла, что Богу так угодно – в странствиях закалить дух своих "овечек", ведь он пастырь наших душ.
Мы сидели на вокзале с какой-то снедью в цветастой сумке с двумя ручками и ждали автобус. Поскольку путешествие предстояло с пересадками в женский монастырь, где существовал лет сто уже чудодейственный источник. Мама верила в то, что если она окунет ногу, с которой едва сняли гипс, то мучающие ее боли исчезнут.
На лавочке она расстелила газеты и вытащила вареные картофель, яйцо, курицу, соль в спичечном коробке, зелень и овощи, которые стала обтирать тряпочкой, чтобы нарезать их складным ножом.
Почему-то запомнила на маме я очень странного вида кофточку с коротким рукавом, ужасно просвечивающуюся и с аляповатым рисунком в виде страз на груди. В девяностые это была очень модная вещь, которую подарили на день рождения моей сестре наши знакомые.
Мама с вызовом заявила, что молодых такие подношения могут развратить, отобрала подарок у Златы и спрятала его куда-то. Я была удивлена тому, что именно в такую религиозную поездку мама нацепила вот эту вещь, подпоясавшись узким ремешком и накинув для скромности сверху длинный вязанный бирюзовый кардиган, который дополняли салатового цвета платок на голове и длинная багряная юбка.
Буйство красок меня как художника впечатляло. Я с удовольствием хотела приложиться к трапезе, но мама заставила меня сначала вымыть руки, на которые полила из пластиковой бутылки воду.
И, пока мы собирались пообедать, к нам подошел бомж, бородатый мужчина, сильно пахнущий смрадом непонятного возраста и попросил еды.
– Ты бы, матушка, угостила меня ножкой курицы. – Начал он, но тут же осекся.
– Да ты с ума сошел! – Возмутилась мама. – Прочь! Стану я кормить сейчас всякий сброд. Ага. Сама, значит, голодной оставайся, а ему дайте ножку.
– Ты ведь верующая и добрая женщина. – Не унимался мужчина в грязной одежде, глядя на нас голодными глазами.
И тут же на запах к лавочке подбежала бродячая собака, которая завиляла хвостом и тоже села у маминых ног, ожидая, что та ее покормит.
– Сейчас управлюсь. И тебе косточки отдам. – Обратилась мама к собаке, которая облизнулась и рявкнула, как будто что-то отвечая своей благодетельнице.
Мама принялась смачно уплетать все то, что было разложено на импровизированном столе, продолжая вести диалог с бомжом:
– Ты бы в порядок себя привел, как тебя там зовут то?
– Вано. – Коротко кинул ей мужчина, все еще надеясь на то, что мама смилостивится и выделит ему еды. – Беда у меня. Дом сгорел, а я на улице остался.
– Когда человек хороший, – ответила мама, – его подбирают родственники. Или добрые люди. А ты, видимо, по пьянке дом спалил то? И жены у тебя нет, кабы была, не бродил бы ты, Ванька сейчас. И не отпугивал своим видом порядочных людей.
– Верно ты все говоришь. – Согласился с ней мужчина. – Пил я и шибко. Работу потерял. Сейчас время такое, что не до осуждения. Я сам учитель. Сейчас не особо нужны учителя. Все торгаши и барыги. Жена меня бросила.
– Значит достал ты супругу. – Снова выдала мама, продолжая откусывать большие куски от мяса и заталкивать себе их в рот, и подавая собаке кости, которые та хватала прямо на лету, будучи, видимо, ужасно голодной.
– Может и достал. Твоя правда. Пил я. Зарплату мне не платили. А на что жить? Воровать я не умею. И торговать тоже. – Стал отчитываться перед мамой учитель, как на исповеди.
– Это легче всего – уйти в запой. – Начала свою проповедь мама. – Ты, Ваня, безответственный, можешь позволить жалеть себя и лежать на диване. А благоверная, видимо, твоя крутилась, как могла. Терпеть не могу оправдания. Ты – мужик и должен найти выход.
– А что мужик не человек, по-твоему? – Удивился бомж.
– Человек. Да только должен быть опорой и уметь найти выход. И если надо украсть или прибить ради счастья своего дитя, то надо уметь и это сделать. А как же? – Продолжила свою речь мама, собирая остатки еды и отдавая ее собаке и обращаясь к ней ласково.
– Ты вот псов кормишь, а мне, человеку, зажилила еды. – Обиделся на маму Вано.
– Потому что животинка сама себя не прокормит. Ее шпыняют все. А она понесет скоро. Видишь, живот то какой вздулся. И щенки уже шевелятся. А сама Найда прямо на нашу похожа. И взгляд у нее умный, не такой, как у тебя. Какой ты учитель, если вот так опустился? Тьфу. – Прикрикнула мама на своего собеседника. – Проходимец, небось. И сиделец. Лапшу то мне на уши вешаешь! Господи прости ты мою душу грешную. Я вот молиться еду. А ты в грех меня вводишь.
Она порывисто достала из сумки маленькую купюру и протянула ее Вано, снова на него срываясь:
– Ни при каких обстоятельствах нельзя опускаться. Учитель! Я тоже учитель. И что? У меня семеро по лавкам. Муж какую-то вертихвостку нашел и сына в армии так избили, что он под себя ходит, слышишь? Я что должна теперь с протянутой рукой пойти? Ты, обоссанец! У тебя дети! Дети, мать твою. Возьми вот эту мелочь и купи зубную пасту и мыло. И приведи себя в порядок. На вот, овощи остались, поешь. И не пей, гаденыш! – Мама побагровела от злости.
Нищий только стоял и смотрел внимательно на нее своими карими выпуклыми глазами и молчал. Потом снова выдал:
– А я знал, что ты добрая и хорошая женщина. Но зачем ты призываешь меня убивать и воровать? Ты же в Бога веришь.
– Наступают моменты, когда надо уметь сделать и то это. Но не опускаться до скотского состояния. Не унижаться. Не ходить по вокзалам и не клянчить. – С чувством произнесла мама. И почему-то перекрестилась.
В это время в рупор объявили посадку на наш автобус. Мама подхватила сумки и велела мне следовать за ней. Все это время на нас смотрели обыватели. И кто-то пытался комментировать мамины крылатые фразы.
Мы прошли к автобусу. Мама, расталкивая локтями, пролезла первой, как обычно. За ней увязалась та самая собака, которой она дала кличку Найда. И собиралась вместе с мамой пройти в автобус.
Но кондукторша, женщина в складках от своей полноты и в очках заорала, как в одноименном романе:
– А ты куда? С собаками нельзя.
И мне на минуту показалось, что умная и беременная Найда сейчас заговорит, как тот самый кот Бегемот.
Но она только залаяла в ответ на замечание билетерши и вышла из автобуса. Мама, заняв лучшие места сумками, вышла за собакой и, поглаживая ее, произнесла:
– Дай Бог тебе разродиться. Взять с собой тебя не могу. Но и за тебя молиться буду.
Собака все поняла и снова стала с благодарностью лизать маме руки и заглядывать ей в глаза. Началась потасовка с местами в автобусе – их было меньше, чем проданных билетов. И многим пассажирам пришлось стоять в проходе.
Мы очень долго добирались до назначенного места вместе с остальными паломниками. Всю дорогу мама молилась и держала в руках священную книгу.
А в монастыре ставила свечки за здравие Ивана, того самого учителя, которого отчитывала на вокзале за слабость и за то, что тот опустился.