Больше солнца
Высоки стены обители. Холоден воздух северных гор. Больше недели добирались они сюда из княжьего дворца: князь-отец, его младший сын десяти лет отроду да пятеро верных стражников. Князь Бергемонд не хотел, чтобы кто-то из дворцовых до срока узнал, куда они едут. Мальчик подслушал это за ужином, за хорошим теплым ужином, когда князь-отец был ему просто папой, а брат был ему братом, и ужин был ужином, а не затянувшимися мамиными поминками. Он отправил их с братом спать, а сам собрал тихий ночной совет, о котором тоже никому не стоило знать. Но мальчик узнал, он умел слушать и подмечать. Мальчик пробрался по узкому коридорчику для слуг и затаился у двери. Он думал похвастать брату, какой он ловкий, какой умелый и что что младший? А после совета еле-еле доковылял в спальню. «Ну что там?! – спросил брат. Он смотрел на мальчика с восхищением. Он завидовал ему. Все дети ему завидовали. – Ты за папой подслушивал, да?». Брат назвал его имя, мальчик поморщился, мальчик понял, что скоро-скоро имя его заберут, а самого его отдадут в чёрный монастырь. «Ничего», – буркнул он и упал на кровать.
Мальчик молчал. Мальчик молчал всю дорогу, сидел, отвернувшись к окну, чтобы не видеть отцова лица. Он бы не вынес. Он всё хотел закричать, закричать и стукнуть по стеклу кулаком, да так, чтобы оно рассыпалось. Зачем? Зачем? Зачем?
«Это верное решение, – говорил тогда папин друг, папин друг из столицы, – ты правильно поступаешь, Бергемонд. Он опасен. А теперь, когда, Наи́ли не стало, опасен вдвойне».
Княжеская стража осталась далеко внизу. Бергемонд запретил им подниматься следом. «Он мой сын, – сказал князь, – мне его и вести». Стражники закивали, не было для слова важнее княжьего. Мальчик медленно плелся вверх, путаясь в длинном плаще.
Когда каменная лестница закончилась, а стены обители стали ближе близкого, только мост вот этот перейди и обитель, отец остановился. Тоже что ли моста испугался? Мальчик глянул вниз: под мостом пропасть, ну как есть пропасть, только горные орлы где-то там далеко-далеко между скал летают. Отец наклонился, погладил его черные вихры, выпрямился, отстегнул с пояса меч и передал его мальчику. «Бери! – сказал он, – и носи его с честью в память о доме, о матери и обо мне». Тяжёлый отцовский меч был слишком широк и длинен, мальчик сильно уступал мечу в росте.
Мальчик посмотрел на отца и сразу же отвернулся, если посмотрит ещё раз – разревётся. А разве пристало княжьему сыну реветь?
Мальчик перешёл мост. Мальчик оказался в обители. Мальчика оставили одного, отец ушёл беседовать с монахами, жрецами, волхвами, да Зют их раздери! Он не будет после искать отца, отец уже дал понять, что второй сын ему ни к чему. Он просто… он…
Мальчик медленно брёл куда-то, растирая слякоть по намоленным плитам. Он чувствовал магию, застывшую в камне. Но магия была слабой, а злость сильной. Его плащ расшит золотыми нитками, а воротник – пушистый соболь, он княжич. Княжич. Княжич.
– Здравствуй!
Мальчик вздрогнул и поднял голову. Перед ним стоял худощавый старик в вылинявшей рясе.
– Как тебя звать-величать, отрок? – спросил старик, его поскрипывающий баритон дробиться о камень святыни.
– Я второй сын князя всея Кирии Бергемонда Ареста, наследник Рысьих скал и новый владелец Чернозуба! – гордо объявил мальчик. Да только не укрыться от монаха не дрожи в коленках, ни стуку взволнованного сердца. Его предали, предали, предали! Сослали, выгнали и отобрали имя! И нет никаких Рысьих скал, и сыном Ареста он зваться больше не может.
«Почему отец отлучил меня? Почему? Почему? Почему?» – кричал пунцовый вздёрнутый нос, отстукивают серебряные шпоры.
«Не я же виноват, что эти лжецы отравили матушку», – белели костяшки стиснутых пальцев.
«Виноват! Виноват! Виноват!» – шептали монастырские стены.
«Ты здесь, один. Отлучён. Отлучён, княжич, – глумилась замшелая кладка, – А они там во дворце с отцом!».
И в шорохах листвы слышались наглые смешки. Один лишь чёрный воронёнок пугливо поглядывал на мальчика: такой же маленький потерянный да дерзкий.
– Похвально, похвально, – беззубо улыбнулся старик. – Будем знакомы, сын Бергемонда. Меня зови Кьёр, дед Кьёр. Здравствуй, здравствуй. А вот тебе и друг! – указал на воронёнка дед Кьёр. – Возьми, возьми, добро всегда делать стоит, а худо и само прибежит, – кивнул старец, протягивая пригоршню пшена. И откуда он его взял? С собой, что ли носит? Мальчик медлил: чтобы взять пшено, нужно отпустить меч. Но как можно? Отцовский меч или маленький ворон? Ух! Ты ж…! Глупая птица! Улетай, улетай! Прочь отсюда. Но птица не слышит, иль делает вид? Как же умело! Меч или ворон? Прошлое или живое? Крепкие княжеские пальцы отпускают рукоять.
– О-он будет? – выпалил мальчик, – Вороны едят с рук?
– Не сразу, дружок, – так тепло и по-свойски ответил старик, – не сразу.
Да как он смеет так обращаться ко второму сыну Берегмонда Ареста?.. Надо бы возразить, упрекнуть, поставить старика на место. Но мальчик молчит, боится – вдруг поселившееся в сердце тепло улетит, вновь улетит и останется только эта гнусная тоска?
– Мы уедим. Давай уедим? Втроем, – просила Астрис.
– Давай.
Что я ещё могла сказать?
– Ты не хочешь? Тера?
Мне плевать. Нужно уехать – уедим. Так как я хочу уже не получиться. Жизнь, которую я себе строила, треснула. Одни кинжалы от неё остались и костные мозоли поверх сломанных рёбер.
– Куда?
Она посмотрела на меня так, будто сейчас наорёт, как мама орала. Мама всегда орала, если я грустила и не соглашалась. Ну как сейчас.
– Куда угодно. Хочешь к морю? Я всегда хотела жить на море. Или хочешь… хочешь…
– А куда ты хочешь?
– Я… мы с Реем думали… Мы думали, если ты согласишься… нужно бежать из страны. Куда-нибудь за Линь.
– В благословенный край? – я хмыкнула.
– Да хоть туда! Я не хочу жить при этой власти и Рей не хочет. Значит, нужно уехать.
– Вы ревилы, Астрис.
Мне хотелось добавить, что эта магия куда больше наших маленьких человечьих желаний. Этим я только её разозлю. Я молчала и пялилась в окно, мимо Астрис в горячий летний полдень.
– Знаю, – она ощерилась. – Знаю. Думаешь я хоть на день об этом забыла?
Я опустилась на кровать. Мне нужно время, карты, чуть больше денег и три поддельных паспорта.
– Я что-нибудь придумаю, – пообещала я. – Можно пройти через Кромку, – мне очень нужна карта, без карты я не ориентируюсь в больших пространствах, – через Кромку где-то посреди горного Линя, там говорят, – ну это чушь, стариковские бредни, – говорят, можно выйти в земли богов.
– Правда?
– Не знаю, я не ходила, – я хотела, чтобы это прозвучало шуткой, но получилось не очень шутливо. – Царь хотел перекинуть наши войска через Кромку подобным образом, чтобы зайти к ним с тылу. Я помню некоторые координаты, – те, что откопала сама. До сих пор помню и до сих пор страшно. Я повторяла бесконечные вереницы цифр пока бежала ночными болотами, назад, назад, назад. Только цифры, бесконечные цифры. Только бы не забыть одну…
– Царю насколько я помню это не помогло. – Её слова ранят, но отрезвляют. Выволакивают обратно из хмари в душную комнатёнку.
– У царя тогда не было настоящих проводников. У нас будет.
– Ты так в этом уверена?
Я так в этом уверена? А что мне остаётся? Либо я буду уверена, либо ничего не выйдет.
– Дай мне время всё подготовить.
Она кивнула, она уходит, она спешит к ему в лазарет.
Мне не обязательно идти с ними. От этой мысли мне сделалось больно, она горька как предательство эта чёртова мысль. У меня не получается выкинуть её из головы, слишком тяжелая, слишком цепкая.
Я шла и шептала вслух, пока спускалась по лестнице для прислуги. Ася простит меня, я не пойду с ними? А вот её блондинчик будет только рад. С другой стороны, там опасно и сама себе этого никогда не прощу.
Я могу организовать все для них с блондинчиком и остаться. Поступить на службу к Никиному брату. Жить. Я ведь хочу жить. Или нет уже?
Астрис ушла, а я осталась тревожно дожевывать свой внеурочный выходной. Прочие выходные я старалась проводить с пользой – искать что-то о ревилах, сверхновых, драконах да хоть о чём-нибудь. Сегодня же я хотела поспать.
Во дворе было жарко и тихо. Черив склонился над колодцем. Девочка из второй смены, с которой я почти не пересекалась, нагруженная корзинами с бельем плелась к пристройке. Если они уйдут, что я буду делать одна? С кем я буду говорить? С этой девочкой? С Чёривом? С Никой.
Я завернула за гостиничку, проскользнула через дыру в сетчатом заборе, на него когда-то упало дерево. В лесу мне стало хорошо и почти спокойно.
Через ручей, мимо вывороченной из земли сосны, через овраг, на поле не выходить.
Я опустилась на колени.
В дупле под раздвоенной елью.
Я запустила руки в мягкую труху и принялась за чары, я стягивала их медленно-медленно. Лес шумел, лес пел и покачивался. Наконец, когда липкая паутинка чар расселась, я отряхнула руки и вытянула рюкзак наружу. Он казался слишком большим для этого дупла. Раздутый грязный, в земле, смоле и паутине. Внутри остатки моей прошлой жизни: карты, гвардейский пропуск, а ещё деньги и краденный доспех избавителя. Мне нужны только карты. Я забрала весь рюкзак, мне страшно оставлять здесь такую ценность и страшно хранить его в комнатке Чёрива.
На пальцах вспыхнул красный огонёк, я ойкнула от жара. Огонёк перепрыгнул на попуск, завоняло химозной гарью, мне захотелось отвернуться, лучше убежать, чтобы не видеть, как огонь сожрёт мою фотографию, как от меня-разведчицы останется кучка оплывшего пластика. Догорел. Закопаю эту дрянь поглубже и всё, и будто не было царского ворона. Ни-ког-да. Комья земли поднялись в воздух, в голове затрещало от напряжения. Давно не колдовала. Давно не заклинала землю.
Нужно перепрятать рюкзак. Если меня поймают с доспехом избавителя… ничего хорошего из этого точно не выйдет. Чем я тогда думала? Стащила артефактные латы просто из вредности. Проклятье. Я не хотела, чтобы главная реликвия цветных гвардейцев досталась нашему новому царю. Это было глупо. Просто глупо. Он отнял у меня мои латы, а я отняла у него эти.
Если бы тогда я оказалась немного проворнее или перед мечником оказалась не я… Разведчице не обязательно уметь первоклассно махать клинком, да и князю кирийскому не обязательно. Только в народе его прозвали чёрным мечником не за цвет одеяния, хотя и за цвет, наверное, тоже. Когда он о нём заговорили впервые, мне было тринадцать, тогда мне было глубоко насрать кто он там и зачем. Все эти россказни о князе с той стороны Кромки, о князе, что хочет свергнуть нашего царя, что повелевает стихиями и самой смертью казались сказками, глупыми злыми сказками. Говорят, он был волхвом. Говорят, он умер, а потом воскрес. Говорят, он может перекидываться медведем.
На поле сечи, поле брани,
Клинок кровавый занеся,
Во вражьем, злобном, диком стане,
Погибелью богам грозя,
На равных с чернью и чертями,
Размашистый чеканя шаг,
Сорвав трепещущее знамя,
Уверенно ступает враг.
Под сапогами мнутся травы.
А бой кипит, и смерть поёт.
Но мы ведь правы, были правы.
Кто только правоту учтёт?
И солнце вспенится колдуя.
И в небе старая звезда
Взорвётся, принимаю бурю
И горечь страха на устах,
Напомнит, что живой доселе,
Что можешь биться и дышать.
Там криков трели, стали трели.
Сражаться надо! Иль бежать?
Я подниму мой меч, пусть рубит,
Пусть колет! Вдруг и повезёт?
И эти судьбы, эти судьбы
Им не пора ещё в полёт!
Им стоит жить, сражаться стоит.
А мечник кружит и разит.
Я нанесу удар. Поспорим:
Кто будет жив, а кто убит?
Цель за спиной расправит крылья:
Я знаю, для чего борюсь.
Всю злобу и надежду вылью,
Я отомщу, я проберусь!
Слова смелы, но только мощи,
Жизнь отобрать не достаёт.
Вам, враг, наверно с этим проще.
И эта простота мелькнёт
Во взгляде льдистом и зверином.
К моей груди клинок плывёт.
Я слышу голос окрик дивный
И падаю под чёрный лёд.
Он меня не поранил, а просто сшиб, остальное сделала вода и толстый, но ломкий весенний лёд. Руку мне раскроило уже после, когда я выбиралась из проруби, пыталась скинуть доспех. Дурная от холода и страха, я не справилась с застёжками, я ободрала пальцы до крови, сорвала ноготь на указательном и не заметила. Я помню дурацкую байку про солдатика, который прыгал с парашютом на учениях, парашют не раскрывался, и парень содрал ногти, прямо всю пластину до мяса. Я думала – глупость, я думала – ужас. И сама почти так же. Он падал, я тонула.
Мальчик спрятался за стеллажом с историей Авинии, сто сорок пять тяжелых томов жизнеописания мёртвого царства. Мальчик прочёл семь. Мальчик стоял так тихо, как стоят камни. Мальчик пытался заглушить вдохи, единственное что его могло выдать – дыхание и сердце.
– Приказы нашего князя не обсуждают, Ворлак! – мальчик никогда не слышал, чтобы дед Кьёр говорил так, чтобы говорил зло. Его голос разлетался по всей библиотеке, от его голоса дрожали стены и книги падали со стеллажей. На самом деле не падали, конечно, но мальчику казалась, что вот-вот упадут.
– С каких это пор ты стал так послушен, старый Кирлих? Ты слишком возишься с мальчишкой. Бергемондов сынок князь, ему не место в обители.
– Обитель принимает всех, – стоял на своём дед Кьёр.
– Нуждающихся. С чего бы это богатому сынку Ареста нуждаться в нашей помощи? Он ест нашу еду, изводит наших детей, носит нашу одежду…
– Князь пожертвовал храму две сотни золотых и освободил от уплаты налогов с торговли. Две сотни золотом, Ворлак. Ты в жизни не держал таких денег.
– Мало ли что я держал! Две сотни золотом – пустяк. Они тратят больше на балы, лошадей и сбрую.
– Дом Арестов справедлив.
– Дом Арестов откупился. Наш князь продал нам своего сынка за две сотни золотых и три мешка риса.
– Рис в этих краях…
– Я сам знаю, сколько стоит рис в наших края, Кирлих! Он чудовище.
– Он ребёнок.
– Много ты видел детей с когтями?
Спор затих. «Услышали?» – испугался мальчик. Мальчик попытался подползти поближе. Мальчик хотел смотреть. Ему нужно было увидеть того, кто говорит и того, кто отвечает. Кто мог придумать такую глупость: его отец заплатил золотыми? Его отец продал его и отплатил золотом. Его отец испугался. Его отец… Его отец – князь. Лучший из всех живущий и живших когда-то князей. Его отец не мог продать его в монастырь. Отец… Мальчик задел ногой полкой. Что-то скрипнуло, сдвинулось, съехало.
– Что там? – рыкнул второй.
– Мыши, – беспечно отозвался дед Кьёр. – И да, – прохрипел он, – я видел детей с когтями.
– Они были старше, – второй продолжал бурчать.
– Они были старше, – зачем-то согласился дед Кьёр. Зачем он согласился? Мальчик наконец смог всмотреться: дед Кьёр казался старше своих лет, казался совсем хрупким и ветхим, казался камнем, поросшим лишайниками – частью крепости, частью скалы. Серое морщинистое лицо Кьёра было злостью и было силой, силой каменной и неумолимой. – То, что мальчик родился со знаками чар, не делает его чудовищем. Я видел чудовищ с лицами чистыми, что лик Светозарного, в них не было ни капли магии, они были людьми от бровей до пяток, но и сам Светозарный не нашёл бы в их душах света. Ни капли, Ворлак. Магия не делает нас гаже.
– Но и не делает лучше.
– Магия – это просто магия. А мальчику десять лет, он мальчик.
– Его семья отказалась от него, потому что он…
– Сын горы? – дед Кьёр усмехнулся, а мальчик уставился на свою руки: грязные маленькие пальцы, обитые костяшки, мозоли, коричневые медвежьи коготки. Он видел людей, чью кожу полностью заменили чешуйки, он видел людей с глазами рыси, людей с рогами как у оленя, покрытых шерстью и перьями. Отец никогда не боялся таких людей. Он звал их колдунами и принимал как гостей. – Ты веришь в эту глупость? – прервал его раздумья дед Кьёр. Он хохотнул. – Мальчик родился как родились все мы от живой человеческой женщины. Я знаю его мать. Его брат…
– Его брат выглядит как человек.
– И потому он станет следующим князем, а наш А…
– Он не будет жрецом. Такие не становятся жрецами! Он дикий, легкомысленный, избалованный лордёныш!
– Тебя злит его род или когти? Определись, Ворлак.
– Меня злит, что по обители ходит богопротивный маленький…
– Ворлак!
– Он опасен. И ты это знаешь!
– Может и так.
– Может! – Ворлак деланно расхохотался.
– И что ты предлагаешь? Убить его?
Ворлак побледнел, побледнел и наконец заткнулся.
– Вот и мне кажется, что это плохая идея, – закончил дед Кьёр. – Я согласен с его отцом: мальчика нужно обучить.
– И тогда вместо чудовища с коготками мы получим обученного колдуна, равных которому…
– Тогда он будет знать, что делает. Нельзя оставлять ребёнка наедине с такой силой. Мы должны научить его жить с ней. Тогда, Ворлак, он сможет выбрать быть ли ему чудовищем с коготками, всесильным колдуном, князем или монахом. Я беру на себя ответственность за этого мальчика и буду его учить. А нравится тебе это или нет, меня не касается!
– Ты сумасшедший!
– Я сумасшедший, – улыбнулся дед Кьёр, – и я пожалею. Иди, – он указал ему дверь. На дальнюю. Мальчик выдохнул: он его не заметит. – Если я пожалею об этом, Ворлак, это будет моя ответственность.
Ворлак пробормотал ругательство и вышел. Мальчику послышалось, послышалось и только, как дед Кьёр пробурчал ему вслед: идиот.
– Можешь выйти, – услышал мальчик и от неожиданности всё же задел спиной стеллаж и уронил, уронил приставную лесенку. Та грохнулась, наполняя библиотеку шумом, пылью и стыдом. – Выходи, – повторил дед Кьёр и мальчик подчинился. Он медленно выполз на свет из своего разрушенного «убежища».
– Почему? – прошептал он, глядя на собственные руки. Руки как руки, звериные руки.
– Боится. Ворлак боится. Люди боятся.
– И мой отец?
– Твой отец умный человек. – Дед Кьёр зачем-то покачал головой, отрицая то ли умность отца, то ли страх. – Он поступил верно. Он знал, что при дворе тебе будет сложно. Он знал, что людям с такой силой как у тебя нужно учиться. Раньше такие как ты отправлялись учиться к горному народу или в Брумвальд.
– Отец ненавидит Брумвальд.
– Поэтому он отправил тебя к нам, а не в Академию, – дед Кьёр улыбнулся. – Я помогу тебе.
– Потому что он заплатил?
– Потому что я так хочу.
– Спасибо, – прошептал он, не поднимая головы. – Вы очень добры ко мне. А п-почему?..
– Да, мой мальчик, говори, – попросил дед Кьёр.
– Почему вы дали мне подслушать? – выдохнул он.
– А ты умён, – дед Кьёр усмехнулся. – Отчасти, потому что не люблю обсуждать человека за его спиной. Отчасти, потому что должен был встретиться с тобой в пять, а уже половина шестого, – он улыбнулся, и мальчик тоже попробовал, но у него не вышло. – А ещё потому что хочу, чтобы ты знал, что люди могут относиться к тебе по-разному и не из-за что они плохи, а из-за страха. Ты станешь великим, мой мальчик, кем бы ты ни стал, в этом Ворлак прав. Поэтому учись смотреть. Люди боятся магии.
– Но… мой отец не боится! Он принимал у себя колдунов и в столице, я слышал, – он точно где-то слышал, – есть большая-пребольшая школа для колдунов.
– И между тем люди боятся. Такова природа человека. Но люди растут и меняются и мир меняется вместе с ним. Кто знает, может мир, который достанется, тебе будет куда добрее того, что знал я?
Вторую половину дня я провела с картой, выискивая для Астрис лазейку через Линь. Линьский лес и Линьские горы тянуться на много-много километров к юго-западу от Капустных деревень, и точных карт этих гор, конечно же, нет. Земли богов, вот как о них говорят. Туда и ушли мудрейшие, добрейшие и светлейшие после того, как в Брумвальде поселился человек. Я чувствовала, как одеревенели мои ноги, как болят глаза. Но к вечеру, к вечеру я нашла!
Всё во мне пружинило и кричало: я нашла! Нашла, Астрис! Я нашла! Я придумала, как нам перейти Кромку!
К больнице я почти что бежала, периодически переходила на шаг, когда людей вокруг становилось слишком уж много, но потом снова бежала. Это ведь просто! Так просто! Нужен только проводник. Но дойдут ли они без меня? Или смогу ли я вернуться той же дорогой, если пойду с ними? И почему, почему, в конце концов, я не хочу уходить? Что меня здесь держит? Добрые Никины улыбки? Обещания Никиного брата? Дом, которого больше нет? Брумвальд, в котором царствует предатель?
Но это мой дом и мой Брумвальд…
Лорри! Я медленно-медленно оборачиваюсь на голос. Боги, как же не хочется! До больницы… всего-то лужу перейти и больница. Позади на моей стороне лужи запыхавшаяся Ника.
Она что бежала всё это время за мной?
– Лорри, постой!
– Привет, – я повернулась к ней лицом, не полубоком. Я даже рада её видеть. Ника поправила чепец. Она прямо в чепце и выбежала, и в переднике. – Что-то случилось?
– Да, нет. Нет. Просто Чёрив, сказал ты уходишь, в смысле совсем. Вы с Асей. И тебя не было. Со вчерашнего. А потом я тебя увидела, окликнула, хотела поговорить. Или попрощаться. Ты не услышала и ушла. Ты быстро ходишь. – Она запыхалась, и щеки у неё красные.
– Прости, – сказала я. – Я не услышала, я не специально. И я пока не ухожу.
– Ты спешишь?
Я спешила к Астрис. Между сменой и сменой у неё обычно бывает минут пятнадцать. Можно поговорить. Она часто говорит в них с Реем. Они гуляют вокруг больничного пруда. Иногда, она гуляет со мной. Если я успею первой. Я не успела. Они стояли у крыльца, из-за решётчатого забора видно плохо, но Астрис я узнаю: вот Астрис под дубом в косынке, а он щёлкнул зажигалкой. Я не вижу, отсюда не видно, но знаю. Потом Астрис поморщится, похихикает. Потом они подойдут к пруду, остановятся под липой, он её поцелует, под следующей липой выкурит вторую.
– Нет, – сказала я.
– Тогда пойдём со мной?
– А Чёрив?
– Переживёт. Здесь сад недалеко. Заброшенный. Там вишня растёт. Она уже мелкая, дичка. Но знаешь, вкусная такая. Люблю туда ходить.
– А я ни разу не была. – Я когда-то любила вишню и бродить по заброшенным садам, но это было давно где-то между Академией и войной. – Покажешь?
Солнце золотило её светлые волосы. Казалось, она сама немного солнце. Тонкая, светлая, большеглазая и совсем обычная. От неё не веяло чарами. Просто человек.
Сердце у меня застучало быстро-быстро, даже в участке оно так не колотилось. Я отвыкла. Отвыкла ходить в юбках, в простых крестьянских балахонах таких, чтобы не было видно, где у меня бедра, где у меня ноги. Отвыкла от тишины и сонности маленького города. Отвыкла, что люди смотрят и прямо под кожу заглядывают. Отвыкла просто идти куда-то, когда надо было к Астрис зайти.
– А ты где раньше жила? – спросила она тихо и ласково, а меня колотит.
– В Брумвальде.
Боже, не слишком ли много я ей говорю? Но Брумвальд большой…
– Оно видно, – она кивнула сама себе. – Ты другая. Не обижайся только. По-хорошему другая. Ты… ты умная и драться умеешь. Брат говорил, у тебя кто-то за царских воевал. У нас тоже.
– Он говорил, – теперь кивнула я. – Я… А ты… Вы ведь тоже не отсюда?
– Ну да, – она вздохнула. Дорожка пошла на гору. Впереди толстые рыжие куры собирали с травы шелковицу. Вчерашние лужи здесь превратились в чернила, размокшие жирные ягоды красят подошвы сандалий в густой фиолетовый. – Мы жили в Ласковом. Там плотину тремя километрами выше подорвали и Ласковый затопило. Мы сначала тоже хотели в Брумвальд, но денег на дорогу не хватило, а потом дороги ещё перекрыли. Мирные коридоры, ну ты знаешь, когда не стреляют по тем, кто едет, раз в две недели открывали, чтобы раненных увести.
– Боже…
На что ей мои вздохи? А путного ничего сказать не могу.
– Да-а, – она силилась улыбнуться, но смотрит вниз, куда-то в куриц, выклёвывающих из травы червей и шелковицу. – До сих пор страшно. И уже знаешь, не плачется. Я раньше выплакать это могла, а сейчас не могу. Страх остался, а слёзы кончились. Брат говорит, жить надо. Не стреляют ведь. Ну я и живу, а всё равно страшно… Ну зря я наверно, болтаю. Ты ж всё тоже знаешь. Пришли смотри!
– Пришли.
Вишневый сад тянулся по холмам до самого леса. Толстые разлапистые старые деревья были увешаны крупными почти что черными ягодами.
– Переспела, – вздохнула Ника.
– Такая даже вкусней. – Я с жадности запихнула разом две ягоды в рот.
– Такая плохо храниться, – сказала Ника и тут же последовала моему примеру.
Заброшенность вот что первым пришло мне на ум при виде этого места, а после – богатство. Собирать вишню мы не стали. Да у меня ничего не было с собой, только карта в кармане платья. Мы сели траву подальше от вишен и города. У подножья холма серебрилась река. Дневное солнце стихло, и воздух стал легким, прозрачным и светло-сиреневым.
– А кто хранитель твоего рода?
– Моего? – Мне хотелось смеяться. Я зажала рот вишнёвой рукой. Пальцы красные и липкие от сока. – Я не дворянка.
– А?
Не поняла? Она смотрела так, будто я глупость сказала. Красивые у неё всё-таки глаза. Если бы я осталась, если бы я не хотела сбежать так сильно, так сильно, так… мы могли подружиться… Я бы хотела подружиться. Наверно. Я плохо умею дружить.
– Я не об этом! Нет, – она потрясла головой, рассыпались кудряшки. – У каждого есть род. Родители, – протянула. – И прародители. И хранитель. У моего Али Сопрар. Вот смотри! – Ника придвинулась ближе и, не снимая с шеи, протянула медальон с серебряной ослиной мордой. Вот тут-то точно нельзя смеяться.
– Аль Сопранг, – поправила я. – Покровитель путников. Бог дорог и всех заблудших.
– Нет, Сопрар. Али Сопрар.
Я не стала спорить. Пусть будет Али. Аль Сопранг мелкое божество. Такое мелкое, что в него даже можно поверить.
– А у тебя?
Я покачала головой. Не говорить же про ворона!
– Я сама по себе. Разве что… – я потянула за цепочку, из-под ворота показалось кольцо. Не люблю его показывать. – Мамино.
– Красивое. Это листик? На мяту похож.
– Правда? – Я покрутила кольцо. Простое серебро, простой листик, похож на листик. На любой резной листик. – Никогда не думала, но мне нравится. Давай на речку пойдём?
Мы лежали, соприкасаясь плечами, а где-то у наших ног плескалась река.
– Если идти вдоль реки долго-долго, – начала Ника. В мире не осталось ничего кроме неба, малиновых туч, её острого горячего плеча, упирающегося в моё. Кроме Ники. Кроме Ники, лета и Никинова голоса, – к самым истокам. К саа-амым, – растянула она, – попадёшь в благословенный край. Я в детстве хотела найти его. В Ласковом та же река. Однажды я сказала маме, что иду к подружке на вишнёвый пирог, а сама спустилась к реке. Я шла и шла целый день вдоль берега, а потом упёрлась в мост. Я час сидела под мостом и рыдала, я хотела увидеть Рьялу, и горский народ. А там мост, бетон, железо и пограничники. Один спустился курить, а у него морда кабанья. Настоящее рыло! Клыки, щетина, глазки чёрные, маленькие. Я взвизгнула и убежала. Даже к ужину успела. Никто и не узнал, а потом, когда мне пятнадцать исполнилось я рассказала. Папа только посмеялся. Он сказал, до настоящего Линя нужно месяц идти.
– И что дойдёшь?
– Дойдёшь! Представляешь?! Только туда никто не ходит. Дороги ещё в прошлую войну все разгромили. Там, говорят, арбы летали. Настоящие арбы!
– Те, что горской работы? Они уже лет пятьсот как не летают.
– А там летали! Ну так папа рассказывал, – она улыбнулась. Я бы не смогла так легко говорить о моих милых мёртвых. – А ещё над Линем Кромка тонкая-тонкая. Тера, ты знаешь, что такое Кромка?
– Ага. Всё знают, что такое Кромка!
Не ну громкое, конечно, заявление. Ученые до сих пор спорят, точнее спорили до войны. А может не спорили, не знаю. И Ника, кажется, не знает. Совсем не знает.
– Я нет, – тихо призналась она. – Только про туман. Как ты рассказывала тогда.
– Правда?
– Я даже школу не закончила. – Она отвернулась от меня. Стесняется? Боится?
– Тогда слушай, великий профессор Терия Лорис, – боги на черта я сказала ей мою фамилию? – сейчас поведает тебе откуда взялась Кромка.
Интересно, на сколько она, получается, младше меня? На год, на три?
– Две браны3, – начала я и сразу же поняла – сложно, – два тонких листочка вселенской материи, – не, ну ещё хуже, – соприкоснулись, не сливаясь, так получилась Кромка. – Я сложила ладони одну под другую и повторила: – Две браны. – Ника хихикнула. Раз ей нравится, продолжим перевирать учебник. – Планетарная система с желтым карликом в изголовье, – на «изголовье» хихикать захотелось и мне, – ну в смысле в центре. Ты поняла? В общем, она поймала два параллельных пласта материи. Как полки в шкафу, одна упала на другую, едва-едва касаясь. Долгие века астрофизики обоих миров гадали, ища секрет загадочной «тёмной материи» вносящий туманный перевес в общую сумму расчетов. Почему небесные тела вращаются там, где им вращаться не должно? Почему у нашей планеты такая странная орбита? Что за аномалии таятся в Линьских лесах? – теперь я сделалась похожа на диктора с радио, сказался мой скудный сценический опыт. – Проще всего объяснить это Морой, Змием, туманом и прочими церковными сказочками.
Мне хотелось добавить, что религия, подкреплённая привычкой – вещь сильная, но это обидит Нику.
– Мы с детства знаем, что есть Кромка и есть два мира по обе стороны от неё, а наша страна, как раз на стыке, и правит нами Брумвальдский царь. Царю когда-то были подвластны переходы, он объединяет нас. А ещё ревилы, пара рождённых в разных мирах, пара объединённых чарами, им переходы даются особенно легко. Давным-давно Брумвальде правили ревилы. Говорят, тогда не было проклятий, оба мира жили в гармонии, и вероятно у каждого крестьянина имелся золотой нужник.
– Ты не уйдешь? – спросила она под конец. Небо уже совсем черное и очень звёздное.
– Я останусь, – я улыбнулась. – Я не хочу тебя оставлять.
Я слишком быстро к ней привязалась. Это может стать проблемой, если мне всё-таки придётся уйти. Или не придётся? Не я же в конце концов ревил? Не мне решать судьбы двумирья, царя и магии. Нужно придумать, как мне объясняться с Астрис и куда девать доспех.
– Ладно, – протянула, я приподнимаясь. – Пойдём. Уже поздно.
– Мы же не полезем обратно на холм? – простонала она.
– Обойдём.
Идти рядом с Никой точно идти по золотой дорожке. Рядом с Никой легко и не страшно. С ней я просто я, ни царский ворон, ни цветной латник, ни девочка, которая всем врёт, чтобы сойти за свою. Просто Тера, и большего ей не нужно.
Мы вернулись к Чёриву. И впервые за всё это время моя тесная комнатка под крышей показалась мне родной. Я могу здесь прижиться. Я попробую. Мы с Никой будем ходить к реке, смотреть стрекоз и закаты. Потом я поступлю на службу как предлагал её брат, а потом…