Весь вечер Лиска оставалась тихой и задумчивой. Даже свои любимые ужасы смотреть не стала. Глянула на протянутый к ней пульт, замотала головой и зажмурилась. За ужином мы едва соприкоснулись взглядом.
После она долго плескалась в ванной, вышла в пижаме и закрылась в своей комнате. А я забрался в душевую кабинку, окутанную облаками пара, в котором отчетливо ощущался ее запах. Как будто ее призрак стоял за спиной. Я тщетно пытался разогнать это наваждение холодными брызгами из лейки, воображая, что я попал под тропический ливень. От тропиков мне достался только жар, берущий начало внутри. До него так и не смогли достучаться ледяные горошины воды, бьющие по спине, пока я привалился головой к руке, опершись на прозрачную стенку.
Похоже, она сторонилась меня. Похоже, я все испортил. Что теперь будет? Что если я потеряю и ее тоже? Так же как Елизара. Где он теперь? Вернется ли?
Я выключил воду, замотал полотенцем почти синюю кожу, не выходя из ступора, побрился на ночь. Как глупо. Как будто ждал чего-то. И дождался.
Растянулся в постели нагишом. Жар не отпускал. Пробовал читать, что подвернулось под руку, но на деле просто всматривался в узор из букв, прислушиваясь к каждому шороху. Лиска долго ворочалась у себя в кровати. Мне казалось, что я даже слышу ее тяжелые вздохи. Наконец дверь в соседней комнате щелкнула, и на пороге оказался белеющий в полумраке силуэт. Он приблизился неуверенно, медленно и бесшумно перекатываясь с пятки на носочек одной ногой, затем другой. Челка закрыла половину лица, и я видел только один лихорадочно сверкающий глаз. Опустил взгляд ниже. Пижамы не было. Плюшевой, черно-белой, нелепой, но невероятно идущей Лиске. Вместо ровной белизны ткани на астеничной груди темнел маленький аккуратный сосок. И с другой стороны такой же. Я скользнул взглядом по плоскому животу и затаил дыхание. Усилием воли заставил себя не смотреть ниже. Черт бы побрал! О чем я вообще думаю? Это не Шеин. Это же подруга детства! Пусть даже они делят одно тело на двоих. Не трогай. Нельзя. Спокойно, держи себя в руках. Выкрути ручку на максимальное спокойствие.
– Совсем не спится?
Только дурак не услышал бы тщательно скрываемую заинтересованность. Бля. Убил бы себя за эту интонацию. Сукааааа…
Лиска не ответила. Она отогнула одеяло и юркнула под него, но в этот раз не свернулась калачиком на противоположном краю кровати. Несколько секунд, отсчитанных нестройными ударами сердца, она разглядывала мой профиль, а я старался не дышать, чтобы не спугнуть видение. Наверно, я уже совсем рехнулся, если вижу свои фантазии наяву.
Кожу живота обожгли холодные кончики пальцев, заставили вздрогнуть и закусить губу в ожидании, какое направление они выберут. Как гитарист пробует струны на ощупь, прежде чем подобрать мелодию по настроению, так и эти касания таяли сбоку, возвращались, перебирали волоски, идущие книзу. Прочертили дорожку вверх, улеглись на свернувшуюся лотосом татуировку, прислушались к отголоскам ударов сваебойной машины, орудовавшей где-то внутри.
Лиска провела по впадине над ключицей, словно проверяя то место, которое ещё сегодня согревала сонным дыханием. Я затаился, насколько мог, насколько позволяли с силой, с шипением удерживаемые вдохи, рвущие легкие, и предательски расползающийся снизу ноющий жар. Может, еще не поздно? Нужно как-то прекратить это все. Но как, если на самом деле я уже изнываю в ожидании новых прикосновений? Плавлюсь и не могу ничего возразить. Даже думать связно не могу.
Лиска приподнялась на локте, в раскрывшуюся пасть одеяла ворвался прохладный воздух, нагоняя мурашки. Она закусила губами шею, там, где билась строптивая жилка. Кожу лизнуло ее горячее дыхание, отчего нервное возбуждение промчалось синкансеном до пяток. Невольно я подставил шею в ожидании ласки. Лиска мягко ощупала языком там, где недавно еще темнел оставленный ею след от пореза. С ключицы ее ладонь скользнула ниже, сжала грудь, зацепив между пальцев давно твердый сосок. По искусанной губе чиркнул край зубов, и, откинув голову, я резко вдохнул. Так сильно, что в глазах поплыла разноцветная рябь. Тот самый момент, чтобы все прекратить, ведь держался же я до этого, хотя скулы от желания сводило. Но завелся бы я до умопомрачения, если бы это был не просто Лискин исследовательский интерес? Если бы не ощущал, как вздрагивают нетерпеливо кончики ее пальцев, не слышал, как прерывается ее дыхание? Но ведь еще не поздно? Еще можно все исправить. Набрать воздуха в легкие и сказать. В горле, как сухарей накрошили. Вместо слов из глотки вырвался только протяжный стон, а пальцы, до того удерживаемые без движения, конвульсивно сгребли ткань, когда любопытная Лискина ладонь добралась туда, где горячо пульсировало «да, да, да…»
Губы накрыло поцелуем, внутрь скользнул кончик языка, вскоре ставший требовательным и властным. Вероятно, днем я целовал Лиску так же. А потом все исчезло. Я открыл глаза и столкнулся с таким же обалдевшим пьяным взглядом, как, должно быть, и у меня самого.
Лиска сорвала одеяло и прижала меня сверху, заставив чуть не взвыть от обжегшего обоих желания, и продолжила терзать мои губы. А я поплыл. Сжал ее ягодицы и вдавил в себя Лиску ещё сильнее. Она выгнула спину, пытаясь освободиться, а я упивался острым ощущением от пронзающего живот раскаленного прута. Вгрызался в упругую плоть пальцами, завтра там будет красоваться десять фиолетовых отметин, но черт возьми, это преступление иметь такую нежную кожу, подернутую только легким пушком! На живот попало несколько капель, и Лиска удивленно заерзала, тоже это заметив. Я ослабил хватку, и она отстранилась. Я медленно повернул включатель торшера на минимум.
Мягкий медовый свет придавал коже Лиски оттенок легкого загара. Она склонила голову, пересев чуть ниже и упершись ладонью мне в грудь. Кончиками пальцев поддела прозрачную жидкость с моего живота и слизнула. Влажными от слюны пальцами скользнула по рельефу вздувшихся вен на члене. Принялась обводить пляшущую в такт ее движениям головку своей, размазывая сочащуюся смазку.
Комната наполнилась тягучим ароматом разгоряченной кожи, тем самым, обступившим меня еще в ванной, острым, как перец, и заставлявшим хищно трепетать ноздри у нас обоих.
Глядя на ее сосредоточенное лицо, я старался поверить, что это реальность, что это действительно происходит со мной, что она не плод моего воспаленного воображения. И не мог. Я потянулся к ее лицу, коснулся бархатистой щеки, провел большим пальцем по приоткрытой нижней губе, с которой срывались короткие и частые выдохи, перевалил через острый край зубов и уперся в мягкий теплый язык, тут же лизнувший подушечку пальца. Надавил. Погладил, с удовольствием отмечая, как розовеют ее щеки.
В ответ Лиска втопила большим пальцем сосок мне в грудь, и меня с хрипом выгнуло. Она продолжала скользить, высекая искру, своим членом по моему, и дальше держаться уже не осталось сил. Я бы рад был выстрелить в живот и успокоиться на этом. Я бы рад был просто сдохнуть от неутоленного голода, лишь бы не нарушить нашего прежнего хрупкого равновесия. Но что делать с ней, глядящей мне в глаза безумным умоляющим взглядом? А что, если там я видел свое отражение?
Я открыл ящик тумбочки с презиками, перчатками и гелем:
– Ты знаешь, как этим пользоваться?
– Конечно, знаю! – фыркнула Лиска и потянулась к новым игрушкам. Зашуршала целлофаном, разрывая упаковку, неуверенно прижала латексное колечко к себе и замерла. Я раскатал презерватив, сжав ее ладонь в своей. Никогда не думал, что буду так делать.
Лиска выдавила чуть ли не полтюбика на ладонь и принялась гонять гель по поверхности подрагивающего члена, удивленно наблюдая происходящее. Сначала пару небрежных мазков по своему, потом несколько изучающих движений по моему. Я впитывал каждый миллиметр ее ласки, как впитывает первые брызги дождя растрескавшаяся от засухи глина. Нежно сжав его напоследок скользкой от смазки ладонью, она спустилась к ягодицам. Поплывший лубрикант закапал с пальцев на кровать.
– Ну давай входи уже, – настала моя очередь умолять ее взглядом.
Лиска не торопилась, возилась у сфинктера, надавливая все отчетливее и продлевая мне агонию нетерпеливого ожидания. Подхватила мои подрагивающие от возбуждения бедра, закинула лодыжки себе на плечи и, пока я отвлекся, мягко вошла.
– Не тяжело? – прохрипел я, кусая губы.
Она покачала головой, и челка снова закрыла половину ее лица. Волосы липли к блестевшим губам, которые она то и дело облизывала, трепетали от ее дыхания, пока она, с силой сжимая меня, осторожно и размеренно двигала бедрами. Она подняла лихорадочно сверкающие глаза, и мы встретились взглядом. Даже в тусклом свете торшера был виден румянец, широкими мазками прошедшийся по ее скулам.
Заметив, что ее руки начинают подрагивать, я выгнулся сам, облегчая ей задачу. И с первым же толчком, сменившим угол, застонал, сжав простынь вспотевшими ладонями. Лиска освободившейся рукой скользнула по моему члену и вдавила его в напряженные мышцы живота. В голове у меня взорвался фейерверк. Его осыпавшиеся, потрескивающие искры замелькали в глазах, поплыли психоделическими узорами по потолку. Сердце норовило выпрыгнуть из горла с очередным выдохом, переходящим в хрип. Выступившая поначалу алмазная пыль пота превращалась в бисер, и затем уже крупные вызревшие капли стекали по вискам, падали на меня с Лискиного подбородка. Пот струился по моей выгнутой вверх спине, заливал простынь. Все пропиталось резким запахом пота и секса. Кажется, для обоих это была ночь экспериментов. Ночь, когда у каждого все было впервые, во всех смыслах.
Мы не отрывали взгляда друг от друга, и я с восторгом наблюдал, как выражение Лискиных глаз меняется с одного на другое. Сначала удивленное и растерянное, затем сосредоточенное, потом оно смягчилось и слегка опьянело. Затрепетали ресницы, оставляющие длинные тени на щеках. Ладонь ее скользила вверх-вниз, сжимала и отпускала в такт остальным движениям, и вскоре по моим ребрам растеклась липкая дорожка. Непроизвольно внутри все сжалось, по животу змейкой пробежала судорога. Лискина рука задрожала, движения стали дергаными. Принимать ее становилось все тяжелее. В ее округлившихся глазах отразился испуг, она дернулась в последний раз и замерла, не издав приоткрывшимся ртом ни звука.
***
Сначала меня копотью облепила темнота. Влажная, промозглая, будто я попал в центр дождевой тучи. В воздухе витал еле уловимый аромат сладковатой травы. Я пощупал впереди носком, убедился, что поверхность под ногами твердая. Шагнул. Еще. Кто-то дышал в темноте. Я замер. Запах усилился. Сливочное мороженое? Зеленый чай? Скошенный луг? Я вдохнул глубже и, как это бывает, наоборот, растерял его составляющие. Он будоражил меня, этот запах. Слишком знакомый. Мы так и стояли: не двигаясь, не заговаривая. Постепенно глаза привыкали к темноте, и вокруг начали прорисовываться смутные очертания коридора с неровной кладкой стены.
Впереди послышался шорох. Кто-то судорожно водил руками по гладкой поверхности. Этот некто дышал часто. Несмотря на все его старания не выдать себя, я слышал, как он задыхается от волнения. Щелкнула дверная ручка. Ослепила белизной рубашка, мелькнувшая на фоне синего проема. По одному только ощущению тоскливого волнения в увиденном силуэте я узнал Елизара и как безумный выскочил на крыльцо.
Елизар убегал по каменной клоаке, по узким темным галереям. Не оборачиваясь. Белые манжеты рукавов порхали мотыльками в густой синеве воздуха. Тяжелые шлепки подошв бились рыбьими хвостами о влажный настил. Я бросился вслед за ним и не мог понять, почему. Почему он убегает теперь, когда я кричал ему: «остановись, это я»? Вероятно, он испугался шороха в темноте, но теперь-то бояться нечего.
Вокруг было темно и сыро. От стен отражались звуки нашего дыхания. Дробь шагов отскакивала от оконных стекол и сыпалась на нас вместе с моросящим дождем. Все дышало здесь безысходностью. Я бежал так, как не бежал бы даже на олимпийских соревнованиях, будь я профессиональным спринтером. Бежал несмотря на горячий песок в легких, на ветер, срывавший с подоконников пыль, которую он остервенело швырял в глаза. Я захлебывался криком и застрявшим в горле куском грозовой тучи. Звуки моего голоса, отраженные от стен, усиливали ощущение безмолвия в ночном городе.
Елизар то и дело сворачивал на другую улицу, такую же безликую, как предыдущая. Брусчатка намокла. Рубашка прилипла к спине. Он продолжал держать дистанцию в длину одного дома. Начало казаться, что мрачные стены сужаются и давят по бокам. Едва перескочил через рассыпанный по дороге мусор из опрокинутого бака. Парочка крыс метнулась в спасительный мрак подвала. Дома не упирались в ночное небо. Всего два этажа. Каналы для стока помоев. Площадь. Длинные тени, какие отбрасывают при свете фар, пересекли пустырь по прямой. Наши тени. Я тянул руку к белому парусу рубахи на его спине, хватал воздух озябшими пальцами. Жег легкие. Умолял остановиться. Он не слушал. Он прибавлял скорость. Я умирал при мысли, что смогу больше его не увидеть. Что могу не догнать. Потерять в ночном переулке этого мира. Иного мира.
Носок ботинка зацепился за сточную канаву, за щербатый край каменного желоба, и через мгновение, проведенное как в невесомости, я рухнул всей тяжестью своего отчаяния на ощетинившиеся камни мостовой. Вторая нога коленом проскользнула по вонючей рыбьей требухе, обильно разлитой на булыжники вокруг канавы. Ладони пробороздили по острым краям брусчатки. Я поднял голову, стараясь прикинуть, смогу ли бежать, и стер пену с губ. Впереди мелькнул в последний раз белый рукав и растворился в черном провале анфилады. Я вскочил на ноги, не помня себя. Побежал. В висках рокотал страх. Он грозил размыть хрупкую реальность, отобрать все, за что я мог ухватиться. Разбитое колено отказывалось работать. Наконец и я нырнул в черноту обманки. Резко затормозил перед выставленным вперед лезвием. Тупик.