Очнулась я в поезде. Какой-то пацан оглушительно завизжал:
– Живой! Да он прикалывается! – он тыкал пальцем в меня. Бесячий пацан.
Я отмахнулась от него:
– Руки прочь!
В купе плацкартного вагона зашла девчонка постарше, оглядела меня и выдала:
– Ну ты и напугал всех, Елизар!
– Я Лиза! – поджав губы, я не без удовольствия однако, наблюдала, как девчонка выпучила густо накрашенные глаза, набрала в рот воздуха, как рыбки из аквариума директрисы нашей школы, потом зрачки ее театрально закатились, а из горла полетел не то визг, не то вопль. Я ожидала от нее большего. Вообще, люблю смотреть, как люди реагируют на то, что в очередной раз спутали меня с братом. А брат мой – балбес. Но я не такая!
– Как это Лиза? Что это такое? – к девчонке вернулась человеческая речь. Интересно, а она кто? – У тебя в документах написано Елизар Бондаренко!
– Ну да, это мой брат, – я приосанилась, чтобы сказать это с достоинством и заправила за ухо длинную челку.
Девчонка развернулась и исчезла, но ненадолго. Я не успела познакомиться со всеми мальчишками, набившимися к нам в купе, как она вернулась и притащила с собой женщину с булочкой из волос на голове. Из этой булки торчали шпильки. Она внимательно изучала меня через толстые очки, как у черепахи в мультике.
– Почему ты сразу не сказала, что тебя перепутали с братом? Мы уже три станции проехали! – сразу перешла к допросу эта женщина, и я узнала в ней учительницу из нашей школы, правда, у нас она не вела. Но знакомые ее побаивались. – Как теперь прикажешь тебя возвращать?
– А может, не надо ее возвращать? – из-за спины училки выглянула девчонка.
– Маш, а что мы ее отцу скажем? Ты хоть думай, прежде чем говорить!
Кажется, я поняла, почему пацаны на переменах обзывали за спиной эту мадам.
– Но мы все равно не сможем позвонить ему раньше, чем приедем. Только если на какой-нибудь станции найдем автомат, – нижняя губа у Маши нервно задергалась. Обиделась. Она надрывно вздохнула и села со мной рядом. – Пусть с нами едет.
И тут, о боги, она даже меня обняла! Пахло от нее малиной и жвачкой. А еще, кажется, лаком для волос.
Мадам с мохнатой булкой на макушке погрозила нам обеим пальцем и предупредила:
– На ближайшей станции я найду телефон! А сейчас я к начальнику поезда!
Маша прижала меня к себе, как плюшевого медведя. Стало ясно, что она меня ни начальнику поезда, ни кому-то еще не отдаст. Я расслабила спину, а Маша выдохнула мне в ухо запахом бубль-гума:
– Будешь у нас Лиссандро!
***
Из-за склонности к обморокам переселили меня в соседнее с воспитателями купе, так что все жалобы этой сварливой тетки на начальника поезда не пролетели мимо моих ушей. Видимо, она думала, что я не слышу, а потому смело изливала душу своей приятельнице, еще одной учительнице, но не из нашей школы:
– Представляешь, моя, говорит, задача доставить всех в пункт назначения, а то, что вы перепутали близнецов, это не моя проблема. Билеты есть, пассажиры на месте. Вот доедем, тогда и разбирайтесь.
К месту назначения весь вагон уже знал, что я девочка, и зовут меня Лиза. Не знала только директриса нашего лагеря, разговаривавшая по телефону с папой, пока я нервно ерзала перед ней на жестком стуле. Не нужно было прижимать трубку к уху, чтобы в точности узнать, что он сказал.
Папа сообщил, что никакой ошибки нет, что он сдал им в руки именно сына, а дочери у него никогда не было, и ничего, у пацана бывают капризы, не обращайте внимания.
Папа всегда так говорит. Он сам никогда не обращает на меня внимания.
На пороге переминалась Маша. Волны малиновой туалетной воды осторожно, крадучись, расползались по кабинету в мою сторону. Она привела меня сюда и смущенно застыла на входе, не решаясь ни занять место внутри, ни закрыть за собой дверь, отступив в прохладу коридора.
– Значит так, в комнату для девочек мы тебя не поселим! – директриса выплюнула это таким ледяным тоном, что я примерзла к деревянному сиденью школьного стула.
Она пыталась просверлить меня презрительным взглядом, как будто я уже натворила дел. Под таким взглядом, видимо, все должны виновато скукоживаться и мечтать провалиться сквозь землю. Все, но не я. С чего она решила, что я буду так делать?
Я молча вернула ее же презрение, встала, подхватила свой рюкзак и вышла с гордо поднятой головой. Ничего другого от нее не ожидала. Все они в сговоре, эти взрослые.
Маша подхватила мой рюкзак. Я взяла ее за руку и, доверительно заглядывая в глаза, спросила:
– Ты-то мне веришь?
– Конечно, Лиссандро, я тебе верю, – она смешно подмигнула. Заселила она меня в комнату к незнакомым мальчишкам. Оказывается, наш вагон был не единственным вагоном со школьниками. Начинай знакомиться с начала.
Я выбрала верхнюю полку двухъярусной кровати, закинула туда рюкзак и объявила этим оболтусам, что я девочка и зовут меня Лиза, а если кто захочет это проверить или будет подглядывать, то я всем расскажу, какие они извращенцы.
Как и предполагалось, оболтусы начали задавать тупые вопросы, например, почему тогда я в комнате для мальчиков. Они еще спрашивали какую-то ерунду, но угомонились, когда узнали, что мест в комнате с девочками для меня не хватило. А я поняла, что не так уж сложно обвести их вокруг пальца.
Но, как оказалось, не всех.
***
Скамейка за столовой в потайном месте в тени пихты оказалась свободна. Редкое везение! Обычно здесь томно вздыхали парочки. Тут же передернуло от всплывшей перед глазами картины. Такое ощущение, что девчонки едут в лагерь с единственной целью найти себе мягкую игрушку в человеческий рост. Тьфу! Противные девчонки!
Я плюхнулась на лавочку и закрыла лицо ладонями. Вскоре мне надоело предаваться горю, но и руки отнимать от лица не хотелось. Звуки рисовали окружающее пространство: вот ветер гладит ветки пихты, вот рядом под ногами копошится птица. Судя по тому, как громко она клюет мелкий гравий и перебирает лапками, это голубь. Они тут всю лавочку запакостили, пернатые засранцы.
Брякнуло рамой над головой, наверно, кто-то открыл окно. Следом внезапный плеск настиг в зарослях травы ошалело взмякнувшего кошака, и тот кинулся наутек. Глаза мгновенно раскрылись сами собой. Передо мной стоял парень, черноволосый, с короткой стрижкой, и нагло разглядывал меня. Поди назначил тут очередное свидание, а я место занимаю. Я принялась его мрачно разглядывать в ответ. Фигушки уйду, даже если попросит. Задолбали.
– Чего ревешь? – вместо этого спросил он и шагнул ближе. Ощупала щеки. Нет, не мокрые. Откуда он знает тогда?
Растерявшись, я честно призналась:
– Девчонки не верят, что у меня аллергия на солнце, и что мне нельзя раздеваться на пляже. – От одного воспоминания кулаки сразу сжались. Чертовы насмешницы! – Они смеются надо мной и не зовут в свою компанию.
– Ну и брось их! – мелькнули зубы в улыбке. Один клык смотрел поперек. Улыбка мне понравилась.
– И что тогда делать буду?
– Пошли к нам, – парень выставил вперед перепачканную пылью ладонь. – Саня.
– Лиза! – я хлопнула по шершавым мозолям. Саня схватил меня за руку и потащил на волейбольную площадку. Жизнь начала налаживаться.
***
Однако противные девчонки не дали мне наслаждаться каникулами на море в веселой компании. Эти мерзавки наябедничали воспитателям, что я не хожу на пляж. Врут они все, хожу. Только не потягиваюсь томно на гальке в купальнике, которого у меня, конечно же, нет, а играю в мяч.
Завидно им, что ли? Ну да, я же теперь тусила с пацанами из старшего отряда. Сами виноваты, неудачницы! Кто им мешает?
Все утро меня караулили эти надзиратели, пока я обкусывала губы и зло разглядывала бликующий горизонт. Сидела на крупных впивавшихся в задницу булыжниках, перебирала в пальцах гальку помельче и добытый из-под камней черный крупный, чудом сохранивший прохладу песок. Завернулась в их дурацкое полотенце до подмышек. К обеду уже и непонятно было, покраснели и распухли у меня глаза от слез или от солнца и напряжения. Кажется, сгорели плечи и ноги. Кожу покалывало.
Маши сегодня нигде не было видно, напрасно я перебирала взглядом россыпь разноцветных задниц на берегу, мелькавшие головы в воде. Не было ее! Она бы за меня заступилась. А так пришлось выслушивать подколы соотрядников, увещевания воспитателей. Какое им всем до меня дело? И что самое ужасное, после обеда меня ждет местный врач для осмотра моей аллергии.
За столом меня начало лихорадить. Так и не смогла впихнуть в себя ни ложки супа, а от котлет тянуло тиной. Еле сдержала позыв блевануть. Сдала нетронутую еду и побежала искать Машу. Она быстро нашлась у себя в комнате вожатых. Возлежала на кровати и поздоровалась страдальчески-скрипучим голосом. Протянула выпростанную из-под одеяла руку и поманила к себе. Я бухнулась перед кроватью на колени, уткнулась в ее плечо, тут же малиновый запах окутал меня, и я разревелась. Выложила ей весь свой мыльный пузырь обмана.
– У меня нет никакой аллергии, я не хочу раздеваться перед всеми, что делать, Маш?
– Я знаю, – она гладила меня, заправляя непослушную челку за ухо, – я все знаю, успокойся, мы что-нибудь придумаем. У меня есть красные тени, я нарисую тебе сыпь.
– А если врач заставит раздеться полностью? Что тогда? Она же расскажет воспитателям. Обязательно. За чашечкой вечернего чая как очередную сплетню. И тогда они узнают. Они всё узнают.