Последний раз моргнул светофор, и перед нашим носом тормознул автомобиль. Сегодня уже на работу. Диджеи на радио перебирали давно приевшиеся шутки, чтобы расшевелить сонных слушателей. Пейзаж утренней Москвы превратился в калейдоскоп размытых пятен. К нам снова нагрянула оттепель.
Лобовое стекло секли крупные капли дождя. Такого же, как в тот день. Красный свет расплывался кровавыми потеками по тротуару. Сегодня за секунду до пробуждения что-то случилось, и теперь я никак не мог вспомнить, что. Что-то кровавое. Наверное. Там был Елизар, и я почему-то был совсем маленьким. Но вспомнить что-нибудь ещё не получалось. Я крепко зажмурил глаза в надежде хоть на секунду вернуться в ту ускользнувшую от меня реальность.
К концу лета, проведенного у бабушки, я ничем не отличаюсь от деревенских ребят: такой же загорелый, такой же чумазый, говорю на их языке, улыбаюсь во весь рот, демонстрируя неровный ряд молочных зубов. Босые пятки шлепают по размытой дождем грунтовке.
Вижу сарай, который нагоняет на меня жуть тяжелыми запахами в его темном нутре. Все лето сарай пустует, а внутри пахнет опасностью, пол совсем черный, а в темном углу тускло поблескивает топор и виднеются еще какие-то инструменты. Я всегда обхожу стороной, но этим вечером там горит желтый маслянистый свет. Он пробивается из щелей в досках неплотно прикрытой двери. Внутри возня. По спине пробегает нервный озноб. Я топчусь по щиколотку в грязи, не решаясь войти. Вскоре любопытство побеждает, и я заглядываю. Сначала робко в чуть расширившуюся щель.
В центре сарая дед. Его большие черные усы топорщатся и шевелятся. Он приглаживает кудрявую холку барашка. Я узнаю его и подаюсь вперед. Дед манит меня ладонью: заходи смелее. «Сейчас я тебя научу», – говорит он. Его бурые щеки иссечены морщинами и похожи на урюк. Барашек нервно перебирает копытцами и тонко блеет, мол, я даже поесть как следует не успел. На его груди рядом с манишкой в шерсти запутался белый цветочек. Я протягиваю руку, чтобы снять.
В зрачках барашка отражается мягкий свет лампы. На мордочку падают длинные тени от пушистых ресниц. Я раньше не замечал, какие большие у них глаза, какая нежная велюровая шерстка на щеках, какие мягкие округлые ушки. Барашек смотрит с недоумением и укоризной узкими зрачками в оправе радужки цвета корицы…
Я уже видел такие совсем недавно. Сегодня утром. За мгновение до пробуждения Шеин смотрел на меня точно такими же.
Я осторожно потрогал саднящую переносицу. По стеклу струились алые потеки искаженного дождем сигнала светофора. По радио играла все та же надрывно-веселая мелодия, что и раньше. Кажется, я вывалился из реальности всего на пару секунд, и тут же вернулся в тот день.
Ощущение безысходности разъедает. Дед заваливает животное набок. Без спешки, одним умелым движением. Ноздри барашка дергаются и раздуваются. Непривычное положение ему не нравится. Он обеспокоен и подает голос громче. Дед говорит, мне держать копытца, а сам захватывает голову барашка, приподнимает ее, и в его руке поблескивает нож, большой, как у разбойников на картинках из детских книжек. Я вскрикиваю. Испуганное животное лягается. С ревом выбегаю из сарая и, не глядя по сторонам, залетаю в дом и прячусь за бабушкиной спиной. Выглядываю из-под ее рыхлого локтя.
Весь дверной проем заполняет фигура деда. Кажется, он стал выше и шире, чем минуту назад. Дед бранит меня, на ходу вытирая о рваную тряпицу руки. «Отстань от ребенка! – отвечает ему бабушка, – он городской, ему это не нужно». Дед гневно топорщит усы: «Мужик должен уметь все!» Я жмусь к бабушкиному боку плотнее. Он мягкий и теплый. Пахнет сдобой и лавандой. Закрываю глаза и утыкаюсь носом в пестрый ситец ее платья. Бабушка встряхивает меня за плечо. Зачем она это делает?
– Сань! Саня!
Опять трясет. Я поворачиваю голову, сквозь пелену слез вижу те самые перепуганные глаза цвета корицы и вздрагиваю.
– Сань, нас уже оббибикали все. Мы пропустили зеленый. Что с тобой? – Лиска трясла меня за плечо и заглядывала в лицо округлившимися удивленными глазами.
***
Мы зашли в контору вместе: я и Лиска. Остальные уже занимали рабочие места с максимально занятым видом. Я размашисто прошагал в кабинет, с досадой отметив, что нашей незаменимой Елизаветы сегодня не будет, и завтра не будет, и ближайшие полгода, наверно тоже. Все-таки перелом челюсти и что там ещё за январские каникулы не проходит. Открыл дверь и уже через плечо оповестил всех: «через пять минут на летучку», и, не закрывая дверь, кинул на стол ключ от машины. Спрятал куртку в раздвижной шкаф, уселся в кресло и принялся угадывать, кто и как отдыхал. Судя по бледным оплывшим и помятым физиономиям, впрочем, тщательно выбритым с утра, каникулы удались, хоть и не блистали оригинальностью.
Лиска задержалась при входе и осмотрелась с таким выражением лица, будто зашла на работу впервые. Но потом освоилась, нацепила на себя самоуверенную улыбочку и протянула руку Артуру, бросив вместо приветствия:
– Елизавета!
Артур разбрызгал набранный в рот кофе и, давясь от смеха, переспросил:
– Чего?!
Второй рукой она мгновенно влепила звонкий подзатыльник:
– Че ржёшь, пёс? Я что-то смешное сказала? – в голосе появились доминантные нотки.
Коллеги удивленно переглядывались и улыбались розыгрышу. И мне тоже было бы смешно, если бы это действительно была шутка.
***
Через обещанные пять минут я нагрузил всех, как Золушек. Оставалась ещё одна нештатная проблема. Как о ней сказать? Вместо одной Елизаветы у нас появилась другая. Так, что ли?
– Михалыч, трудовую комиссию по несчастному случаю с Елизаветой назначили?
Лиска дернулась было, услышав свое имя, но Михалыч быстро отреагировал:
– Да, придут к нам завтра-послезавтра. Дело дрянь, я говорил, время было рабочее, территория, прилегающая к офисному зданию. Дерьмо хлебать будем ложками.
– Понятно, – я привычно потянулся к переносице и отдернул руку от обжигающей боли.
Под конец, как будто невзначай, я добавил:
– Шеин пока плохо себя чувствует, так что будет на подхвате запасным игроком.
Всем своим видом я старался показать, что больше ничего рассказывать не намерен, во всяком случае, сейчас.
– Вопросы есть? – втайне я, конечно, надеялся на отрицательный ответ.
– Что с лицом? – Стас недобро покосился на Лиску.
– На льду разбил, – по дурацкой новой привычке я шмыгнул носом, прочищая отечный воздуховод.
Лиска наклонила голову, будто прислушиваясь. Ловила фальшивые ноты в моем голосе?
– Если вопросов больше нет, то пейте кофе и быстро прогрессируйте в человека разумного. А ты, Лиз, поищи в интернете, где заказать кофемашину.
Все разошлись по местам, а Лиска немного помялась, дождавшись, когда станет ясно, где свободный комп. Я закрылся в кабинете и первым делом позвонил на пост охраны, чтобы Шеина не выпускали без моего сопровождения. Следом набрал номер сотрудника ДПС, составившего протокол на трассе.
– Что нового по делу? Нашли второго участника?
– По какому делу? – услышал я из трубки и подскочил от удивления.
– Не понял. Я же вам только что продиктовал данные с протокола.
– Ну… – замялись на том конце. Я напряженно вслушивался в тишину.
Ну, ширинку застегну, блядь! Резче соображай! Вслух я сформулировал корректнее:
– Что не так?
– Ну, нет никакого дела.
– Как это?
– Нет такого номера.
– Не понял. Как нет, если у меня в руках ваш протокол?
– Автомобиль не зарегистрирован с таким номером, – соизволил уточнить инспектор, но понятнее не стало.
– Как нет? Вы его сами списали с видеорегистратора! Как такое может быть?
– Возможно, сбой программы. Позвоните позже.
Трубка разразилась короткими гудками. Я набрал Витька. Час от часу не легче.
– Какие люди, Санек! Дай-ка угадаю, ты нашел труп на этот раз? – что-то он чересчур веселый. Праздник у них там в ментовке, что ли?
– Витек, ты почти угадал. Слушай, ещё чуть-чуть и трупом был бы я. Тут на трассе меня один кретин пытался протаранить, а ДПС теперь говорит, что не знает номера владельца. Точнее, нет, номер есть, но типа он не числится у них. Я ничего не понял, как это возможно?
Из трубки вылетел повизгивающий смех Витька.
– Ну Саня, офигеть у тебя там Санта-Барбара, блин! Что ни день, то приключение!
Ха, это я ему ещё про хоккеиста не рассказал. И про Лиску.
– Короче, врут они всё, поди это сын какого-нибудь депутата или типа того. Отмазали этого водилу. Ты сам-то его видел или как?
– Нет, он даже не тормознул, свалил.
– А, – Витек причмокнул от восторга, – тогда точно тебе говорю, отмазали. Не призрак же это был, правильно?
Не успел я открыть дверь, чтобы поинтересоваться, что насчет кофемашины, как стал свидетелем стычки Лиски со Стасом. Он просил ее найти что-то на компе, нетерпеливо притопывая пяткой в стильном кроссовке и нервно сворачивая в трубочку пачку распечаток, а она удивленно хлопала ресницами и говорила:
– Я не знаю.
Злопамятный Стас тут же подколол ее:
– Может, ты и где живешь, не знаешь?
Все не мог забыть, как Шеин подрался с ним в баре и отказался назвать свой адрес в такси. Однако от Лискиного ответа челюсть отвисла у нас всех. С беспечной улыбочкой она как ни в чем не бывало выдала:
– Знаю, у Саши.
– Быстро ты охамел! – Стас швырнул увесистую пачку на клавиатуру, развернулся на пятках и направился в мой кабинет. Я посторонился, пропуская его внутрь, и закрыл дверь, ожидая бури эмоций, упреков, обвинений.
Стас плюхнулся в кресло для посетителей и, мрачно провожая меня взглядом, дождался, когда я займу свое. Однако Стас оказался более здравомыслящим, чем я на него думал, а потому он сцепил пальцы в замок, подался вперед, упершись локтями в колени, и задал тот вопрос, которого я так старался избежать:
– Что творится с Шеиным? Его как подменили.
Стас впился взглядом в мою опухшую синюшную переносицу в ожидании ответа. Я же кусал угол нижней губы и не торопился отвечать. Молчание затягивалось.
– А его как есть подменили.
– В смысле?
– В прямом, Стас, – как будто непроизвольно я поднял голос на тон выше, – ты же мне сам описывал ваш поход в синюю яму. Я не знаю, что вы там делали, но с тех пор ему крышу и сорвало. Считает себя воображаемой сестрой. Так что поумерь пыл.
Я сверлил его непроницаемым, как я надеялся, взглядом, а Стас медленно обдумывал услышанное.
– Так а я откуда мог знать?
Вот оно, чувство вины! Но Стаса так просто не проведешь.
– А чего ты его к себе-то потащил? Может, в клинику его сдадим или родственников найдем?
– Стас, у нас не передача «Жди меня», нет у него никаких родственников, мы – это вся его семья.
Жутко хотелось тереть переносицу. Сильно тереть, остервенело, так чтобы когда я открыл глаза, все было, как до Нового года. Но перелом не позволял, да и чудес не бывает. А потому я только сильнее вцепился в подлокотники и сжал зубы. Стас потер подбородок со стороны, хранившей давнишний шрам, неизвестно, от кого и при каких обстоятельствах полученный, и не замедлил порадовать меня своим умозаключением:
– Так это Шеин тебе нос сломал?
– Говорю же, на льду упал.
– Ага, носом вниз, – Стас недоверчиво сощурился, как будто хотел разглядеть на моем лице скрываемую правду. – Опасные ты игры затеял, шеф. Если Шеин и правда поехал, что он тут ещё натворит? Пусть за ним специалисты смотрят, мы ему в няньки не годимся.
– Не могу, – шумно выдохнул я. – Мне кажется, это предательство. Не спрашивай почему, – тут же осадил я Стаса, которому по всему виду хотелось что-то возразить.
Не знаю, сколько бы длился наш разговор, и чем бы он закончился, но Лиска решила этот вопрос за меня. Залетела в кабинет, фыркая, как лисица, почуявшая в палой листве зашкерившуюся мышь, встала посередине и принялась переводить негодующий взгляд с меня на Стаса. Если бы им можно было убивать, наши трупы уже заворачивали бы в чёрный полиэтилен.
– Все, ухожу, – встал он с поднятыми руками и ретировался.
Едва за ним щелкнула дверная собачка, как Лиска, задыхаясь, принялась сыпать упреками:
– Почему меня не пускают наружу? Это что, домашний арест? Рабство? Зачем это?
– Лиз, перестань истерить.
Я, черт возьми, все же забылся и сдавил двумя пальцами свой многострадальный нос. Аааа! Адская боль. Со стоном вынул из нагрудного кармана рубашки два блистера. Встал, набрал воды в стакан, сел, выдавил таблетку из одного. Проглотил. Все это время Лиска явно вертела на языке проклятья в мой адрес, но не могла выбрать подходящий момент, чтобы их выплюнуть мне в лицо. Я выдавил капсулу из второй упаковки.
– Мне тут скучно, – наконец заскулила она уже другим тоном, скукожилась, сцепила пальцы рук и принялась раскачиваться на подошвах кроссовок. – Я ничего не умею, что тут делать не знаю. Не понимаю, о чем меня постоянно спрашивают. Почему мне нельзя, просто уйти домой? Почему ты меня никуда не пускаешь? В чем я виновата? Какая тогда разница между этим, больницей или тюрьмой?
Ну вот, теперь у нее заблестели глаза от слез. Я подошел со стаканом и протянул ей таблетку. Она обиженно глянула мне в глаза и отпихнула обе руки. Вода расплескалась, и к животу прилипла холодная ткань рубашки. Капсула звонко запрыгала по ламинату и укатилась под стол. Мокрое пятно медленно и верно стекало в брюки. Я молча поставил пустой стакан на столешницу и выдавил другую капсулу. Положил на язык. Горько.
Притянул Лиску и прижал к себе. Прошелся рукой вверх до затылка, зарылся пальцами в мягкие волосы и чуть не застонал от ставшего уже родным запаха, от ее тепла. Как же давно мне хотелось это сделать! Язык онемел от горечи оставшегося на нем лекарства. Я сжал волосы и запрокинул Лискин затылок. Впился в ее обветренные, покрытые сухими корочками губы.
Щелкнула дверная ручка, и тут же дверь закрылась обратно. Кончиком языка я протаранил щель в сомкнутых зубах и впихнул капсулу ей в рот. Лиска дернулась, но вяло, неуверенно обняла, как будто решала, стоит ли мне доверять. А я целовал глубоко и долго, даже когда она проглотила таблетку, как в первый раз. Не мог оторваться, пока язык не онемел полностью, пока руки не затекли держать ее почти на весу, пока я не забыл, где нахожусь, пока в бедро не уперлось ответное желание.
Лиска ошарашенно смотрела так, будто видела меня впервые. Она хватала воздух ртом, еще влажными губами. Я делал так же. Только в ее глазах застыло удивление, а что было в моих? Страх потерять? Ужас от осознания произошедшего? Желание, переходящее в боль?
Я откинулся в недавно покинутое Стасом кресло и попросил Лиску, не узнавая своего вибрирующего в животе голоса:
– Сядь.
Она принялась озираться в поисках стула. С сомнением покосилась на мое незанятое кресло.
– На колени, – уточнил я, но Лиска растерялась еще больше.
Я притянул ее за руку к себе и усадил на колено. Красивый у нее профиль, утонченный. Я никогда не знал, как вести себя с капризными подростками. На всякий случай отключил телефон. Дикое выражение уже покинуло ее лицо, но удивление и тень недоверия остались. Я нежно гладил ее по щекам, трепал волосы, поправлял растрепанную челку. Янтарный сегмент в бархатно карих глазах сиял сегодня по-особенному ярко. Сколько мы так сидели, не знаю. Я перестал ощущать ногу, на которой она сидела, и боялся попросить ее пересесть на другую. Что если момент хрупкой близости разрушится? Как будто услышав мои мысли, она выдала внезапную порцию откровений:
– Папа всегда делал вид, что меня нет. Ты не представляешь, как мне было одиноко.
Мы словно переместились в прошлое. Вот так, наверное, сидят подростки на скамейках в парке. Я поддержал ее настроение:
– Почему ты никогда не отвечала на мои письма? Я ведь писал тебе свой номер. Один твой звонок – я бы приехал.
Губы Лиски дрогнули, она закусила нижнюю, замотала головой, и из глаз ее снова посыпались слезы. Я осторожно стер их кончиками пальцев.
– Я не хотела, чтобы ты видел меня такой. Я сильно изменилась за лето.
Лиска спрятала лицо, уткнувшись мне в ключицу. Кажется, она не плакала больше, только ее горячее дыхание пробиралось под ворот рубашки и разгоняло волны так некстати набежавших мурашек. Я продолжал успокаивающе гладить ее затылок, шею, плечи.
– Разве я тебя бросал когда-нибудь?
Тактичные подчиненные в кабинет больше не заходили. Мы сидели так, прижавшись друг другу, пока за окном не сгустились сумерки, а Лиска не засопела на плече. Мне же, неизвестно почему, то и дело вспоминалась фраза Витька: «Ведь не призрак же это, правильно?»