– А мы покатаемся на коньках? – Лиска с восторгом провожала взглядом снежинки через панорамное окно забегаловки на заправке. Там за отпечатками чьих-то пальцев на толстом стекле обрастал ледяным кружевом пейзаж: редкий лесок, заборы и крыши домов, оставленных нами далеко позади, подъездная дорожка, цистерна за металлической сеткой.
Возможно, и суетливый неприветливый город, в который я так стремился вернуться, сейчас утопал в снегу, изнывал в пробках, плыл в стелящихся парах вейпа вместо дымка из печных труб. А я застрял посередине в тоске по размеренным выверенным до минуты будням и в желании остановить время, вернуться в прошлое вместе с Лиской. В тот момент, когда время остановилось для неё. В нашу прошлую жизнь без условностей.
Я не рискнул завтракать в мотеле, и теперь мы готовы были проглотить все, что предлагалось в сетевом заведении, пропитанном запахом маринованных огурцов и подгоревшего фритюра. Лиска всерьез намеревалась закусить бургером омлет, залить это молочным коктейлем и заполировать пол-литровой порцией кофе с ванилью. Я глупо улыбался, глядя на неторопливо выползающий чек, пока она искала место поинтереснее с горкой снеди в руках, а выбрав, энергично замахала мне.
– Конечно, покатаемся, – снова улыбнулся я Лиске, даже не подозревая, к чему меня приведет подобная покладистость. Я никогда не умел кататься и уже мысленно приготовился падать, падать и падать, но это все мелочи.
– О, ты себе клык исправил! – она мгновенно отвлеклась от окна, а у меня внутри неудержимо разливалось тепло, и вряд ли причиной этого стал обжигающе крепкий эспрессо. Я все глубже увязал в непонятной, двусмысленной ситуации, где прошлое уверенно пробивало расщелину между мной и Шеиным, и я ничего не мог с этим поделать.
В конце трапезы я выдавил из блистера гладкую капсулу в Лискину ладонь.
– Что это? Тик-так? Для свежих поцелуев? – Лиска залилась беззаботным смехом, а я – краской.
– Нет, Лиз. Проглатывай и пойдем.
«Ситуация у меня безнадежная, хуже некуда, – размышлял я, пристегиваясь к водительскому креслу, – бонусом к Шеину мне достался 16-летний подросток. А я понятия не имею, как себя вести».
Шел четвертый день январских каникул, как тащить Елизара на работу в таком состоянии непонятно, оставлять одного – опасно.
***
Как я ни старался приехать на каток пораньше, мы оказались там в час-пик в толпе и гомоне, в какофонии закрываемых и открываемых шкафчиков для хранения обуви, в почти смычковых взвизгах лезвий коньков.
Кажется, Лиска подрастеряла сноровку, так что пришлось поддерживать ее, плотно приобняв, пока мы шли до выхода на лед. Мне же ходить на коньках всегда было легче, чем кататься. Да и сноровкой в этом деле я никогда похвастаться не мог. Так и волочился следом за юркой фигуркой Лиски, выписывающей восьмерки, ловко едущей задом, стремительно вертящейся на льду, будто это хрупкая, невесомая балерина.
Пока я рассеянно скользил взглядом по льду в надежде не навернуться, Лиска сделала пируэт, загребая пальцами снег, и не успел я подхватить ее, внезапно пошедшую на таран, как за воротом куртки растекся обжигающий холод.
– Ах ты, зараза! – только и успел я вскрикнуть от удивления. Лиска уже удирала, гаденько подхихикивая и не глядя по сторонам. А на нее несся такой же шалун из крикливой компании подростков. Пришлось пожертвовать собой. С самого начала я был готов к чему-то подобному. Я неуклюже бросился наперерез, вклинился между ними, закружился в обнимку с Лиской, и мы рухнули.
Мир перевернулся, цветные полосы прожекторов взлетели, поменялись местами с ночным небом, и звезды осыпались мне в глаза. На мгновение я ослеп, а когда снова прозрел, весь мир заслонила собой Лиска и ее гипнотический внимательный взгляд. Я впервые разглядел россыпь черных точек в ее левом глазу и сегмент янтарного цвета рядом с ними.
– Живой? – выдохнула она в лицо, и лед под нами принялся таять. Лиска не спешила слезать с меня, поверженного на обе лопатки.
– Да, – прохрипел я не то от тяжести ее веса, не то от приятно ноющей волны тепла, ползущей снизу, стягивающей в плотный обхват, как щупальца кракена. Ко всему я был готов, но только не к этому. Не к тому, что в следующую секунду Лиска облизнет улыбающиеся губы, не отрывая взгляда, что внутри меня колючий морозец предвкушения прочертит путь сверху вниз, как лезвие коньков по льду. Не к тому, что она прижмет еще влажные и такие теплые губы к моим прежде, чем в лицо ударит холодный каскад содранного льда из-под коньков тормознувшего перед нами хоккеиста. Хорошо, что догадался надеть линзы, очки разбил бы, как пить дать. Но от снега глаза тут же защипало, а все вокруг смазалось, превратилось в картину экспрессиониста: разрозненные цветные пятна. Я зажмурил глаза и снял ладонью мгновенно подтаявшее снежное крошево, но так же легко, одним жестом стереть ухмылки на лицах оказавшихся рядом случайных отдыхающих не смог. Был ли я готов и к этому тоже?
Перед глазами выросли две здоровенные колонны ног, угрожающе врезалась в лед клюшка прямо возле моего виска. Вес, прижимавший меня ко льду, испарился. Это хоккеист снял с меня Лиску, схватив за шиворот, и откинул в сторону, как котенка. Ее лицо исказилось от боли, когда она плюхнулась рядом, неудачно на локоть. Лиска принялась загребать руками, пытаясь снова оказаться на коньках. Что было дальше, я не успел разглядеть, настала моя очередь, и я получил точный удар клюшкой по носу. Адски больно. Казалось, хруст жгучей молнией докатился до основания черепа, а глаза сейчас и вовсе выпадут. В горло хлынула кровь, я попытался перевернуться набок, тут же ощутил ниже поясницы последствия нашего падения, дернулся, харкнул и был поднят за ворот куртки, чтобы получить ещё под дых.
– Че за хрень? – еле выдавил я, забрызгав белоснежную спортивную форму напавшего.
– А ты не знаешь? – он снова подхватил меня за ворот, ноги в этих чертовых коньках предательски разъезжались в стороны. – Совсем стыд потеряли, педрилы, бля!
Я наконец-то рассмотрел гладко выбритое лицо с маленькими карими глазками и перекошенным от гнева ртом. Несколько секунд мы смотрели в упор один на другого, а потом ему надоело. Хоккеист отшвырнул меня в сторону и направился к Лиске, которая к тому времени успела встать и наблюдала нашу стычку широко раскрытыми глазами. Я быстро скинул коньки. Сплюнул кровь, набравшуюся снова в рот, зашел сзади агрессора. Тот уже замахнулся, чтобы ударить по лицу хлопавшую ресницами Лиску.
Один удар ребром стопы в подколенную ямку. Хоккеист, как подкошенный, с резким выдохом подогнул ноги. Удар ребром ладоней по шее. Контрольный – локтем по загривку. Драчун мешком повалился на лед. Одной рукой я подхватил валявшиеся в стороне коньки, другой – Лиску под локоть, булькнул «бежим, пока не очухался» и потащил ее на буксире к выходу.
Уже в спасительной толпе она стерла с моего подбородка набежавшую туда кровь и показала испачканную ладонь, задыхаясь и глотая воздух. Я дернул уголком губ. Только когда мы оказались в салоне авто, я заблокировал двери, вытащил из бардачка бумажные салфетки, скомкал и заткнул ими обе ноздри. Откинулся на спинку. Руки так дрожали, что я долго не мог пристегнуть ремень безопасности.
***
Постель я стелил отдельно, но просыпался каждый раз с Лиской под боком. Что заставляло ее покинуть свою кровать, идти в соседнюю комнату и забираться ко мне под одеяло? Внешне это по-прежнему был взрослый мужчина, но что сама Лиска думала по этому поводу – неизвестно. Как она воспринимала себя в таком виде? Тяготилась ли?
Решил подождать, пока она сама не выберет, как хочет воспринимать себя и меня тоже. Кем она меня видела? Ведь в нашем общем прошлом я был ее другом. Почему тогда она неизменно сворачивалась калачиком под боком, пока я спал? В одних трусах. Каждое утро начиналось с пытки: с разгоряченного сном тела, с запаха молочного улуна с примесью острых мускусных ноток, отчего меня мгновенно бросало в жар. С пульсирующего в кончиках пальцев желания дотронуться, которое не должно было осуществиться, иначе все пропало.
Я тихо выныривал ужом из постели, нехотя крался на кухню, варил кофе на двоих и не комментировал происходившее. По квартире же Лиска ходила полностью одетой. Через несколько дней я понял, что больше не выдержу. Все каникулы Лиска смотрела, растянувшись на полу, триллеры один за другим. Когда я подошел со своим вопросом, на экране у мальчишки из носа вылезало что-то серое, сначала похожее на соплю, потом я решил, что это мозг, но затем оно стремительно превратилось в щупальце. Я тихонько похлопал Лиску по спине:
– Лиз, у тебя есть домашняя одежда? Почему ты ходишь в одном и том же?
Она вскинула на меня удивленный взгляд, еле оторвав его от экрана телевизора.
– Сань, у меня нет никакого дома.
От ее простого искреннего ответа меня мороз продрал по коже. А ведь она права. Я выключил телик и потащил ее по магазинам. Лиска с восторгом перемещалась из одного бутика в другой, пока у меня не закружилась голова, и я не снял с вешалки первую подвернувшуюся под руку пижаму.
Лиска брезгливо сморщила нос и выбрала костюм панды. К тому моменту я одобрительно хлопал бы любому ее выбору, счастливый, что наконец можно покинуть это место.
Такое случалось уже не в первый раз. Мы сходили на все ужасы в кино, провели почти весь день в зоопарке, поели мороженого в разных кафе. Каждый раз я прикидывался старшим братом, ощущая всю нелепость ситуации. Лиска же подпрыгивала от нетерпения, бурно выражала восторги, иногда отвешивала мне подзатыльники за недогадливость. Казалось, она хочет наверстать упущенные за годы небытия развлечения. Ей ведь вроде было 16, когда она «умерла»?
Неожиданно быстро подростковые забавы кончились, и мы пошли в стрип-бар. Памятуя, как срывает башню Елизару с алкоголя, я погримасничал бармену, чтобы тот налил в коктейль только Колу.
Шоу Лиска смотрела не отрываясь. Лед в ее бокале растаял полностью ещё до того, как она притронулась к напитку. По лицу ее пробегал целый каскад эмоций, в особо жаркие моменты она прикрывала рот ладонью. А я смотрел, не отрываясь, на нее.
Программа кончилась, в зале забулькала электронная музыка, на танцпол потянулась молодежь. Лиска ускакала танцевать. Она хорошо вписалась в толпу, неплохо копировала движения отдыхающих. Я засмотрелся. А потом ей стало скучно дергаться однообразно, и она принялась вводить в танец некоторые движения стриптизерш. Оказалось, у нее хорошая память и чувство ритма, но вот загвоздка: выглядела она не как те девочки, крутившие попами у шеста. А что, если ее побьют? Я тупо уставился в свой пустой стакан. Он предательски качнулся. Отер лоб, мгновенно покрывшийся испариной. Как же здесь душно!
Вот уже какой-то подозрительный горячий брюнет вертится вокруг ничего не замечающей Лиски. Вот он проводит своей волосатой лапой по ее ягодице. Ну все, на хрен! Я наспех кинул банкноту рядом с бокалом, в два шага оказался вплотную к Лиске, схватил ее за руку и потащил к выходу. Она не упиралась, молча семенила следом. Только надевая пальто, подняла на меня полные обиды глаза и тихо, одними дрожащим губами спросила:
– Почему?
– Опасно, – отрезал я и выпихнул ее на улицу.
Весь остаток вечера мы провели молча. Я корил себя и не знал, стоит ли извиниться. Лиска утомительно долго плескалась в ванной, но я дождался, когда она выйдет, прежде чем провалиться в сон. Однако под утро я по-прежнему нашел ее в своей постели в одних трусах с налипшей на щеку челкой и с таким безмятежным выражением лица, что я капитулировал, поддавшись нахлынувшему счастью.
Обнял, кожей ощущая удары ее сердца, пытаясь отогнать тревогу, ухающую совой где-то прямо в подушке, и постепенно заснул, вдыхая аромат волос на затылке и подстраиваясь под ее дыхание. Проснулся с чувством вины, и никак не мог понять, что же дурного я сделал.
***
Лиска
Елизар никогда не читал моих писем. Когда обнаруживал в почтовом ящике очередной конверт от Сани, он аккуратно складывал их на стол под стопку с дисками и ждал, когда я первая их прочитаю. А я каждый день заглядывала в круглые дырочки ящика утром, когда сонная скатывалась по ступенькам, а после школы первым делом взлетала на второй этаж к ящикам, перепрыгивая по три ступеньки.
Однако пересматривая потом тетрадные листки, разлинованные мелким почерком, я замечала загибы и другие следы вторжения братом в мою личную жизнь. Что он там искал? Секреты какие-нибудь? Беспокоился о сестре? Я же мечтала вырасти поскорей, найти работу, свалить из дома и сделать операцию. Получая письма все реже, задумывалась, не устанет ли Саня ждать, когда я наконец напишу ему ответ. И однажды этот день настал.
Зачитанные до дыр слова «напиши мне» на листке, который теперь я хранила в нашем с Елизаром дневнике как надежду на счастливую встречу, оказались последними. Я почувствовала это, в очередной раз заглянув в пустое нутро ящика, подпаленного хулиганами, закопченного, пыльного, неживого. Вот уже год, месяц и тринадцать дней. Внутри образовалась такая же пыльная пустота, а лицо перекосило судорогой. Голова поплыла, и я сползла на немытые ступеньки. Кто-то ходил равнодушно мимо, переступая через мою сумку. Кто-то даже молча курил какое-то время на ступеньках. Мне было на все наплевать. В голове звенело только одно: опоздала! Опоздала. Опоздала…
Папа был уже навеселе и пытался отправить меня за догоном прямо с порога. Ему тоже было наплевать на меня. Как и на то, что несовершеннолетним не продают спиртное. Казалось, он меня вообще не слышит. Впрочем, как и всегда.
Вспомнился тот день, когда меня повели на осмотр к врачу в лагере. Маша зашла первой и долго о чем-то беседовала. Так мне показалось. Потом позвала меня, обнадеживающе похлопала по плечу. Врач закрыла за мной дверь на ключ и заверила:
– Раздевайся и ни о чем не переживай. Я не скажу никому о твоих заболеваниях, разглашать врачебную тайну запрещено.
Я поморщилась при слове «заболевания». Вот, значит, как это для нее выглядит. Как заболевание. На ее лице выделялся огромный рот, ещё подумалось, что он такой же, как у пираньи, а когда она говорит, то как будто хочет меня съесть.
Слово врач сдержала, но по приезде встречалась с папой и что-то обсуждала в школьном медкабинете, пока я маялась в коридоре. В тот день папа, как и всегда, предпочел самый простой способ решения своих проблем: ничего не делать, а мне пригрозил поркой, если я ещё раз буду называть себя девочкой. Имя Елизавета я придумала себе сама. Папа звал меня как брата и в упор не замечал, что нас, вообще-то, двое.
Бежать за выпивкой я наотрез отказалась. Обойдётся. Закрылась в комнате, чтобы обдумать, что же мне теперь делать, но папа упорно ломился. Сначала долбил кулаками, сдабривая удары матом, угрозами и хныканьем.
Потом в квартире замерла тишина. И только я успела отдышаться, как дверь чуть не слетела с петель. Он перешел на удары ногами. Озверело лягал полотнище крепкими носками ботинок. Видимо, все же оделся в магазин. Хлипкая преграда трещала от каждого пинка. Сквозь ладони, прижатые к ушам, булькал его раздраженный голос:
– А ну открывай, Елизар, твою мать! Я обещал надрать тебе задницу, мое терпение лопнуло! Мужики не красят ресницы, сколько раз тебе говорить?
Я ощупала уже обсохшие щеки. Видимо, тушь потекла, и теперь я похожа на вампира из ужастиков.
– Слышь, открывай давай, сдам тебя в детдом или в дурку! Хватит с меня, задолбался терпеть твои выкрутасы!
Вот и кому тут бригаду вызывать? Ревущему медведем отцу, который выламывает с пьяни дверь, или ребенку, сжавшемуся в углу от страха? А что, если бы папа убил меня тогда, все проблемы решились бы разом. Эта мысль так потрясла меня, что я убрала с ушей ладони и уставилась на расползающуюся по двери трещину. И как же он будет убивать? Возьмет нож на кухне? Изобьет до смерти? Задушит ремнем? Варианты насильственной смерти так и сыпались каскадом. Горло сжималось, будто его уже сдавило ремнем.
А что, у него не станет бесячей дочери и чокнутого сына, мне уже не придется ложиться под скальпель, и больше не надо будет ждать писем от Сани. При этой мысли щеки обожгли мокрые дорожки, и я поняла, что душил меня вовсе не воображаемый ремень, а слезы. Точно. Саня. Может, приехать к нему и во всем сознаться? Обратный адрес у меня есть.
Я спрятала в сумку дневник с последним письмом и выскочила, толкнув ошалевшего папу в грудь и крикнув на прощание:
– Не утруждайся, сама уйду!
Куда я шла тогда, не знаю, не видела дороги. Все растворилось в тумане, и только холодный металл качели, к которой я прижимала висок, и надрывный скрип оставались единственной точкой соприкосновения с этим миром. Когда же из тумана выплыла наша квартира, папа валялся на кухне. Видать, сходил сам за бухлом. Однако ни наутро, ни днем, ни на следующий день он так и не проснулся.